Пять рассерженных жён

— Изверг! — завопила я на Евгения. — Что ты со мной сделал? Ты не мог поймать лестницу? Или, на худой конец, меня? Ах, да, — притворно вспомнила я, — ты действительно не мог. Ты же в это время увлечённо щёлкал фотоаппаратом! Папараци чёртов! Я убью тебя! Убью!

С этим воплем я понеслась на Евгения.

— Соня, прости, я творческий человек, — убегая, оправдывался он, — ну не совладал, не совладал с собой, увлёкся, Соня! Прости!

Горе моё достигло опасного предела, и догонять Евгения я передумала. Бог знает что я могу с ним сделать? Вдруг и вправду убью? Вместо этого я уселась на пол и завыла.

— А-ааа! Что я теперь покажу моему читателю-юю! — выла я. — Фарш на щеках и фингалы?! А-аааа! А я-то мечтала, что выступлю на плече с котом, вся воздушная, вся прекрасная, неотразимая, что читатель увидит меня, восхитится и воскликнет: «Ах, что за чудо! Что за прелесть! И что за красота! … И… что… эта… дурочка… может… написать… приличного? В этой же головке не предусмотрено мозгов!»

Мои слезы мгновенно высохли.

— Это сам Бог спас меня от необдуманного поступка, — лихорадочно зашептала я. — Конечно, нельзя читателю показывать свою красоту, этак он меня уже заранее раскритикует, ещё без причины.

Евгений обрадовался и закричал из-за колонны, куда я загнала его:

— Вот видишь как хорошо все получилось!

— Молчи, изверг, — для порядка прикрикнула я, хотя абсолютно была с ним согласна.

Более того, я подумала: «И день рождения, слава богу, отпадает. Не хватит же совести у Тамарки тащить меня к своему Фролу Прокофьевичу. Я там всех гостей распугаю.»

— Поехали домой, — скомандовала я.

Евгений вышел из-за колонны и с ужасом воззрился на мертвецки спящего кота.

— Он живой? — спросил Евгений.

— Конечно, — заверила я. — Живой по всем признакам.

— По каким признакам? Он даже не дышит!

— Это от лени. Нормальное его поведение. Этого кота можно бросать хоть с Эфелевой башни, он и не почувствует, столько на нем жира и шерсти. Хочешь, наступлю ему на хвост, он не издаст и звука.

— Нет, не надо, — поспешно отказался Евгений. — Но я не понял, ты что, все эти аргументы приводишь в пользу того, что кот жив? Какие же тогда будут в пользу его смерти?

— Никаких. Этот кот бессмертен. Если бы ты видел, что проделывает с ним Даня, пришёл бы к такому же выводу. Бросим его здесь, а утром Даня подберёт.

И мы ушли. Точнее, уехали, поскольку дача Тамарки за городом. Дома я горестно обследовала своё лицо и поняла, что это плата за мою чрезмерную гордыню. Нельзя кичиться своей красотой, когда вокруг столько уродов. Надо быть скромней, а то сглазят.

С этой разумной мыслью я и легла спать, давая себе клятвы ни за что не идти на день рождения Фрола Прокофьевича.

Может потому, что моя последняя мысль была о нем, он мне и приснился.

Всю ночь мне снился Фрол Прокофьевич, причём в самом непотребном виде. Этот достойный, всеми уважаемый человек, адвокат с приличным именем гонялся за мной по Тамаркиной даче (только представьте) в чем мать родила. Я тут же выяснила, что он мал и тощ, особенно некоторыми местами. Это открытие сильно увеличивало ту скорость, с которой я убегала. И все же он меня догнал и…

Дальше все было неожиданно мило: он признался мне в любви и попросил у Евгения (с которым мы за малым не муж и жена) моей руки. Как ни странно, Евгений с радостью нас благословил, и вот тут-то начался сущий ад. Набежали его жены. Я имею ввиду бывших жён Фрола Прокофьевича. Все они были ужасно злы, впрочем, как и в жизни, и все требовали, чтобы Фрол Прокофьевич, с его тощими и малыми местами, бросил меня.

— Да я сама его брошу! — обиделась я и… проснулась.

Меня тряс за плечо Евгений. Он был удивлён.

— Чем ты занимаешься во сне? — спросил Евгений. — Ты издаёшь такие знакомые звуки.

Я сочла за благо на этот вопрос не отвечать.

— Уже утро? — спросила я.

— Как видишь, — ответил Евгений. — Но я бы назвал это днём: как никак двенадцать часов. В России это называется полдень.

И в этот миг раздался телефонный звонок. Евгений дёрнулся к аппарату, но я успокоила его:

— Я сама возьму трубку. Это Тамарка. Будет терроризировать меня своим днём рождения, до начала которого осталось всего два часа.

Глава 3

Но это была не Тамарка. Как ни странно, это был Фрол Прокофьевич. Он никогда не звонил мне раньше, я даже удивилась откуда у него мой номер, но вида не подала и обрадовалась. После такого сна он был мне уже не чужой.

— Сонечка, поскольку вы все равно придёте на мой день рождения, я хотел бы обратиться к вам с одной просьбой, — произнёс он хорошо поставленным голосом.

Я испытала противоречивые чувства: с одной стороны настоящий Фрол Прокофьевич, статный, симпатичный, одетый с иголочки, воспитанный, образованный, эрудированный и к тому же дамский угодник, а с другой стороны тот, из сна, с тощими местами. Но вместе с тем, у того, из сна, были со мной отношения, а у этого, настоящего, ещё нет. И кто знает, что у него под костюмом? Ну, уж Тамарка точно знает.

— Фрол Прокофьевич, — призналась я, — не хочу вас огорчать, но мне не доведётся побывать на вашем дне рождения.

Моё невинное признание по непонятным причинам его ужасно огорчило.

— Почему? — возмутился он. — Как вы можете не придти на мой день рождения? Такого ещё не бывало. Я ужасно! Ужасно обижусь! Нет, об этом не может быть и речи! Сейчас же наряжайтесь, я за вами заеду!

— Но если бы вы видели во что я превратилась, вы бы сами не рекомендовали мне этого делать. Я упала с третьего этажа.

Я не лгала, потолок Тамарки был не ниже, во всяком случае такое осталось у меня впечатление о том потолке. И я с него упала. Однако, Фрол Прокофьевич проявил немыслимую для него чёрствость.

— Но говорить-то вы можете? — спросил он.

— Могу, — призналась я.

— Тогда я к вам еду, — и он бросил трубку.

Пулей меня вынесло из постели. Приговаривая «такой мэн, такой мэн» я помчалась в ванную, посмотреть что можно сделать. Глянув на себя в зеркало я похоронила желание что-либо исправлять. В таком виде можно смело идти под пивнуху, там я буду в доску своя — такой приговор я вынесла себе и отправилась к Евгению.

— Женя, ты меня любишь? — спросила я.

— Если ты имеешь ввиду своё лицо, то да, так ты выглядишь гораздо добрей.

— Спасибо, дорогой, ты умеешь поддержать в трудную минуту. Сам признался, никто за язык не тянул, следовательно сейчас пойдёшь, откроешь дверь Фролу Прокофьевичу и скажешь, что меня нет дома.

— А где ты?

— Где угодно: в магазине, в театре, в кино, на свидании, на встрече с читателями!

— С таким лицом? — удивился Евгений.

— Но он-то не знает.

— Но ты же только что ему сообщила.

— О, язык мой — враг мой! — застонала я.

Но долго убиваться по этому поводу мне не пришлось — раздался звонок в дверь. Видимо, Фрол Прокофьевич находился где-то неподалёку от моего дома. Я в отчаянии закатила глаза и знаками приказала Евгению открыть дверь.

Врать он любил только мне, поэтому нехотя отправился в прихожую, а я на цыпочках за ним, подслушивать. Я тут же поняла, что дело швах, едва приложила ухо к двери. Фрол Прокофьевич был слишком настойчив. Против его пассивной интеллигентной агрессии Евгению не устоять. Дело шло к тому, что Фрол Прокофьевич вот-вот расположится на кухне дожидаться меня и парализует жизнь в моей квартире, ведь туалет и ванна совсем рядом, кто знает какие возникнут у меня потребности? Я буду страдать, а Фрол Прокофьевич попивать кофеёк.

К тому же, совершенно очевидно, что ему изрядно приспичило со мной поговорить, раз он — вежливый и тактичный — врывается в квартиру, несмотря на все отговорки хозяев. Значит он может ждать долго, очень долго. Этак я потеряю день.

«Пора принимать меры!» — решила я и храбро шагнула в прихожую.

Евгений в это время, не жалея слов, как раз расписывал Фролу Прокофьевичу как внезапно понадобилась я своему издателю, какое важное там у нас дело и как не скоро я приду.