Страница 4 из 36
Плененных казаков остался стеречь лишь коротконогий степняк в лисьей шапке. Отвернувшись, он напряженно прислушивался, по дальнему шуму толпы старался угадать, что там происходит.
– Эх, отгулял свое казак, – отозвался Седой невеселым мыслям.
– А я полагаю, еще погуляю, – Ворон возразил тихо, но повеселевшим голосом, неотрывно глядя в спину коротконогого степняка.
Он осторожно и бесшумно поднялся на ноги, и казаки поняли его, переглянулись. Их продавали у самого края невольничьего рынка. Даже большинство рабов, которых не успели продать, и их малочисленные охранники всматривались туда, где звон сабель тонул в многоголосом шуме и вое. Лишь некоторые из рабов, отрешённые от всего мирского не смотрели в ту сторону, но и казаки их не интересовали. Рыжеусый и одноглазый силач перегнулся вперёд, сгрёб обеими руками и прижал к своей груди кочевника, запечатав ему рот правой лапищей. Ворон, не мешкая, вырвал у кочевника оружие, и мгновение спустя тот был заколот собственным длинным ножом. Ножом и короткой саблей Ворон и его товарищи разрезали толстые кожаные ремни на щиколотках ног и быстро спрятали убитого под хлам. Не замеченные никем, они прокрались к узкой и пустынной улочке, где припустили бежать подальше от рынка и криков разных настроений, которые до них доносились. На их счастье, в это полуденное время улочка оказалась везде безлюдной. Однако никто из них не знал города, и в конце улочки они приостановились, не решаясь выбрать направление, куда бежать дальше.
– Сюда! – вдруг откуда‑то позвал их нежный и негромкий голос.
Казачок атамана, который утром на рынке сопровождал своего отца, выглянул из‑за калитки в сплошном каменном заборе. Несмотря на степной загар, щеки его от волнения порозовели, а широко раскрытые глаза блестели. Переглянувшись, казаки без слов решили довериться ему.
– Там лошади, – казачок указал на виднеющийся голубой купол мавзолея.
Они побежали в том направлении и, действительно, в отведенном кочевникам незастроенном месте, за деревьями и каменными заборами обнаружили пустую юрту и за оградой из палок табунок выносливых степных лошадей. Уздечки висели на сучьях деревьев, а к лежащим на земле сёдлам крепились луки и колчаны со стрелами. Беспечные в городе кочевники животных не охраняли, только стреножили, а иных людей нигде не виделось.
– Из цитадели не выбраться, – помрачнел Седой, когда радость при виде лошадей стала отступать перед новыми вопросами, которые ставились здравым смыслом.
– Эх, ружья бы?! – с досадой заметил Ворон.
– Пушки подойдут?! – догнавший их казачок поднял руку в сторону другого мавзолея, запущенного и в удалении от жилых строений. Красивый в своем оживлении он покраснел, тут же осознав глупость и неуместность такого предложения.
– Пушки? – живо переспросил его Ворон, вмиг что‑то замышляя.
– Мы их с отцом сопровождали… – растерявшись, начал сбивчиво объяснять казачок. – Мещерин их от царя привез…
Но Федька его не дослушал, побежал к запущенному мавзолею. По привычке без слов доверяться предприимчивости товарища Вырви Хвост бросился за ним. Остальные принялись отбирать и седлать лошадей. За этим занятием они не заметили, куда исчез казачок.
Ворон и Вырви Хвост тоже его больше не видели. Не встречая препятствий, оба пробрались к старому мавзолею и заглянули за облупленный угол. На открытом пространстве между мавзолеем и стеной цитадели молодой крепкий воин гордым истуканом охранял три длинноствольные пушки – дар царя эмиру. Стоял и прислушивался к доносимому ветерком людскому гулу за рынком рабов, в котором можно было расслышать отрывочные кровожадные выкрики. Федька прокрался ближе и кинул в направлении стены плоский камешек. Воин чуть вздрогнул, повернулся на звук шороха камешка о песок и поздно расслышал быстрый шаг за спиной. Оглушённый ударом рукояти ножа по затылку он мешком повалился на землю. Федька оставил его лежать возле пушек и заглянул в каждую по очереди.
– Заряжены? – с беспокойством спросил быстро подошедший Вырви Хвост.
– Как нас ждали, – повеселел Федька. Он приналег, разворачивая одну из пушек к той части города, откуда они бежали. – Я им покажу, как Вороном торговать. Такую заваруху сейчас устрою… На память…
Борис между тем увернулся от одновременного нападения спереди и сзади, заставил обоих противников совершить ошибку, вскользь саблей подправил яростный выпад сабли горца, – уставшего, грязного от пота и поднятой топтанием пыли, – и этот предназначенный ему рубящий удар пришёлся на открытый локоть тёмнолицего наёмника. Разрубленная до кости рука и оросившая землю густая кровь, короткий вопль от боли остановили схватку. Борис владел собой лучше противников и сразу отступил в сторону. Только блеск цепких, внимательных глаз выдавал в нем внутреннюю готовность к продолжению схватки с любым, кто решится напасть ещё. Изрыгая проклятия и на глазах покрываясь бледными пятнами, раненый выронил оружие и покинул круг, чтобы ему ремнём перетянули предплечье, остановили кровотечение.
– Теперь втрое запросит, – проворчал взволнованный подьячий, с неприязнью отметив возбужденное удовлетворение вождя кочевников, вид которого словно говорил: "Я же предупреждал! Нельзя ему было давать оружие. А раз сами убедились, цена пленнику возрастает".
Мещерин слушал подьячего и не слышал. Он наблюдал за Борисом и строил какие‑то планы. Горец пал духом, растерял свирепость и сам покинул круг. Не насытившись зрелищем, толпа неохотно расступилась перед ним, выпустила вон и снова оживилась, тут же о нем позабыв, когда против Бориса выступило новое действующее лицо.
– Тимур! Тимур! – рев из многих глоток прокатился по площади перед минаретом; предназначался он рослому и безухому воину с рваным шрамом на шее.
Борис отступил на шаг, ещё на один. Его новый противник был опаснее прежних, и опасность угадывалась в самих его перемещениях. Приближался он с хищной поступью рыси и внезапно, дико заревев, бросился вперёд, с тяжёлой саблей в замахе и с выхваченным свободной рукой кинжалом. Борис едва увернулся от кинжала. Отбивая яростный удар сабли, он успел подцепить ногой голень Тимура, и тот рухнул лицом в песок… Вдруг за домами и улицами раскатисто прогремела длинноствольная пушка. Ещё не затих раскат выстрела, а чугунное ядро просвистело в воздухе, гулко задело башню минарета, отскочило вместе с отколками камней и на излете упало в круг. Борис прыгнул на землю прежде, чем оно разорвалось. Тимура же взрывом отбросило на толпу.
– Хива напала! – вырвался истошный крик одного из раненых ядерными осколками.
Получив такое объяснение причины выстрела, толпа очнулась от оцепенения, в панике рассыпалась по площади. Она обезумела, когда разнесся гулкий звук второго пушечного уханья, и в другой стороне, у крепостных ворот разорвалось ещё одно ядро. Торговцы устремились к базару, остальные побежали кто куда. Волной невменяемых людей подхватило и Мещерина. Он напрасно пытался вернуться, протолкаться обратно к тому месту, где оставался Борис и где можно было узнать, жив ли тот, кого он решил выкупить и использовать в своих целях.
Борис же был жив и даже не ранен. Оставленный всеми, он привстал на колени и принялся стряхивать с волос, с плеч разбросанный взрывом песок. Звон в ушах и шум в голове продолжались, мешая понять, что произошло и откуда началась эта пушечная, неожиданная всем пальба.
А начавший её Ворон в другой части города подул на жгут, который продолжал тлеть и дымил. Как только огонёк на конце жгута стал ярко красным, он приложил его к запальному отверстию ствола третьей пушки, и она изрыгнула с дымом и пламенем ещё одно чугунное ядро, вновь по направлению к ближним городским воротам. Ядро разорвалось в основании ворот, в которых уже зияла прогалина от предыдущего взрыва, разворотило стык обеих деревянных створок.
– О, Аллах! – вырвалось у подхваченного взрывной волной хромающего стражника, который не успел убежать, как другие. Он споткнулся о труп десятника с оторванной головой, упал на землю и потерял сознание.