Страница 17 из 26
– Да ослепнут при твоём виде твои враги! – провозгласил жрец в маске бога Тота посреди зала. – Да перебьют они друг друга!
– Да срежешь ты полной рукой первый сноп урожая! – произнесла рядом с ним жрица от имени богини Исиды.
– Да возрадуется сердце твоё! – в один голос воскликнули обе жрицы, которые стояли у трона.
– Да будут подданные твои достойны милости твоей! – громко произнёс жрец в маске шакала от имени бога Анубиса.
– Да возрадуется сердце твоё! – в голос опять выразительно провозгласили жрицы у трона.
Приглушённые здравницы жрецов разносились по лабиринту мало кому известных проходов дворца, доносились навстречу быстро шедшему гонцу. Пыльные обувь и наспех очищенный от грязи прорванный военный плащ свидетельствовали о том, что он преодолел большое расстояние и что ему пришлось гнать коня по болотам, чтобы сократить путь и как можно скорее прибыть в древний Вавилон. Серое от усталости, мужественное лицо с грязными скоплениями пыли в бороздках морщин говорило само за этого человека, слова о чести и долге были для него не простыми сочетаниями звуков. Вдруг за поворотом, где над крылатым львом горел факел, выступил стражник в начищенном до блеска бронзовом шлеме. Копьё упёрлось остриём наконечника в грудь гонца, и гонец невольно остановился. Сняв кожаную перчатку, он вытянул пред собой правую руку и разжал жилистые пальцы, – на среднем блеснул серебряный перстень с золотым львом. Стражник приподнял копьё, пропустил его, и негромко крикнул в темноту:
– Царский гонец.
Десятник внутренней дворцовой стражи вышел к нему, и сам провёл до прикрытых дверей египетского зала.
– Гонец к царю! – громко объявил он Пердикке, который стоял за входом.
Александр увидал гонца и живо поднялся с трона, ломая правила и порядок действа жрецов. Растерявшиеся жрецы и жрицы подхватили отдаваемые им корону и символы власти фараонов, поневоле расступились перед завоевателем. Нетерпеливым взором разгоняя с пути своих придворных, царь устремился к дверям, где Пердикка впустил гонца, небрежным взмахом руки распорядился, чтобы рабы убрали закрывающие ниши серебряные щиты. Ослепительный свет хлынул в зал. Из кожаного мешочка на груди измождённый гонец вынул плотно свёрнутый в трубку папирус, протянул царю и пошатнулся, однако устоял на месте. Бледнея от волнения, Александр забрал у него важное послание.
– Что мой сатрап велел тебе передать на словах? – хрипло потребовал он ответа.
– На Востоке больше нет цивилизаций, достойных завоеваний и твоей славы, царь царей, – выговорил гонец и сухо глотнул.
Александр дёрнулся, как от неожиданного удара по спине, и непроизвольно опёрся о плечо подоспевшего оказаться рядом Птолемея.
– Ты – повелитель Вселенной, – с гордостью за сводного брата воскликнул Птолемей.
– Глупец, – оторвавшись от его плеча, Александр направился обратно, к трону. – Вина гонцу! Всем вина! – на ходу потребовал он у царедворцев.
Виночерпии бросились выполнять распоряжение, даже жрецы не посмели ему перечить, почувствовав, что полученное известие не доставило царю радости.
У постамента с троном Александр вспомнил о папирусе, не читая разорвал его пополам, затем ещё раз и отбросил клочки на ступени. Он схватил обеими ладонями поданный Иолом кубок, словно мучимый жаждой выпил до дна, как если бы пил не вино, а воду. Повсюду в зале продолжали обсуждать главную новость, на все лады повторялось:
– ... Востоке... больше нет... Повелитель Вселенной...
Вопреки намерениям царя привезённая гонцом весть просочилась из дворца на улицы Вавилона, со скоростью полёта стрелы разнеслась от дома к дому: "Повелитель Вселенной... Нет больше достойных врагов Александру Великому... Значит, не будет войн..."
Лунное сияние разбросало серые тени по улицам и улочкам, по мрачным закоулкам и краям площадей. Слухи о гонце растревожили скрытую ими жизнь ночного города. Из бесчисленных дворов и злачных мест стало появляться никем ещё непобедимое воинство. Не прошло и получаса, как повсюду запылали костры, вокруг них прыгали, пьяно двигались, плясали и горланили песни воины и девицы, и на стенах домов, уличных заборов и строений замелькали мечущиеся отсветы и тени. Вблизи дворца набирала размах неистовая вакханалия. За заборами и под крышами, за стенами и в полуподвалах мешались возгласы и пьяные выкрики, смех и визг девиц и женщин, сладострастные стоны, обрывки песен, звуки флейт и плохо настроенных кифар.
Из не примечательного никакими особенностями подворья в виду крепостной стены вывалились двое увлечённых дракой македонян. Ударом кулака один отбросил второго к костру, упавший попытался встать, но опрокинулся на спину и тут же захрапел. Товарищ его тупо смотрел на окровавленное лицо уснувшего товарища, потом махнул рукой и, шатаясь, возвратился назад. У входа в притон он повалился в объятия крупной хохочущей девки. Она его звучно облобызала и под треск платья радостно завизжала... Подобную картину с небольшими различиями можно было видеть в разных местах городских строений.
Вакханалия в городе как будто хлынула обратной волной во дворец, в египетский зал, вымела из него и воспоминания о ладье, о троне фараона, о недавнем ритуальном действе и главных его участниках. Жрецов богов заменили длинноногие, прикрытые лишь набедренными повязками жрицы любви Египта, и их смуглые лица и страстность в танцах придали всеобщей оргии особую чувственность.
– Громче! – потребовал Александр, обращаясь к кружку молодёжи, хохотом поддерживающему весёлого певца, который встряхивал русыми кудрями, подмигивал исполнительнице на кифаре, когда надо было музыкой выделить шутливые слова.
Певец было примолк, не сообразив, нравится песенка царю или нет. Его товарищ заиграл на свирели другую тему, и он высоким бархатистым голосом запел о далёкой Элладе. Но вдруг засмеялся шутке гетеры, тряхнул головой, де, будь что будет, и вновь начал беспечную песенку, в которой высмеивались военачальники, недавно бежавшие от скифов, показавшихся им воинственными амазонками.
Ропот неудовольствия поднялся в окружении Александра. Старшие по возрасту участники пира, ветераны и военачальники, стали несдержанно сердиться, вслух бранить певца.
– Мальчишка! – крикнул Антиген Одноглазый. – Молокосос!
– Где паршивец, сочинитель этой лжи?! – привставая с места, рявкнул звероподобный Аристон. – Я ему шею сверну!
– Вот она, цена славы, Александр, – не одобряя и не осуждая певца, негромко сказал царю Анаксарх. – Одна неудача – и ты посмешище толпы и жалкого рифмоплёта. А ведь у каждого осмеянного военачальника больше шрамов от ран, чем у него зубов.
– Ты, философ, не отличаешь неудачу от трусости, – нахмурившись, пробормотал сам себе Александр и уставился в дно чаши, которую неосознанно покручивал ради игры цвета вина.
– Пусть прекратят оскорблять твоих военачальников! – грубо крикнул ему Клит.
Певец смолк, вопросительно глянул на царя, но не заметил его недовольства.
– Продолжай! Продолжай! – закричали, подбадривая, несколько товарищей молодого исполнителя.
И он, словно бросаясь с кручи в морскую пучину, запел ещё громче, насмешливее, с вызывающей дерзостью в отношении старших военачальников.
– Царь, – не вытерпел и сдержанный Пердикка. – Пусть сейчас же прекратит.
Но Александр промолчал, весь в раздумьях о замечании философа. Шум ругани заставил его придти в себя, он сделал глоток и осмотрелся.
Старшие из македонян и греков уже стучали посудой, выкрикивали хулу, бросали в певца то, что подворачивалось под руки. Молодёжь в свою очередь отвечала свистом, дразнящим хохотом, вскакивая с места и топая. Гвалт заглушил певца, ему приходилось укрывать голову от летящих предметов, и он прервал исполнение, развёл руками перед сотоварищами. Гетера подала ему кубок с вином, он стоя выпил, и, уклоняясь от брошенного блюда, повалился на приятелей, вызвав новый взрыв хохота в своём кругу.
Александр наблюдал за происходящим, но взгляд его был отсутствующим. Его начинало знобить, он передёрнулся, отгоняя слабость.