Страница 61 из 103
Все оказалось не так ужасно, как я предполагал. Хотя я никогда не видел брата пьяным, сейчас мне показалось, что он попросту отсыпается после крутой попойки, лежа на животе на узкой подставке, по которой, как я догадался, под молот подкатывают раскаленные добела металлические чушки. Уже с первого взгляда я заметил, что его голова и одна рука превратились в некое сплющенное месиво, но мой рассудок почему-то сразу же отверг эту мысль. Более того, мне показалось, что ему удалось каким-то образом вдавить и голову, и руку в твердь металла под молотом.
Переговорив с коллегами, комиссар повернулся ко мне.
— Как бы нам поднять молот, месье Деламбр?
— Я могу его поднять.
— Может, надо позвать кого-нибудь из ваших людей?
— Нет, я и сам справлюсь. Видите эту приборную доску? Когда-то она обслуживала исключительно паровой молот, но сейчас везде понатыкано электроники. Видите, комиссар, молот был установлен на удар в пятьдесят тонн, а сейчас этот указатель на нуле.
— На нуле?
— Ну да, на нулевой отметке. Кроме того, он настроен на режим одиночных ударов, то есть после каждого удара его приходилось поднимать снова. Не знаю, что скажет Элен — это моя невестка — по поводу всего этого, но одно мне совершенно ясно уже сейчас: она определенно не знала, как работать с молотом.
— А может, его настроили на этот режим перед окончанием работы, накануне?
— Ну уж нет, месье комиссар. На нуль его никогда не ставят.
— Ну да, понимаю. Скажите, а его можно как-нибудь потихоньку приподнять?
— Нет, скорость подъема не регулируется. Впрочем, когда молот установлен на режим одиночных ударов, подъем осуществляется достаточно медленно.
— Так, понятно. Покажите, пожалуйста, что надо делать. Вы же сами понимаете, смотреть на это будет не очень приятно.
— Не беспокойтесь, комиссар, все будет в порядке.
— Все готовы? — спросил комиссар окружавших его людей. — Ну что ж, месье Деламбр, действуйте. Раз уж вы сами настаиваете…
Устремив взгляд в спину брата, я медленно, но твердо нажал на кнопку с надписью, «Подъем».
Неестественную тишину фабрики нарушил свист сжатого воздуха, устремившегося в цилиндры, — мне этот звук неизменно напоминал тяжелый, глубокий вздох одного гиганта, собиравшегося нанести свой сокрушительный удар другому гиганту, — после чего стальная масса молота задрожала и быстро поползла вверх. И в тот же момент я услышал еще один, какой-то всасывающий звук, раздавшийся при разъединении молота и основания гигантской наковальни. Я снова испытал знакомое по ночным телефонным звонкам чувство паники, когда увидел, как тело Андре дернулось и стало приподниматься, а из него брызнули и стали густыми алыми струями стекать вниз омерзительные потоки влаги, с глухим чмоканьем падавшие на обнаженную и изуродованную молотом человеческую плоть.
— Скажите, месье Деламбр, а он не упадет назад?
— Ни в коем случае, — пробормотал я, с трудом успевая перевести рычажок на предохранитель, после чего меня вывернуло наизнанку прямо перед вереницей стоявших с позеленевшими лицами молодых полицейских.
В течение нескольких последовавших за этим недель комиссар Шара напряженно работал над делом, бегая, расспрашивая, выслушивая, составляя отчеты и доклады, посылая и получая отовсюду телеграммы и телефонные звонки. Когда мы несколько сдружились, он признался, что с самого начала подозревал меня, как наиболее вероятного кандидата в убийцы, однако затем отверг эту идею, так как отсутствовали не только какие-либо улики, но и сколько-нибудь убедительный мотив.
Во время расследования моя невестка Элен оставалась настолько спокойной, что доктора в конце концов подтвердили мое предположение, которое я считал единственно верным: она помешалась. Так завершилось это дело, и суда, естественно, не было.
Жена моего брата никоим образом не пыталась защитить себя и даже не особенно рассердилась, когда поняла, что все вокруг считают ее сумасшедшей, и это лишний раз подтверждало, что она действительно лишилась рассудка. Она призналась в убийстве своего мужа и с легкостью доказала, что знала, как обращаться с паровым молотом. Однако она так и не сказала, почему, как именно и при каких обстоятельствах убила его. Кроме того, величайшей тайной во всем этом деле оставалось то, как и почему мой брат столь покорно подставил свою голову под молот, что было единственным объяснением его собственного вклада во всю эту трагедию.
В ту ночь охранник действительно слышал удар молота; если на то пошло, утверждал он; то молот ударил дважды. Это казалось странным, однако счетчик ударов, который после каждой смены всякий раз сбрасывался на ноль, действительно показывал, что ударов было два. Более того, старший мастер, обслуживающий молот, под присягой показал, что, перед тем как покинуть помещение цеха вечером перед убийством, самолично перевел счетчик на ноль. Несмотря на это, Элен продолжала настаивать, что нанесла лишь один удар, что, естественно, лишний раз подтверждало факт ёе безумия.
Комиссар Шара, которому поручили вести это дело, поначалу засомневался в том, действительно ли это мой брат. Впрочем, сомневаться в этом пришлось недолго, хотя бы из-за шрама, который тянулся от колена к бедру — результат осколочного ранения во время нашего отступления в 1940 году; кроме того оставались отпечатки пальцев его левой руки — идентичные следы имелись в лаборатории и доме.
У дверей лаборатории поставили охранника, а уже на следующий день нагрянуло с полдюжины ответственных работников министерства авиации. Они проштудировали все бумаги, забрали с собой кое-какие инструменты, однако перед самым уходом уведомили комиссара, что наиболее интересные документы и оборудование оказались уничтоженными.
Из полицейской лаборатории Лиона, одной из наиболее известных в мире, сообщили, что голова Андре перед смертью была завернута в кусок бархата, и как-то раз комиссар Шара решился показать мне изодранный в клочья кусок материи, в котором я сразу же опознал коричневое бархатное покрывало — то самое, которым накрывали стол в лаборатории во время обеда в те дни, когда из-за работы он не мог выбраться домой.
Проведя в тюрьме всего несколько дней, Элен была переведена в располагавшуюся неподалеку от нас охраняемую лечебницу, в которой содержали признанных судом психически ненормальных преступников. Сына Андре — моего племянника Анри, мальчика шести лет, очень похожего на своего отца, — в конце концов передали на мое попечение, в результате чего я стал не только ответственным за его благосостояние, но и за воспитание.
Элен оказалась одной из самых спокойных обитательниц лечебницы, так что нам разрешили свидания. Я навещал ее по воскресеньям. Пару раз со мной приходил комиссар, позднее я узнал, что он бывал у нее и один. Однако за все это время нам так и не удалось выудить из моей невестки хоть какую-нибудь полезную информацию. Она, как мне казалось, вообще потеряла всякий интерес к жизни, лишь изредка отвечая на некоторые из моих вопросов и никогда — комиссара. Большую часть времени она занималась шитьем, но особое удовольствие ей, похоже, доставляла, ловля мух, каждую из которых она, однако, отпускала на волю, хотя предварительно тщательно осматривала.
Только однажды у нее был нервный срыв, как сказал доктор, — это случилось, когда медсестра гонялась с мухобойкой за докучливыми насекомыми. Элен тогда даже прописали морфий, чтобы она успокоилась. На следующий же день после этого единственного приступа беспамятства меня навестил комиссар Шара.
— Вы знаете, месье Деламбр, мне кажется, что в этом кроется ключ, разгадка всего дела, — сказал он.
Я не стал расспрашивать его о том, откуда он узнал подробности насчет поведения Элен в тот загадочный день.
— Извините, комиссар, но я что-то не вполне вас понимаю. Несчастная мадам Деламбр действительно проявила особый интерес к чему-то такому, что находилось вне пределов ее собственной психики. Вам не кажется, что как раз мухи и могли стать тем объектом, который как бы находился на границе между сознанием и бредом?