Страница 3 из 55
Едва корабль показался в открытом море, набережные и гавань стали заполняться народом. Люди облепили портовые сооружения, стены и крыши домов.
Никто не осмеливается нарушить тишину. Сотни глаз напряженно всматриваются в морскую даль. Медленно и бесшумно поднимаются над водой весла. В лучах зимнего солнца они кажутся сверкающими мечами, а стекающая с них вода – кровью. Безмолвие нарушается лишь унылыми криками чаек и плеском волн, поднятых подплывающим к причалу судном.
Но стоило Агриппине с двумя детьми и погребальной урной сойти на берег, как отовсюду раздался общий стон. Несчастная женщина застыла на берегу, устремив взор в землю. Даже суровый Тацит преисполняется жалостью, когда описывает страдания Агриппины. «Женщина выдающейся знатности, еще так недавно счастливая мать семейства, окруженная общим уважением и добрыми пожеланиями, она несла теперь, прижимая к груди, останки супруга, неуверенная, удастся ли ей отомстить, страшащаяся за себя и подверженная стольким угрозам судьбы в своей многодетности, не принесшей ей счастья».
В Брундизии Агриппину встретили родственники, многочисленные рабы и вольноотпущенники Германика и его матери Антонии, сенаторы, легионеры и центурионы, служившие под знаменами покойного полководца. Прибыли выразить свое искреннее горе многие всадники, у которых Германик пользовался большой симпатией и любовью, ведь политика территориальной экспансии, которую он проводил, находила у них неизменную поддержку, так как способствовала развитию торговли и предпринимательской деятельности, сосредоточенных в руках всаднического сословия. Но главным образом здесь собрались те, кто хотел воздать последние почести народному герою, сумевшему обуздать германские племена и отомстить за поражение Вара.
Из Брундизия останки Германика отправляются в центральную Италию, Лаций. Траурная процессия шествует через Калабрию, Апулию и Кампанию. В соответствии с императорским распоряжением урну с прахом полководца несут трибуны и центурионы. В качестве почетного эскорта выделено две преторианские когорты. Впереди идут легионеры с нечищеными в знак траура военными значками и ликторы с повернутыми вниз фасциями, связками перетянутых ремнями вязовых прутьев с воткнутыми в них секирами, символом власти высших должностных лиц.
По мере того как скорбное шествие продвигается к Риму, выражение всеобщего горя возрастает. Из муниципий и колоний, близлежащих городов и деревень толпы мужчин, женщин и детей выходят навстречу процессии. Люди победнее облачились в черное, всадники – в парадные плащи – трабеи, которые надевали лишь в торжественных случаях. Особо состоятельные люди сжигают ценные ткани и благовония, ароматический шафран, нард, душистую смолу – мирру.
В Террацине, городе на юге Лация, к траурному шествию присоединяется двоюродный брат Германика, сын императора Тиберия Друз. Он привез с собой четверых детей Германика, живших в Риме. Среди них и Агриппина, которой уже исполнилось пять лет. С Друзом прибыл Клавдий, родной брат Германика. Юная Агриппина еще не подозревает, какая судьба ей уготована, не знает она и о том, что приблизительно через тридцать лет станет женой Клавдия и римской императрицей.
Наконец, процессия вступает в Рим. Навстречу ей вышли оба консула, сенат и многие горожане. Все подавлены горем и идут нестройной толпой. Никто не сдерживает слез. На всем лежит печать уныния и скорби. Даже пинии, обычно приветливые и лучезарные, сегодня преобразились, их широкие, парящие над холмами кроны кажутся зловещими птицами, распустившими над городом черные крылья.
В Риме погребальная урна с прахом Германика будет помещена в гробнице Августа, в Мавзолее, построенном на левом берегу Тибра неподалеку от Марсова поля, где, кроме Августа, уже покоятся некоторые члены его семьи.
В день прощания с останками Германика народная скорбь достигает кульминации. Кажется, весь город пришел проводить в последний путь своего героя: воины – в боевом снаряжении, магистраты – без всяких украшений и знаков своего ранга. Мужчины – в темной одежде, с покрытой головой, женщины – в белом траурном облачении, с распущенными волосами. Все шумно выражают свою скорбь и громко выкликают имя умершего.
С наступлением вечерних сумерек на Марсовом поле вспыхивают сотни факелов и восковых свечей. Звуки флейт и труб становятся пронзительней. Траурная процессия вступает под своды Мавзолея.
Еще ни о ком в Риме не сокрушались столь горестно и безутешно, как о Германике. Раздавались голоса, что с его смертью Римское государство погибло навсегда, что надежда на возвращение в Рим свободы исчезла окончательно. Сетовали римляне и на то, что Германика похоронили кое–как, что покойному были возданы не все почести, в частности, не было произнесено стихов, прославляющих его память: все это не иначе как происки недоброжелателей, завидующих славе Германика.
Чтобы пресечь толки и смягчить народное горе, Тиберий издал указ, в котором, подчеркнув, что в скорби, как и во всем остальном, следует соблюдать меру, призвал римлян успокоиться и, несмотря на тяжесть понесенной всеми утраты, которая для него тяжела, как и для всех них, стойко перенести ее. В конце эдикта, напомнив о том, что смертны лишь правители, государство же – вечно, Тиберий попросил соотечественников вернуться к своим повседневным делам.
Родившийся спустя полстолетия после описываемых здесь событий, римский историк Светоний написал слова, которые вполне могли бы быть произнесены над прахом Германика: «Всеми телесными и душевными достоинствами Германик был наделен, как никто другой: редкая красота и храбрость, замечательные способности к наукам и красноречию как на латинском, так и на греческом языках, беспримерная доброта, горячее желание и удивительное умение снискать расположение народа и заслужить его любовь».
Таким остался Германик в памяти своих современников и потомков.
Глава третья. Демон мести
Подавленная, но не сокрушенная обрушившимся на нее горем, Агриппина в смерти своего мужа обвинила наместника Сирии Гнея Пизона и его супругу Планцину. Невзирая на мягкость и великодушие Германика, эти люди не упускали ни одной возможности навредить ему. Гней Пизон, человек неукротимого нрава и неуемного тщеславия, видел в Германике своего личного соперника, считая, что и Тиберий молчаливо разделяет его ненависть к удачливому и любимому римским народом полководцу. В строптивости и гордыне Планцина не уступала своему заносчивому мужу. Ее ненависти к семье Германика способствовала и Ливия, которая из женского соперничества преследовала жену внука. Впрочем, и в окружении Германика находились недоброжелатели, которые всячески стремились разжечь в нем вражду к Пизону. Его недоверие к Пизону и Планцине было настолько велико, что перед кончиной он назвал их своими убийцами и просил о скорейшем отмщении. Друзья, находившиеся в тот час у постели умирающего, поклялись отомстить за него.
Принужденный держать ответ перед судом, Пизон прибыл в Рим в конце апреля. Он ничем не выказывал своего беспокойства. Его возвышавшийся над Форумом дом был украшен цветами; в нем часто собирались гости.
Что касается другой обвиняемой, отравительницы Мартины, то в Рим она так и не приехала. Она умерла в Брундизии, на борту корабля, который доставил ее из Сирии. В ее убранных узлом волосах был обнаружен спрятанный ею яд, но ничто не указывало на то, что она воспользовалась им.
В связи с серьезностью обвинения слушание дела было назначено в сенате. Однако доказать, что Пизон отравил Германика, положив ему в пищу яд, не удавалось. Процесс затягивался. Толпа, собравшаяся перед Курией, где заседал сенат, неистовствовала.
Завершилось это дело неожиданно. Перепуганная Планцина обратилась к заступничеству своей могущественной покровительницы Ливии. Всесильная мать императора обещала ей свою поддержку, но посоветовала отдалиться от мужа. Планцина, до этого уверявшая Пизона, что ни при каких обстоятельствах не покинет его и, если надо, умрет вместе с ним, резко изменила свое отношение к нему. Пизон увидел в этом предвестие своей гибели, но сдаваться не собирался.