Страница 2 из 11
Я ЭТО рвала!
Сладострастно!
Поначалу смелость моя поразила мужчину. Было заметно: он даже в мыслях не допускал, что такое возможно. Потом в его глазах промелькнула обида следующего содержания: «Почему эта мысль не пришла в мою умную голову?» И вскоре уже я заметила на его красивом лице самое настоящее удовольствие. (Которое он неумело пытался скрыть под маской фальшивого возмущения — пассивного возмущения.) Я стройная и на вид хрупкая женщина, но в больших ладах со спортом, а потому справлялась с Выдрой легко.
Кстати, развод с мужем тоже немало мне в том помогал. Выдра не рада была, что напала.
Досталось ей за все: за мою злую судьбу, за то, что рано осиротела, за альфонсов мужей, которые меня обирали, за одиночество, за усталость бороться с российской действительностью, за то, что сбережения в банке пропали (до последней копейки!), за наглых соседей, бросающих окурки на мой (всегда чистый) балкон…
Короче, за все.
«Главное, чтобы никто не примкнул к нам из очереди», — думала я, отводя душу на Выдре.
Но добровольцев в очереди не нашлось, а муж Выдры был моим единомышленником — в этом я не сомневалась. Правда, его жена истерично взывала о помощи, но я чем сильнее лупила ее, тем громче вопила сама. Поэтому он легко мог сослаться на шум.
Поскольку мне никто не мешал, я увлеклась и била Выдру довольно долго (как мне показалось). Остыв и пресытившись, решила вернуться в «строй», но в этот момент очередь заволновалась: прошел слух, что заканчиваются ходовые размеры, и вообще, универмаг закрывается.
Услышав это, Выдра мгновенно утратила интерес к драке, выскользнула из моих рук и потонула в толпе. Я и ее муж, наоборот, немедленно соединились (в самом приличном смысле): мы были плотно прижаты друг к другу толпой.
И.., все как в женских романах: я посмотрела в его глаза, он — в мои, и нахлынуло!
Что это было, объяснить весьма трудно. То ли, связанные общей ненавистью, мы прониклись обоюдным сочувствием. То ли, объединенные одной радостью, мы испытали друг к другу симпатию. То ли его скандальная Выдра элементарно ему надоела…
Уж не знаю, но мы продолжали стоять, тесно прижавшись даже тогда, когда в этом не было никакой необходимости: народ схлынул, и стало даже пустынно.
А мы стояли, глядя друг другу в глаза!
Я забыла про все на свете, унеслась с ним в райские дали…
Единственное, что сохранилось в моей голове от незадавшейся прошлой жизни: штампик в паспорте. Остальное — вылетело со свистом!
Вот как мы стояли!
И стояли мы до тех пор, пока голос Выдры не вывел нас из анабиоза.
— Коля, все, — с плаксивым негодованием сообщила она. — Закончились все размеры! День просто потерян!
Коля очнулся, вздрогнул и шарахнулся от меня, как от чумы. Взгляд его потух и стал бегающим, трусливым.
«Предатель», — подумала я.
Решительно вырвав у Коли свою коробку, я устремилась к выходу.
Выдра была безутешна.
Ха! Из всех приключений ее расстроило только то, что закончились размеры и закрылся универмаг.
Остальное, видимо, Выдру устраивало: словно я и не занималась прополкой ее «кудрей».
Кажется, такие потасовки в ее жизни обыденное явление. Тогда ясно, почему у нее вместо волос ужасные перья.
Я обиделась на судьбу окончательно. Спотыкаясь на каждой ступеньке, ругала и Выдру, и ее ренегата-муженька, и весь муравейник: нашу Галактику, нашу планету, нашу страну, наш город, Гостиный Двор…
Глава 2
Домой я пошла пешком, потому что плакала горько-горько и остановиться никак не могла. Не хотелось спускаться в метро, привлекая к себе внимание.
Долго шла — прохожие слез моих не замечали. Лишь один бомж-алкоголик обратил внимание и, жалея меня: «Красавица, ты не плачь», — протянул грязный пакет. Я зачем-то взяла его и завернула с подарком в сквер.
В сквере выяснилось, чем одарил меня бомж: в пакете лежала «закусь» — кусочек колбасы и плавленый сырок, изрядно помятый.
«Вот чего я стою!» — пуще прежнего зарыдала я и потопала дальше.
Не помню, как добрела до родного дома. В свой двор я вошла, держа в одной руке коробку, а в другой сиротский кусочек колбасы и помятый сырок.
Нет худа без добра: заодно выяснилось, что от моего дома до Невского два часа плетущимся шагом с посиделками на скамейке. Об этом бодро сообщил голос диктора, раздавшийся из раскрытого на первом этаже окна. «В Петербурге двадцать три часа», — сказал он, и я вошла в свой подъезд, подумав: «А на часах у Гостиного было девять вечера, когда я убегала от Выдры и Коли».
Лифт уже не работал, и на девятый этаж пришлось топать пешком. У двери своей квартиры я вспомнила про ключ и только собралась полезть в коробку за сумочкой, как в подъезде погас свет. Я немедленно заинтересовалась маленьким лучиком, пробивающимся из моей квартиры.
«Странно, — удивилась я, — три месяца назад мой бывший муж совершил легендарный подвиг: по всему периметру дверного проема старательно набил толстый слой поролона. Все друзья и соседи до сих пор поражаются, как мне удалось заставить его утрудиться. (Может, поэтому он и сбежал?) Откуда же лучик? Неужели опять забыла закрыть дверь на ключ?»
Вывод напрашивался сам собой: пора ставить самозакрывающийся английский замок, иначе воры рано или поздно проникнут в мою квартиру — будет обидно, что совсем беспрепятственно.
Но если я поставлю самозакрывающийся английский замок, тогда (при моей забывчивости) в квартиру не всегда беспрепятственно смогу попасть я. А воры, если сильно захотят, попадут куда угодно.
И снова сам собой напрашивался вывод: не стоит ставить английский замок.
С этой философской мыслью я толкнула дверь и вошла в прихожую. Поскольку выяснилось, что квартира была доступна ворам весь день, то первым делом я рванула в спальню — посмотреть, висит ли еще на вешалке в шкафу лисья шуба (хоть и затертая, но все же моя).
Убедившись, что шуба висит, я успокоилась и вернулась в прихожую. Размышляя, как бы приучить себя хоть изредка закрывать дверь на ключ, я машинально нащупывала ногой комнатные тапочки, стоящие под телефонной тумбочкой.
Когда с пятого раза этого сделать не удалось, я рассердилась. Как же так?! Этот несложный процесс происходил у меня на протяжении многих лет с неизменным успехом, и вот нате вам, здрасте: уже не могу с ходу в свои «шлепки» попасть.
Не желая мириться с очередным поражением, я упрямо продолжала елозить ногой под тумбочкой, порвала чулок, вытерла пыль, но так и не ощутила привычного тепла своего козла.
«Шлепки» мои были пошиты из козлиного меха и украшены белыми пушистыми помпончиками, но все это в прошлом. Теперь они засаленные и облезлые, но по-прежнему любимые — ведь я однолюбка.
Ха! Да-да! Дай мне хоть один из мужей мизерную возможность его любить, и я была бы верна этому гаду до гроба. Впрочем, верна я была и без этой возможности.
Не за это ли мои мужья меня сами бросали?
Ох, что о том!
«Шлепок» я так и не нашла. В конце концов я вынуждена была наклониться и заглянуть под телефонную тумбочку.
«О боже!»
Сердце мое оборвалось. Под тумбочкой было пусто. Пусто совсем. Даже не было пыли. Только четыре ножки на полу, благодаря которым тумбочка и стояла. И все! Никаких тапочек. Случай невиданный, потрясший меня невероятно. А ведь я точно помнила, как перед выходом из дома по обычаю оставила тапки там.
«На протяжении многих лет каждодневно мои шлепанцы дожидались меня под этой тумбочкой, — в страшной растерянности размышляла я. — Воры? Но лисья шуба на месте. Куда же тогда делись тапочки?»
Не найдя ответа на заурядный вопрос, я посмотрела на коробку, брошенную прямо на пол. Я сделала над собой усилие и решила коробку не раскрывать.
Я сказала себе: "Покупки потом. Сначала переоденусь в домашний халат, поужинаю колбасой и сырком (хотелось сделать приятное доброму бомжу), после чего лягу спать. А вот завтра…
Начинать новую жизнь надо только с приятного".