Любовь

Рыжiй.

Это такой ужасъ, онъ такой нервный, онъ, пока шли-то мы съ нимъ, все дергался какъ-то, блeднeлъ, краснeлъ… Я знаю, ему тяжело, не только нынче, вообще ему плохо.

Графъ.

Все то еще, прежнее?

Рыжiй.

Конечно.

Графъ.

Да, это я дуракъ. Глупо, очень.

(Молчатъ. Черезъ нeсколько минутъ Вася подымается. «До вечера». «Прощайте». Графъ и Рыжiй остаются).

Рыжiй.

Мой дорогой, вы знаете, я сейчасъ отъ Люси. Графъ, милый, вы опять думаете о чемъ-то? Я вижу, вы сейчасъ не мой, нeтъ вы во что-то погружены… и пока вы погружены, я какъ маленькiй песикъ на веревочкe буду прыгать вокругъ васъ и тявкать… о чемъ я могу тявкать? Только объ одномъ.

Графъ.

Пустое, это у меня только видъ такой «глубокомысленный». Стоитъ человeку остановить глаза на одной точкe, и всегда уже думаютъ, что онъ рeшаетъ вопросы бытiя.

Рыжiй.

Ну, простите, виноватъ, если не такъ сказалъ.

Графъ.

Ахъ, ты, Рыжiй, Рыжiй, ребенокъ ты мой милый. Нeтъ, на самомъ дeлe, если уже на то пошло. Правда, у меня въ башкe бредетъ что-то такое сейчасъ. Богъ его знаетъ что. И тоска какая-то, и сладость. И не знаешь, чего больше. Точно зарыдалъ бы сейчасъ, — отъ печали-ль, восторга? Вотъ смотрю на вуаль твою зеленую, вотъ она вьется, овeваетъ тебя, и какое-то очарованiе идетъ оттуда… съ этимъ зеленeющимъ вeтеркомъ. Что, братъ, если правда какой-нибудь тамъ  духъ любви, богъ-амуръ поетъ сейчасъ въ тебe, а я слышу? Почему это такъ, ты сидишь, а я слышу и чую что-то, и въ сердцe у меня кипитъ… блаженство, печаль! А-а, Рыжiй, Рыжiй, я не могу говорить, у меня плохо выходить, но тутъ что-то есть.

(Рыжiй сидитъ въ блаженномъ туманe, только глаза свeтлeютъ слезой. Вeтерокъ ходитъ по листочкамъ деревьевъ; кто-то вздыхаетъ въ нихъ съ лаской и будто тихою грустью. Длинные шелковистые  концы вуали плывутъ въ воздухe и вeютъ).

Графъ.

Вонъ по тротуару бeжитъ Люси! Какая тоненькая, гибкая Люси! Самая красивая женщина города. Это мое старое убeжденiе.

Рыжiй.

(не отрывая отъ него глазъ, все въ томъ же забвенiи, очень тихо).

Если-бъ ты зналъ, какъ я тебя люблю! Какъ я тебя люблю! Кажется, я сейчасъ умру!

(Люси замeтила ихъ, киваетъ, подбираетъ свои юбки и, потряхивая черными кудряшками, легкимъ вихремъ мчится къ кафе.)

СЦЕНА III

Первый часъ ночи. Комната первой сцены, десятка полтора народу; дальняя часть въ полутьмe, впереди голубой фонарикъ; самоваръ, большая бутыль вина, фрукты и проч.  — Дверь на балконъ отворена; оттуда и изъ оконъ — синяя ночь.

Равенiусъ

(сидитъ на корточкахъ передъ диваномъ и наигрываетъ на дудочкe — вродe флейты).

Вниманiе, господа! Тишина!.. Люси пляшетъ танецъ Саломеи…

Французскiй поэтъ.

А гдe же голова Крестителя?

Равенiусъ.

Молчи, негодяй, стань себe въ уголъ и молчи.

Французскiй поэтъ  (Польскому поэту).

Когда я жилъ въ Парижe, я часто безумствовалъ въ кабачкахъ и клоакахъ…

Равенiусъ.

«О-жи-да-ю  ти-ш-и-но!»

(Входитъ Люси, тоненькая и черноволосая).

Люси.

Что мнe плясать, Равенiусъ? Вы всегда смeетесь. Ну, какая тамъ, правда, Саломея?

Равенiусъ

(поглаживая козлиную бородку).

Ничего, Люси, мы съ тобой устроимъ хорошiй номеръ. Мы протанцуемъ, что мы чувствуемъ, а тамъ видно будетъ… Саломея это или восходъ солнца.

(Тихо, на одной ноткe, Равенiусъ начинаетъ. Люси въ легкомъ конфузe мягко перебираетъ ногами и носитъ свое тeло въ качанiи, закутавшись въ длиннeйшую вуаль.

Всe примолкли, видны силуэты по угламъ и свeтлая фигура Люси впереди).

Графъ

(Васe; оба стоятъ на балконe).

Хорошо, Вася, правда? Какъ сладко, больно. Тихо такъ, свeжо… О чемъ она думаетъ? Вонъ какъ пляшутъ кудряшки на ея головe, а головка блeдненькая и глаза…

(Равенiусъ кончаетъ, Люси утомилась, падаетъ на диванъ. «Охъ, устала, не могу больше». «Браво, браво».)

Французскiй поэтъ

(въ огромной манишкe и смокингe).

Позвольте въ благодарность приколоть вамъ эти цвeты. Когда я жилъ въ Парижe…

Рыжiй.

Милый ты мой Люсикъ, дорогой ты мой, ну какъ онъ пляшетъ, какъ онъ пляшетъ! (Обнимаетъ и долго, восторженно цeлуетъ). Ну, право, артистъ, художникъ онъ у меня!

Люси.

Глупая ты Рыжая, развe хорошо? Оставь, право, ты меня всегда конфузишь.

Польскiй поэтъ (подходя къ Графу).

Хорошо танцуетъ эта госпожа… хорошо. Она, знаешь ли, меня очень растрогала…

(Кладетъ голову на плечо Графа и глядитъ въ окно, на ночь, черными индусскими глазами).

Вася.

Мнe тоже очень нравится, какъ Люси танцуетъ… Я погружаюсь въ то же опьяненiе…

Равенiусъ.

Опять философствуютъ. Чтобъ вамъ… (Равенiусъ какъ будто усталъ, нeсколько блeденъ). Гдe мамуся-то? Пусть бы сюда вышла, на балконъ.

Польскiй поэтъ.

Гм… хе-хе… (хлопаетъ Равенiуса по плечу). Равенiусъ не сердись.

Равенiусъ.

Я не сержусь, это я такъ. Сейчасъ тамъ пить будутъ за здоровье этихъ чертей высокоуважаемыхъ. Вотъ и мамуся, и бокалы тащитъ, молодецъ!

(Вася, Польскiй поэтъ, Равенiусъ, Графъ и Рыжiй берутъ по бокалу).

Равенiусъ.

Ну, друзья, слушайте — теперь все въ серьезъ. Вотъ мы беремъ бокалы и привeтствуемъ этихъ двухъ субъектовъ… отъ всего сердца. Правду скажу, я ихъ очень люблю, какъ родныхъ. И то, что вы сейчасъ въ этой самой «любви» взаимной находитесь, это очень много. Пусть будетъ это благословенно. Живите, мои дорогiе, цвeтите, любите. Только одно вы узнайте отъ того пса, какой есть я: будьте всегда готовы. Ахъ, други, вы вотъ меня спрашивали тамъ, что такое любовь, тогда, въ кафе. Развe можно на это отвeтить? Нeтъ… ты упади, сердце свое истерзай, изорви свою душу въ клочья, тогда, можетъ быть, узнаешь, что она есть. А вы думаете, я не знаю, что въ ней еще? О, нeтъ, вотъ онъ, вотъ паритъ дивный орелъ — бeлый орелъ, и когда на него глядишь, душа поетъ… да, какiе-то хоры звучатъ въ твоемъ сердцe, но это не даромъ: трескъ, ударъ, и ничего не осталось отъ твоего маленькаго мозга. Это старая штука, я не Америки открываю, я только хочу сказать: да, васъ осeнило великая милость, видите вы огненные горизонты, ‑ не забывайте, куда это ведетъ васъ… и — не бойтесь. И чего вамъ пожелать? Счастья? Несчастья? Графъ, не сердитесь, ей-Богу не знаю.