Страница 30 из 68
Морис встал вслед за ним и, когда уже подошел к двери, Саймон сказал ему как бы между прочим:
– Еще до ужина я выходил взглянуть, что да как тут вокруг, и Седрик со мной. Ему в руку вонзилась колючка, и у него сильно потекла кровь.
Увидя, что Морис обеспокоен, Саймон поспешно добавил:
– Ты думаешь, Морис, я совсем беззаботный? Я выдернул колючку, а руку Седрику перевязал. Завтра, наверное, все будет хорошо.
– Сэр, – ответил Морис, – вы столько внимания уделяете Седрику и так добры с ним! Пойду взгляну на него.
– Я старался, чтоб ему было не очень больно, и он не пролил ни слезинки, – сказал Саймон.
* * *
Через неделю Саймон поехал к Мэлвэллетам и был по‑королевски принят своим отцом.
– Джеффри, – сказал Мэлвэллет‑старший сыну сразу после отъезда Саймона, – мне этот юноша дорог. Очень дорог.
– И мне тоже, сэр.
– Но я никогда не буду для него больше, чем старшим другом.
В голосе Мэлвэллета слышалась горечь. Сын ничего не ответил на это отцу. Оба долго молчали. Потом сын искоса взглянул на отца и улыбнулся.
– Видел бы ты, как он взял в плен сына Оуэна. Честное слово, он был воистину вездесущ, наравне с самим принцем увлекая наших людей за собой. Потом его отряд вступил в бой с отрядом Гриффита, а между ним и Гриффитом начался поединок. Мне казалось, их схватке не будет конца, ведь Гриффита тоже голыми руками не возьмешь, сэр, а нападал он на Саймона так, что у меня сердце билось в горле. Но Саймон неутомим, и в конце концов Гриффит обессилил так, что не мог даже руки поднять. Вот тут‑то Саймон и взял его в плен. Потом он доставил пленника принцу и ничего не пожелал взять в награду, кроме доспехов Гриффита. Любопытная штука – сверху позолота, а работа такая искусная, что с виду они кажутся невесомыми. В следующем бою Саймон был в этих доспехах, так что сразу бросался в глаза. Его солдаты, видя Саймона впереди себя, стремились не отставать от него и вели за собой всех остальных. Мы победили тогда – сам принц сказал – благодаря храбрости Саймона. Генрих очень высоко ценит его и охотно оставил бы при себе, стоило бы только Саймону самому захотеть этого.
Мэлвэллет‑старший согласно кивнул:
– Да. Он может многого достичь, пожелай он этого.
– И если никакая женщина не войдет в его жизнь и не собьет его с избранного пути, – сказал Мэлвэллет‑младший.
– А пока такой женщины нет? – спросил отец.
Сын засмеялся.
– Пресвятая Богородица! Видел бы ты его с женщинами, отец! Он не обращает на них внимания, похоже, даже не замечает их присутствия! Я говорил ему, что когда‑нибудь он все равно не устоит перед ними, и Алан Монтлис то же самое ему говорит, но если честно, сэр, то я думаю, такому не бывать.
– Странно, – сказал Мэлвэллет‑старший.
– А если даже такое и случится, то это будет скорее всего какая‑нибудь бледнолицая девица – воплощенная кротость, готовая ковром стелиться у его ног.
– Странно, – повторил Мэлвэллет‑старший.
Часть II
Глава IПрибытие в Нормандию
Он стоял на холме под Алансоном и смотрел вдаль. Перед ним была Франция. Ветер трепал его светлые волосы и обвивал плащ вокруг его могучего тела. Ему уже было за тридцать. Прошло больше десяти лет, с тех пор как он стал лордом Бьювэллетом.
За спиной у него на мягкой густой траве лежал его сквайр, красивый юноша с черными кудрями и веселыми, озорными глазами. Теперь эти глаза были задумчивы и полны восхищении. Сквайр не мог отвести взгляда от своего господина.
Саймон стоял неподвижно, вполоборота к сквайру вот уже нисколько минут и молчал, угрюмо глядя на раскинувшуюся перед ним прекрасную землю. Сквайр не отрывал пристального взгляда от профиля с выпуклым лбом, ястребиным носом и крутым подбородком. Одна рука Саймона была сжата в кулак, широко расставленные сильные ноги прочно стояли на земле, словно попирая ее. Да, таков Саймон во всей красе и силе целеустремленного человека, думалось сквайру. Он улегся на бок, опершись головой о тонкую руку, и продолжал наблюдать за Саймоном.
Уже не впервые ступала нога Саймона на землю Франции. Дважды бывал он здесь: первый раз под предводительством браги короля Томаса, герцога Кларенса, а второй – под предводительством самого Генриха, когда они сражались под Азинкуром. Теперь он был прославлен благодаря своему военному искусству. Его имя стояло в одном ряду с именами Кларенса и Умфрэмилла. Его называли Пятым другом Генриха и Железным Лордом. Одни любили его, другие ненавидели, но никто не мог отрицать его достоинств и заслуг. Его личная храбрость и сила принесли ему славу. В ратном деле ему не было равных, кроме самого короля. Ни одному военачальнику не подчинялись столь беспрекословно и ни одного военачальника так не чтили его подчиненные. У него были власть и богатство, и сильное тело, способное стойко переносить лишения и тяготы военных походов, быстрый и холодный ум. Но при всех его достоинствах и заслугах окружающих отпугивала или неприятно поражала его ледяная холодность. Как будто какая‑то неотъемлемая часть того, что присуще каждому человеку, отсутствовала в нем. Были такие, кто говорил, что в нем нет нежности, любви, способности сильно увлечься, но король Генрих, человек мудрый, слыша подобные замечания, возражал, указывая на зелено‑красно‑коричневое окружение Саймона из пажей‑проказников:
– Это у Бьювэллета нет нежности? Чепуха! А дети вокруг него?
Критики умолкали. Любовь Саймона к детям была не только всем хорошо известна, но стала притчей во языцех.
– Чувства спят в нем, – сказал однажды Генрих брату Саймона Джеффри Мэлвэллету. – Но настанет день, когда он проснутся.
Джеффри с сомнением покачал головой:
– О чём вы говорите, сир?
Генрих взглянул на Саймона, а тот в эту минуту не мог и слышать.
– О чувствах, которые таятся в Саймоне, – ответил король.
– Их нет, сир. Раньше я думал так же, как и вы, но за пятнадцать лет я хорошо узнал его и ни разу не видел, чтобы он хоть на йоту утратил свою холодность. Вот только с детьми – дело другое.
– Да, с детьми. Но это значит, Джеффри, что в один прекрасный день в нем оживет то, что пока еще никому не заметно.
– Это страсть, скованная льдом, сир, – улыбнулся Джеффри. – Интересно, что это будет за женщина, перед которой Саймон не устоит? Сколько прекрасных женщин прошло мимо него! И вот ему уже за тридцать, а он чужд любви. Его время прошло.
Генрих, улыбаясь, прикоснулся к руке Мэлвэллета:
– Знаешь, Джеффри, ты иногда бываешь глуп! Алан умнее тебя.
– Алан куда как умен во всем, что касается сердечных дел, сир, – возразил Джеффри, глядя на сидящего поодаль молодого Монтлиса и смеясь одними глазами.
Алан опирался подбородком на руку, устремив вдаль мечтательный взгляд томных глаз.
Генрих проследил за взглядом Джеффри и заразился его настроением.
– Ну и троица вокруг меня, – сказал он. – Воин, Рыцарь и Поэт.
Именно так называли Саймона, Джеффри и Алана в окружении короля. Все трое были близкие друзья, и ни один из них не походил на другого. Кларенс однажды назвал их Железо, Пламя и Серебро и не уставал удивляться их дружбе. Но больше подходили им прозвища, данные королем. Саймон был Воин до кончиков ногтей, неустрашимый и хладнокровный, рожденный вести за собой людей. Джеффри – Рыцарь, отчаянно храбрый, и вместе с тем красноречивый царедворец, порывистый и импульсивный человек. Алан, Поэт, мечтатель, для которого ратное дело не было призванием, хоть в войнах он участвовал больше, чем иной трубадур, живший сотню лет назад. Алан был рожден для сердечных увлечений, которые не отличались, быть может, глубиной и постоянством, но рождали в нем поэтическое вдохновение. Там, где Саймон лидировал, двое других шли за ним следом, но Джеффри порой рвался вперед в характерном для него ослеплении, только затем, чтобы быть оттесненным назад непреклонной волей Саймона. Джеффри и Алан наблюдали за постепенным восхождением и победами Саймона с восхищением, они видели, как растет его слава, и не испытывали ни малейшей зависти или ревности. Но, признавая лидерство Саймона, они считали его неопытным юнцом во всем, что касалось сердечных дел. Им не раз доводилось встречать Саймона в обществе красивых женщин, и, затаив дыхание, они ждали, что он переменился, наконец‑то. И каждый раз наступало разочарование. Ни одна даже самая обворожительная женщина, ни одна из самых знаменитых красавиц не пробудила дремавших в нем чувств. Как большинство сильных людей, он не боялся прекрасного пола, не смущался и не заикался в присутствии красивых женщин, и его загорелое и обветренное лицо не бледнело и не вспыхивало румянцем под их взглядами. Просто в его жизни не было места женщинам, а в его сердце – любви к ним.