Страница 9 из 11
Когда мы возвращаемся вечерами с объекта в лагерь, я веду порой просветительские беседы. Марцевич и Селиверстов реагируют обычно непосредственно: где надо смеются, переспрашивают. Пильгуй рассеянно смотрит в окно, и непонятно даже, слушает ли. Кутайсов и Пит себе на уме: делают вид, что и без того все (или почти все) знают.
И вот какое ощущение надо передать в будущей картине – не знаю, удалось ли в эскизе: мы все очень молоды. Ужасно, непозволительно юны. Мне восемнадцать, а Марцевичу, Кутайсову и Питу по двадцать два, но мне тогдашнему они кажутся стариками. И вот, не успели мы глазом моргнуть, все мы, включая меня, возмужали и даже состарились. Более того – никого, кроме меня, больше нет на свете. Да и мне непонятно сколько осталось.
Однако чаще в автобусе солирует Питер. Его основная и, кажется, единственная тема – бабы. Причем – это видно – он не врет и не приукрашивает, как любят делать многие парни. Незримый аромат правды присутствует во всех его историях про одноклассниц, однокурсниц, старшекурсниц, пионервожатых, медсестер и даже преподавательниц, врачей и работниц торговли. Он сластолюбец, у него полные, красные, влажные губы и ямочка на подбородке. Однако определенное джентльменство свойственно и ему, он никогда не называет имен своих пассий и даже намеков, кто они, никаких не делает. Парни порой задают ему вопросы, ржут или комментируют – я сижу тихо, мне совершенно нечего рассказать о собственных постельных подвигах, вдобавок я слушаю о похождениях Горланина с напряжением и холодноватым ужасом: а вдруг он сейчас расскажет про Лидию? Тогда я убью его. Однако нет, в многочисленных незнакомках трудно опознать ее, жутко предположить, что и она успела стать одной из его побед.
Но вот автобус останавливается, мы возвращаемся в лагерь. Вываливаемся из «баса» (так зовет транспортное средство Питер, он вообще ужасный пошляк, автобус называет «басом», буфет – «баффетом», а завтрак именует «брекфестом»). Сразу из автобуса, не вымывшись и не переодевшись (чтобы не заставлять ждать поваров и дежурных), идем ужинать. После того как Лидия стала встречаться с Питом, я с ней общаюсь формально. «Здрасьте, мне картошки жареной побольше, до свидания». Своим взглядом я стараюсь выразить свое глубочайшее огорчение ее предательством. Она порой отвечает мне удивленным взором оскорбленной невинности: за что ты, мол, меня презираешь? Был бы я старше и опытней, не оставил бы своих усилий – глядишь, и Пита бы переиграл. Однако я, дурачок, уступил ему девушку без боя.
Пит время от времени отсутствует в палатке после отбоя – как правило, эти вечера совпадают с теми, когда Лидия не дежурит на кухне. Шляться после двадцати трех по лагерю и тем паче выходить за его пределы – нарушение. Впрочем, командир отряда и штаб обычно смотрят на это сквозь пальцы – особенно если в числе нарушителей вдруг окажется бригадир. Возвращается Петька, как правило, через час-полтора. Его кровать располагается через проход от моей, и я иногда просыпаюсь, когда он появляется – а порой еще не успеваю заснуть. Но, разумеется, делаю вид, что сплю… Впрочем, все это находится за кадром и в мой набросок не вошло – не знаю, удалось ли передать мое тогдашнее (и сегодняшнее) отношение к Питу на рисунке.
Вторую картину, которую я набросал по просьбе Данилова, можно назвать в духе готических романов «Страшная находка». Полотно будет изображать тех же персонажей, что в прошлой работе, и в тех же одеяниях – только, в отличие от предыдущего наброска, нас уже семеро, появляется Семен Харченко. У нашей бригады нет постоянного объекта: перебрасывают с шабашки на шабашку. Я понятия не имею, кто и сколько нам за работу платит: это дело начальства, причем даже не Пита, его тоже не посвящают в денежные дела, а куда более высокого: командира отряда, начальника штаба. Оба этих парня прохиндеи еще те, у них на физиономиях написано. Когда в стране начался капитализм и частная инициатива, я все ждал, что оба появятся или в списках богатейших бизнесменов, или в мартирологе застреленных на разборке. Не встретил, слава богу, ни там, ни там. Видимо, даже их ловкачества не хватило, чтобы преуспеть по-крупному в новые времена. А может, недостало связей. Или, наоборот, оказался слишком высоким порог честности – все-таки бывшие студенты-физики.
Один из наших объектов в Зурбагане – местный политехнический институт. Задача простая: ремонт в лаборатории на кафедре физики. Институт располагается в одном из немногих сохранившихся с дореволюционных времен кирпичных зданий. Искомая лаборатория находилась в подвале. Высоко под потолком – окошки, иногда в них видны ботинки или туфельки проходящих. В комнате сводчатый потолок, когда мы отдираем и без того отваливающуюся штукатурку, обнажаются мощные стены красного кирпича. Мы вскрываем полы, выносим на помойку старые половые доски и лаги. Под полом – земляное основание. Одна из наших задач – землю выровнять, затем засыпать песком и, для теплоты, керамзитом. Ломать не строить, мы за один день обдираем стены и доски; втроем с Харченко и Пильгуем прыгаем с деревянного пола вниз на земляной. Надо часть земли снять, чтобы потом сюда поместились песок с керамзитом. Я первым всаживаю лопату в мягкую землю, и под штыком что-то хрустит. Я осторожно окапываю предмет, освобождаю его от земли. От нехорошего предчувствия меня начинает мутить. Потому что предмет оказывается… человеческим черепом! Меня хватает только на шепот: «Ребя-та…» Ко мне оборачивается Харченко, видит все и, ах, падает без чувств на землю. Загорелое лицо Пильгуя стремительно бледнеет. К нашему раскопу подбегают остальные: они смотрят сверху, с деревянных остатков пола. Пит реагирует быстрее всех – ему положено, на то он и бригадир. «Санька, – командует он Кутайсову, – давай, беги звонить командиру. А ты, Юрка, – обращается к Пильгую, – иди ищи нашего здешнего работодателя». Сам Пит хватает железную кружку, наливает из питьевого бачка воды, набирает в рот и прыскает на лежащего без чувств Харченко. Тот приходит в себя. Шепчет: «О, господи» – и быстренько бочком вылезает из ямы.
Однако на моем эскизе, сделанном для Данилова, изображен момент парой минут позже. Пильгуй уже позвал местного преподавателя (или завхоза?) – нет, все-таки преподавателя, слишком грамотная речь и интеллигентные манеры. Как его звали, не помню. Да и какое это имеет значение! Дядечка очень маленький, очень плотный, но не толстый – весь квадратный. И очень большие стопы – в носках с сандалиями. Размер обуви, наверное, сорок восьмой. Где он только в Союзе, где все было рассчитано на золотую середину, сандалеты доставал! Рисуя его, карандаш неминуемо сбивается на шарж – несмотря на то, что тема драматическая и даже трагическая.
Мы все ввосьмером, семеро студентов и чужой преподаватель, стоим на лагах и досках, оставленных лишь у одной стены, у входа, и с бледными, ошарашенными лицами смотрим вниз в раскоп. Один Харченко не глядит – стоит спиной, отвернувшись. А в раскопе лежит череп. Чистенький, беленький, молодой, почти со всеми зубами – как из кабинета биологии. И в затылке у него маленькая аккуратная круглая дырка.
«Все ясно, – пожимает плечами преподаватель, – говорят, в былые времена здесь в особняке гестапо было».
– Какое гестапо? – выкатывает глаза Пильгуй, он вообще не слишком сообразителен. – Здесь Сибирь, немцы сюда не дошли!
– Я наших имею в виду, – мягко поправляется препод и, видя, что Юрка все равно не въезжает или не просекает, добавляет тихо: – НКВД тут располагалось в тридцатые. – А потом советует нам: – Дуйте-ка вы, ребята, отсюда. Придется людей из большого дома вызывать, начнутся расспросы: кто копал, зачем копали, а у меня договоренность: косметический ремонт хозспособом, силами сотрудников кафедры. Пусть ваш командир прямо сейчас сюда на вашем автобусе приезжает и вас вывозит к едрене фене, от греха подальше.
Потом рассказывали, что у руководства кафедры физики зурбаганского политеха были большие неприятности. Да не за то, что страшные находки сделали, а за то, что без согласования с областью, партийными властями и министерством затеяли перестройку в лаборатории – а платить работникам, то есть нам, собирались наличными из денег, которые выписали по фиктивным договорам якобы за научные исследования. Такая крамола была посерьезней любого найденного черепа. ОБХСС дело завело. Не знаю, чем все кончилось, посадками и просто выговорами – однако наше стройотрядное начальство от махинации открестилось и вышло сухим из воды.