Лейб-гвардеец

– Нет! – в ужасе закричал он с разворота.

Один японец без движения лежал вниз лицом, другой убегал к противоположному берегу: он по колено в воде прыгал в речушке, в пену разбрызгивал прозрачную воду. Как в угарном сне наяву, не целясь, Кривой Нос выстрелил вслед солдату. Тот нелепо вскинул руки, споткнулся и шлепнулся в воду; тянулась секунда, другая, третья, а он не делал попыток встать на ноги. Течением его тело медленно сносило сначала к одному торчащему из воды камню, затем к другому, у которого оно и застряло.

В безрассудном ужасе от того, что сделал, Кривой Нос выбежал к речушке и помчался обратно. Страшная японская месть чудилась ему за спиною. Но там, куда он бежал, гораздо выше по течению, ухнули выстрелы. Кривой Нос остановился и затравленно заскулил. Он стал неуверенно отступать, пяткой поскользнулся на гальке и, развернувшись, побежал в противоположную выстрелам сторону...

– Одна куропатка есть, – с нежностью к карабину проговорил Шава.

Он глянул из своего укрытия. Шагах в пятидесяти, на другом берегу у обрыва корчился японский солдат, вдруг вытянулся и прекратил шевелиться – его больше не волновали никакие жизненные проблемы. Но за большим выступом обвала скалы, неподалеку от лежащего солдата, гаркнуло дуло карабина унтер‑офицера, и пуля цокнула в укрывающий Шаву камень. Он не спеша перезарядил свое оружие. Зло улыбался, и спросил себя: так ли удачны дела у Чака?..

Чак в яростном тигрином прыжке ударил ступнёй по кисти руки с пистолетом, и офицер не удержал оружие, – легкомысленно вращаясь в воздухе, пистолет отлетел и бултыхнулся в речушке. Следующий прыжок Чака офицер прервал, ногой подрубил китайца в полете, и тот рухнул возле воды, чиркнул по гальке коротким ножом. Выпустив из сильно расцарапанного о гальку кулака свой нож, Чак мигом поднялся, уже готовый к рукопашной схватке.

– Йа‑у! – взвизгнул офицер, вставая в боевую стойку восточных единоборств.

Чак принял ответную стойку и отбил первое нападение, чтобы тут же напасть самому.

Единоборство быстро превратилось в злую и жестокую драку, в ней каждый желал только одного, смерти противника. Вскоре Чак допустил роковую ошибку, от сильного удара ногой в живот отлетел спиной, упал позвоночником на остро выступавший из гальки булыжник. Он хотел приподняться и не смог. В горле у него забулькало, захрипело, на губах выступила кровавая пена. Он задергался в агонии, расширенными страшными глазами уставился в гордо наступившего ему на грудь офицера.

Эту картину и увидал Кривой Нос, когда выбежал к месту их схватки. От зрелища с неестественно распростертым на булыжнике Чаком он в ужасе остолбенел. Японец над телом китайца резко вскинул вверх правую руку с побелевшим от напряжения кулаком и издал боевой клич победителя. Потом медленно повернулся к Кривому Носу.

– Йа‑у! – с опьяненными победой безумными глазами крикнул офицер и, недвусмысленно вызывая на рукопашный поединок, двинулся к новому врагу.

Кривой Нос отступил, заскулил, он выронил карабин и прибег к испытанному средству – бросился прочь. С яростными выкриками японец кинулся за ним, словно Кривой Нос стал его законной добычей. Они бежали вдоль речушки, обратно вверх по течению; иногда наступали ногами в воду, разбрызгивали ее, и брызги искрились на прорывающихся в прогалины облаков солнечных лучах. Несколько раз Кривой Нос в дикой надежде оглядывался на бегущего следом японца, значительно меньшего, чем он сам, и после каждого такого взгляда на преследователя он словно получал толчок в спину и делал отчаянный рывок вперед. Но офицер брал выносливостью, и если отставал, то ненадолго, быстро догонял.

Кривой Нос страшно устал от бесплодных попыток оторваться от офицера. А когда впереди увидел убитого им прежде, лежащего сапогами к воде солдата, то разом отупел и отчаялся, перешел на неверный шаг и заплакал. Он отступал от неумолимо приближающегося японца до трупа солдата, на котором споткнулся, опрокинулся навзничь. Под рукой оказался чужой карабин, Кривой Нос машинально направил ствол на офицера, закрыл глаза и, нажав курок, вздрогнул от выстрела.

Пуля толкнула японца в грудь шагах в пяти от стрелявшего уголовника; она на мгновения приостановила офицера, заставила пошатнуться и упасть на колени. Яростно сцепив зубы, он и на коленях двинулся к Кривому Носу. Тот опять заскулил, по его щекам текли слезы, но как кролик перед удавом он не имел сил и воли пошевелиться. Офицер почти дополз до него, лицом дотянулся до голени левой ноги. Будто когтями вцепился в нее пальцами рук и в предсмертной судороге впился в плоть врага зубами.

Кривой Нос лишь отвернулся к речушке и тихо взвыл. Будто сквозь вату в ушах до его сознания докатился дальний хлопок еще одного карабина...

... Пуля опять ударила по камню, за которым укрывался Шава, со звоном лопнувшей струны рикошетом отлетела вверх.

– Шава не будет отвечать, глупая куропатка, – довольный собой тихо проговорил разбойник. – Шава умеет ждать.

И он ждал, когда унтер‑офицер решит, что он мертв. Ждал, не обращал внимания на ход времени...

Кривому Носу невыносимо страшно было дольше оставаться одному; ему неосознанно хотелось переложить на Шаву заботу о себе, и он прихрамывал, но брел возле речушки туда, где должен был находиться главарь их шайки. За ремень он тащил карабин японского солдата, который постукивал деревянным прикладом по гальке. Шаркающий стук дерева о камни прекратился, когда Кривой Нос заметил лаз в пещеру поверх наваленных камней и булыжников и приостановился. Он отпустил ремень карабина и увлекаемый неодолимой потребностью спрятаться куда‑нибудь от угрожающей смертью действительности, на четвереньках пробрался к лазу, протиснулся в него и пролез внутрь пещеры. Едва он освободил лаз, сзади в пещеру заструился слабый дневной свет, и Кривой Нос вскрикнул, в полумраке испугался очертаний вещей, оставленных золотоискателями. Испуг отнял последние силы; он опустился к земле, привалился к какому‑то ящику. Только когда немного успокоился, по воровской привычке осторожно полез на четвереньках к вещам, стал разбирать их. Среди прочего обнаружил драги для промывки речного песка.

– Золото, – пробормотал он. – Здесь должно быть золото.

Подстёгнутый лихорадочным волнением он принялся жадно рыться в вещах, ящиках, перетряхивал и разбрасывал всё, что попадалось под руки. Он напрочь позабыл о желании очутиться ближе к Шаве...

Унтер‑офицер вдруг выскочил из‑за обвала, подбежал ближе и прыгнул на землю, готовый тут же пальнуть в Шаву, если тот хоть на миг выглянет из укрытия. Но из укрытия в больших камнях не доносилось ни звука. Наконец японец поднялся на колени, затем встал и выпрямился, осторожно подступил к речушке. Он всё время держал под прицелом укрытие не подающего признаков жизни противника. И всё же опоздал. Оружие в руках рывком поднявшегося за речушкой Шавы изрыгнуло пламя на мгновение прежде его карабина, пуля ужалила его в живот, как будто разорвала внутренности. Унтер‑офицер попытался удержать карабин, но ствол неумолимо клонило к воде. Он терял силы, со стоном медленно завалился на бок.

Шава прыжками, по камням перебрался через речушку, остановился над еще живым японцем.

– Глупая куропатка, – подытожил он и выстрелил унтер‑офицеру в голову.

Расправившись с обоими японцами, он сразу подумал о неприятеле, за сердцем которого и прибыл в эти опасные и гиблые места. А вдруг тот воспользовался обстоятельствами, чтобы оставить зимовье, забрать самое необходимое и скрыться?

– Гдэ же тэперь его искать? – пробормотал он, озабоченно глядя вниз, на берега речки.

– Я здесь, – неожиданно услышал он шагах в десяти за спиной болезненно глухой, но негромкий и спокойный голос Шуйцева.

Шава замер. Тихо передернул затвор карабина. Ему вдруг вспомнилось, как он в детстве издевался над сверстниками‑преследователями, убегал от них почти через такую же мелкую речку, с почти такими же берегами и взбивал вокруг себя в огромные лепестки текущую от гор прозрачную и холодную воду...