Три льва

Отдохнув три дня, Кмитич стал готовиться к отбытию в Каменец. Солдаты по распоряжению нового командира точили сабли, чинили поломанные повозки… Мальгожата, кажется, полностью смирилась со своей судьбой и более не упрашивала полковника взять ее с собой. Лишь при расставании подошла, уткнулась лицом ему в плечо и тихо-тихо всхлипнула.

— Не горюй, — Кмитич погладил ее по волосам, — так будет лучше. И тебе, и мне…

— Мне не будет лучше, — глухо отозвалась девушка, — запиши, где меня искать во Львове или в Кракове…

Забрав с собой более четырех сотен пехотинцев Торрена — около сотни осталось со шведским полковником в Заболотове, — хоругвь Кмитича поспешила в Каменец. Кмитич, как и в далеком 1655 году, вновь, согласно договоренности с Собесским, облачился в белый мундир шведского офицера…

— Тебе идет, полковник Свенссон, — улыбался Михал, а Вяселка поддакивал:

— Ну вылитый швед, пан Кмитич!

— Отныне старайтесь меня по имени не звать! — предупредил их Кмитич. — Либо просто полковник, либо полковник Свенссон. Не забудьте!..

До Каменца шли раздражающе медленно, с постоянными остановками, то и дело расходясь с обозами беженцев — в основном армян и евреев, убегающих из города, пуще смерти боясь турецкого ятагана. Лица людей выказывали страх и полное неверие, что город отобьется от султанской армады.

— Тю! — кричали им казаки. — Да мы туркам зады-то надерем! Вертайтесь назад! Допоможите турка бить!..

— Уходите и вы! — испуганно советовали беженцы. — Армия не счесть идет на Каменец…

— Ну, думаю, Собесский на папские деньги насобирает не меньшую армию, — говорил Михал, поворачиваясь к Кмитичу.

— Дай-то Бог, — отвечал полковник…

Иногда на дорогах происходили заторы из-за тех, кто направлялся в город, и тех, кто из него спешно уходил. Кмитич с легкой завистью наблюдал, как просто и по-родственному казаки Вяселки общаются со своими соотечественниками, словно с хорошими знакомыми. «Такие ли нынче литвины? — думал Кмитич. — Немногословны, недоверчивы…» Подолье, в отличие от Литвы, было многонациональным краем, а в обозах русинских жителей Кмитич с Михалом, к своему удивлению, рассмотрели не только типично южных буйволов и волов, но и верблюдов, которых часто вели цыгане и армяне…

Однако веселый настрой казаков вскоре сменился яростью: из-за беженцев войско Кмитича совсем остановилось. Казаки принялись кричать на цыганских возниц, едущих навстречу, хлестать их волов кнутами, сгонять с дороги, стаскивать за поводья их коней… Чья-то кибитка повалилась на бок, упал и конь, испуганно заголосили женщины, но казаки продолжали орудовать кнутами, громко крича:

— Дорогу! Дорогу! А ну в сторону!..

Беженцы испуганно подавались к обочине, их кони по влажной, только что после дождя, земле скользили копытами, кибитки и повозки падали, переворачивались вверх колесами, голосили женщины, злобно кричали мужчины, плакали дети… Волы сталкивались, сцеплялись колесами повозки, люди бранились… Из-за рева животных и крика людей ничего нельзя было разобрать. Но казаки живо работали кнутами, лупя скотину и людей, не жалея сил.

— Дорогу! Инородцы! Дорогу! — орали они, со свистом разрубая кнутами воздух.

Кое-как прошли. И вновь остановка: пришлось пропустить вперед венгерскую пехоту, нанятую лично Володыевским. Впрочем, эти венгры были такими же венграми, как шведами были финны Кмитича: лишь боевое снаряжение венгерское, а сами наемники являли из себя кого угодно, одним словом — разбойный люд. И лишь угрюмые офицеры представляли истинных мадьяр…

Быстрому продвижению под жарким подольским солнцем мешал и сам ландшафт. На север, юг и восток от центральной части Подольской Руси поверхность возвышенностей была изрезана многочисленными речными долинами, глубокими ярами и балками. Их склоны были круты, а часто вообще отвесно обрывались, а ближе к югу даже пошли каньоны. Теплая и порой жаркая погода сменялась короткими, но сильными ливнями, после чего идти по скользкой серой почве трассы было крайне затруднительно…

Кмитич с Михалом совсем истомились в этом нелегком переходе, и когда в обед, 10-го августа Вяселка, указывая пальцем на высокие стены на заросшей лесом вершине скалы, окруженной изгибом реки Смотрич, радостно заорал: «Ось! Приехали!», — то радость и облегчение были неимоверными. Финские солдаты, которые до сей поры мужественно и безропотно выдерживали тягостный путь, радостно закричали, подбрасывая вверх свои маленькие шляпы, словно победа над турками была уже одержана.

Городские башни с бастионами, матово поблескивающие камнем на ярком летнем солнце, производили впечатление хорошо укрепленной надежной фортеции.

— М-да, уж, — протянул в восхищении Кмитич, — это вам не равнинный Смоленск или Менск! Тут надо туркам хорошо уметь карабкаться, чтобы взять город!

В этот самый момент по краю дороги к Кмитичу в облаке пыли скакал какой-то всадник, также явно направляясь в город, размахивая рукой.

— Почекай, пан! — кричал всадник девичьим голосом.

— Кто это там? — Кмитич с Михалом обернулись.

— Мальгожата! — Кмитич едва не уронил шляпу от удивления. — Ты?! Как?!

Это в самом деле была Мальгожата. Она вновь была облачена в одежду казака. Лицо девушки светилось от счастья.

— День добры панам! — девушка задыхалась от радости, с трудом удерживая взмыленного коня. — Пани с вами! В город. На войну!

— Да ты с ума сошла! — Кмитич не знал, радоваться ему или плакать. — Как тебя отпустил Торрен?

— Не отпускал! Пани сама утекла! — продолжала улыбаться Мальгожата. — Куда ты, пан Самуэль, туда и я! У меня сейчас нет дома. Где моя семья, я не знаю.

— Да холера с ней! — махнул рукой почему-то также счастливо улыбающийся Вяселка. — Раз такая боевая дивчина, то нехай с нами едет в город.

— Ладно, — усмехнулся Кмитич, — не бросать же тебя второй раз на дороге, тем более без твоей одежды. Будешь моим адъютантом.

— Да уж, — иронично улыбнулся Михал, — везет тебе, сябр, на разные приключения с женщинами. Везде вляпаешься!

— Так разве я сам? — ответил Кмитич, смутившись…

Въезжая в город, оршанский князь с любопытством смотрел на башни костелов и церквей Каменца, пытаясь сравнить их с литвинскими. К северу от города виднелась цепь невысоких гор, покрытых лесом.

— Это Товтры, — объяснил Вяселка, не спешивший покидать своего нового товарища, — или, как еще их называют, Товтровый кряж.

При виде обстановки в самом городе Кмитичу сразу вспомнился Смоленск в последний день перед штурмом его царскими войсками. Точно так же, как и в Смоленске, здесь кипела активная работа по подготовке к обороне. На стенах Старого замка и у Русских ворот усердно трудилась пестрая толпа горожан: русины, армяне, евреи, армейские офицеры, а также монахи — францисканцы, доминиканцы… Бойкие чернявые девушки разносили воду, вино и еду. То тут, то там с тачками в руках мелькали оголенные по пояс шляхтичи, с мокрыми от пота спинами и лицами. Как и в Смоленске, шляхту в этот момент трудно было отличить от простых горожан или обычных ратников…

В этой суетливой и жужжащей атмосфере спешной подготовки города к обороне Кмитичу показалось, что до него нет никому дела… Наконец-то подошел подольский хорунжий Гумецкий в рубахе с засученными почти до плеч рукавами. После того как Кмитич ему представился согласно тайному уговору с Собесским (в качестве полковника Самуэля Свенссона) и доложил о прибытии его роты, хорунжий кивнул:

— Очень хорошо, пан Кмитич, что прибыли! Мы вас давно ждем. Сколько вас?

— Вы знаете, кто я? — удивленно поднял брови Кмитич.

— Так, — кивнул Гумецкий, словно при этом думая о чем-то своем, — Собесский писал, я в курсе… Но вы продолжайте называть себя Свенссоном, ибо в городе могут быть и лазутчики Дорошенко. Нам канониры позарез нужны!

— Нас четыреста человек финских пехотинцев, сотня драгун Михала Радзивилла, он же шотландец Кноринг, и десять казаков куренного Вяселки.