Страница 11 из 26
Дарий слабо захрипел, его бледные веки тяжело дрогнули, расширились, обнажив чёрные глаза умирающего.
– Если он здесь, – прохрипел он едва слышно. – Я… Я хочу... увидеть Александра... Великого.
По телу пробежала судорога, голова его безобразно дёрнулась, и мгновения спустя он навсегда затих.
Веселье в персидском зале вавилонского дворца достигло апогея.
– Царь, – прищурив хитро блестящие масленые глазки, полюбопытствовал Мазей у Александра, – ты лишаешь многих наших красавиц радости принадлежать тебе. Не все это могут понять. У Дария было много наложниц, а у тебя же их нет.
Александр пьяно качнул головой и ответил не сразу.
– Сон и близость с женщиной больше всего другого заставляют меня ощущать себя смертным. Но может ли простой смертный совершать бессмертные деяния, а, Мазей?
Вместо ответа Мазей низко поклонился.
– А вино? – со своей обычной насмешливостью спросил Анаксарх.
Александр оценил вопрос и засмеялся. Поднял наполненную чашу, покрутил, любуясь блеском чеканки и красотой вправленного изумруда.
– Я понял твою ловушку, всегда лживый философ. Нет, вино сближает меня с богами. После вина я ощущаю лёгкость, словно я уже на Олимпе.
И он отпил из чаши медленно и, не отрываясь, будто пил нектар. Только телохранители и Пердикка не последовали его примеру. Допив вино в своей чаше, Анаксарх с напускным простодушием ни то спросил, ни то полюбопытствовал:
– А скажи, Александр. В похмелье тебя, как и нас, простых смертных, боги пинками вышвыривают с Олимпа? Или для тебя они делают исключение?
Александр поперхнулся, затрясся от хохота.
– Нет, философ, – когда смог, выговорил он, – ты дождёшься, я тебя действительно накажу.
– Ну, разве что запретишь мне пить вино, – смиренно заметил Анаксарх. – Но ведь ты же не способен на такую жестокость?!
Молодой Деметрий приподнялся с ковра, вскинул руку, чтобы обратить к себе внимание царя. За его бедром видна была захмелевшая девушка персиянка. Деметрий пошатнулся и в шутку спросил:
– Александр! Она, – он указал локтём на девушку, – спрашивает: правда ли, что ты сын Зевса?
Прежде ответа царя вмешался Клит:
– А разве у него не кровь бежала из ран, как у всех нас?
– Ты бы лизнул, – крикнул Деметрий несерьёзно. – Это было красное вино.
Намёк вызвал у Александра смех, засмеялись и все, кто это услышал.
– А как твой отец Филипп потерял глаз? – вкрадчиво полюбопытствовал Мазей и многозначительно дотронулся указательным пальцем до угла правого глаза.
– О‑о, я это покажу! – вскочил Стасикрат на ноги. – Красавицы, кто мне поможет изобразить Олимпию? – крикнул он на весь зал.
Разом несколько гетер, как смогли живо, поднялись с мест.
– Я! Я! Я! – предлагали они Стасикрату большой выбор самых разных женских лиц и тел.
Вскоре дворцовый зверинец потревожили несколько рабов, которые появились в нём с тремя горящими факелами. Звери начали беспокоиться, зашумели, в сопровождении своих пляшущих теней отовсюду наблюдали за рабами. Тигр зарычал и по‑кошачьи заскрёб утоптанный земляной пол, а орёл захлопал крыльями, когда напротив их заделанных прутьями ниш рабы окружили каменный колодец, сняли с него деревянную решётку, за ней другую. Колодец оказался сухим и неглубоким, на дне засыпанным жёлтым песком. Смуглые рабы держали факелы, а трое рослых негров схватили в колодце извивающегося питона. Он был крупным и длинным, его чешуйчатая кожа переливалась блёсками огней. Рабы понесли и унесли питона вон из зверинца. Однако и после их исчезновения в зверинце ещё долго не затихали тявканье шакала, визг обезьян, лай волка, рычание тигра... Вдруг на шум остальных зверей и птиц отозвался недовольным рыком африканский лев. Привязанный близ его клетки осёл испуганно отпрыгнул в сторону, но оказался не в силах оборвать верёвку, и стал бешено лягаться, задними копытами попадая между прутьями.
А в это время персидский зал изменился до неузнаваемости. Железные щиты скрыли ниши с огненными светильниками, и он погрузился в тусклый полумрак, который тщетно старались перебороть красным светом языки пламени четырёх настенных факелов под масками застылого веселья. Участники пира утихли и притихли, большинство полулёжали, другие сидели или привстали, увлечённые видом мужчины с царским обручем на голове, который вроде призрака крался вдоль широкого прохода. Голова его и тело до колен были скрыты чёрным покрывалом, он вдруг приостанавливался и выжидал, осматривался, явно не желая быть узнанным, надеясь скрыть некий тайный замысел своих действий.
Добравшись до чёрной ковровой занавеси, он на ощупь нашёл полог и настороженно отстранил его, заглянул внутрь спальни царицы одним правым глазом. Он увидал широкое ложе, женщину на нём и услышал её сладострастный стон. Обнажённое тело женщины обвивал питон, и гад плавно скользил меж белой грудью и бёдрами... Мужчина в ужасе отпрянул, ступил назад и украдкой поторопился удалиться. Однако не успел сделать и десятка шагов, как перед ним появился высокий воин, на его шлеме выделялись серебристые крылья посланника Зевса. Воин поднял лук, натянул тетиву и выстрелил невидимой стрелой прямо в глаз мужчины, которым тот подсмотрел, чем и с кем была занята его жена. Мужчина схватился за правый глаз и в ужасе упал на колени.
Рабы один за другим убирали щиты, открывали огонь в нишах, и зал опять наполнялся красками и светом. Взрыв криков восторга и хлопанья множества ладоней были наградой тем, кто разыграли представление. Оголённые по пояс негры подхватили змею и унесли её. Пышноволосая зелёноглазая гетера накинула на сильное тело хитон, поднялась с ложа и, одной лишь головой раскланиваясь, направилась к ковру Александра. Он привстал, в лихорадочном возбуждении тоже захлопал, неотрывно глядя на шедшую гордой походкой женщину.
– Говорят, после этого случая Филипп боялся делить с ней одно ложе, – вкрадчиво заметил Мазей.
Александр не ответил, ступил с ковра к подошедшей гетере, и Анаксарх заявил Мазею, чтобы слышал царь.
– И она зачала нашего Александра, – сказал он ни то серьёзно, ни то насмешливо. – Это, конечно же, был Зевс в образе змея.
– А Филипп лишился глаза, – Мазей вновь показал на свой правый глаз, изобразив пальцем наконечник стрелы.
– Того самого, каким подсмотрел, что ему было не положено увидеть, – весело заметил распорядительный Стасикрат, подходя, чтобы быть опять рядом с царём.
Александр поцеловал гетеру в губы и подарил ей снятый с мизинца перстень. Она надела перстень на свой палец, вскинула руку, показывая его над головой всем восторженным зрителям.
Отдав дань благодарности артистам, Птолемей присел за столиком, который они делили с Пердиккой, избегая женщин, и откуда им хорошо обозревалось происходящее во всём зале. Пердикка, как начальник телохранителей царя, почти не пил, но и Птолемей был трезвее остальных придворных, но старался не показывать этого. Они присматривали за обоими приглашёнными по просьбе Клита горскими вождями, которых усадили рядом с ними. Чернокожий раб поставил на столик блюдо с жареным мясом страуса. Над мясом курился едва заметный белесый пар. Запах привезённых издалека приправ достиг ноздрей Птолемея, и они дрогнули. Словно почувствовав внезапный приступ волчьего голода, он выхватил с блюда кость с большим куском мяса и, обжигая губы, впился в золотистую поджаренную кожицу белыми крепкими зубами. Оторвав рывком головы, что откусывал, Птолемей указал вождям на блюдо, молча предлагая отведать необычное жаркое из доставленной из Африки дичи.
– Мне не до еды, – ответил на это предложение старший вождь. – Я видел насаженную на кол голову брата. И поклялся не забыть этого.
– Его казнили за ссору, – сказал Птолемей. – Царь царей не любит, когда в его войске затеваются драки и происходят убийства.
– Или за то, что Мазей присвоил захваченную братом в сражении ценную добычу, а брат попытался вернуть её.
У Птолемея испортилось настроение. Он отложил надкушенный кусок в блюдо, вытер пальцы о шёлковый платок.