Персиянка

– Поднимай!

Туго обвязав ноги Удачи спущенной верёвкой, его так же, как прежде несли, кулем вытянули из лодки и вниз головой потянули кверху, дёргая каждый раз, когда руки поднимающих перехватывали верёвку и рывком стравливали её на палубу. Он болтался в совершенной беспомощности, удалялся и удалялся от всплесков потревоженной реки. Не стоило большого труда сделать вывод, что так высоко его могли поднимать только на "Орёл". Затем его подхватили за узлы на щиколотках и втащили через борт, и снова вскинули на плечи, но уже другие сильные мужчины, которые вели себя на корабле уверенно, как приученные к жизни на нём моряки.

– Надо быть с нами щедрее, приятель, – неожиданно возле уха проговорил совсем повеселевший горбоносый. – Запомни, если выпутаешься.

Горбоносый протопал к борту и перелез через него, чтобы возвратиться в лодку. Удачу же понесли в противоположную сторону, и затем, через пару десятков шагов, спустили короткой деревянной лестницей к скрипнувшей при открывании дверце. Минуя её, те, кто его несли, оказались в проходе, в котором заглушались внешние звуки готовящегося к ночному отдыху корабля. Теперь вокруг слышались невнятные, возможно и крысиные, шорохи. Донесли его до тупика, в котором открыли другую дверь, тяжёлую и прочную, и ещё через пять‑шесть шагов грубо скинули на какой‑то тряпичный хлам. Сквозь парусину несколькими точками пробивался свет язычка свечи, затем кто‑то перекрыл огонь, склонился над ним, а двое принесших его моряков вышли.

С внезапным треском вспарываемой ткани в пустоту под горлом прорвалось остриё ножа, и он почувствовал, как лезвие опасно скользнуло к ничем не защищённому подбородку. Сильные пальцы влезли в прорезь, рывком разорвали парусину у его лица, и отсветы свечи ореолом выделили овал головы воеводы Прозоровского. Воевода и он, пленник, были одни. Прозоровский на корточках, а он лёжа, связанный от ног до плеч, взглядами изучали один другого, как будто давненько не виделись и хотели привыкнуть к происшедшим изменениям в их отношениях.

– Мне некий всадник в чёрном плаще сегодня испортил всё удовольствие от охоты, – прервал молчание воевода. – Постоянно торчал вдалеке, беспокоил моих людей и соколов. Когда к нему скакали, он битой собакой испуганно убегал прочь... А после опять возвращался голодным шакалом, ждущим, что ему отбросят падаль.

Удача всем видом посочувствовал собеседнику.

– Он, наверное, был призраком?

– Или Тенью Тибета, о котором всё ещё болтают местные калмыки.

– Это что, их сказочный герой? – невозмутимо полюбопытствовал Удача.

– Нет, – Прозоровский медленно повел головой из стороны в сторону. – Появлялся тут некто с таким прозвищем. Задолго до моего воеводства.

Удача хмыкнул с пониманием его трудностей.

– Возможно, это всё же был призрак, который боялся несчастного случая во время охоты.

– Со мной, что ли? – лицо воеводы искривилось от натянутой ухмылки.

– Несчастные случаи случаются и с гостями воевод. С атаманами, например.

Прозоровский с минуту неотрывно пронзал его глаза блестящим взором, словно пытался отыскать заветный ключ, с помощью которого удастся проникнуть в его душу и мысли.

– Та‑ак! – медленно выговорил он. И вдруг склонился ниже. Дохнув в лицо винным перегаром, жёстко потребовал: – Где письмо?

Изумление Удачи казалось, действительно, искренним.

– Какое письмо? – спросил он, повышая голос.

Воевода рывком руки и всей ладонью прикрыл ему рот и прошипел:

– Не знаю, как уж тебе удалось, а кроме тебя, дьявола, некому было выкрасть. Верни мне его! Добром прошу.

– И что я получу взамен? – насмешливо полюбопытствовал связанный Удача, когда князь убрал ладонь и он получил возможность ответить. – Ты меня отпустишь?

Прозоровский нахмурился.

– На все четыре стороны, – сказал он холодно. – Хоть посуху, хоть водой.

Он ждал ответа.

– Хорошо, – сказал пленник со всей серьёзностью, на какую был способен. – Мне надо подумать и вспомнить.

Воевода встал, распрямился, голова его размылась полумраком.

– Ну что ж. Раз добром не хочешь… Думай, вспоминай, – стоя так, сверху вниз произнёс он с угрозой. – Сутки у меня ещё есть. – И с жестокой усмешкой предупредил: – Но обратно приду с Плосконосом. Он ждёт ни дождётся, полюбезничать с тобой по‑своему, по старой дружбе. Уж он‑то развяжет тебе язык, покажет, где единственно верное решение.

– Я тебе верю, – лёжа у него в ногах, признался Удача совершенно искренне.

Воевода повернулся вполоборота к двери и позвал:

– Капитан Бутлер? – Когда тот вошёл, рукой указал на лежащего пленника. – Это государственный преступник и вор. Очень ловкий и опасный малый. Без меня к нему не подпускать ни одной живой души.

– Пищу не давать? – строго спросил Бутлер.

– Я же сказал, – повысил голос воевода. – Не впускать никого!

Капитан «Орла» вопросов больше не задавал. Пронаблюдал, как воевода загасил свечу, пропустил его у выхода и вышел сам. Бутлер казался исполнительным по своей природе, однако Прозоровский собственными глазами удостоверился, что он основательно закрыл дверь и запер на железный засов, после чего пропустил немца мимо себя, последовал за ним по проходу. Они вышли к лестнице, которая вела из кормовой надстройки к палубе, поднялись четырьмя ступенями к свежему воздуху. Темнота сгущалась, беспросветные тучи предвещали ночь мрачную, недобрую. В лицо князю, когда он проходил к бортовой верёвочной лестнице, дохнуло порывом промозглой сырости, и он поёжился. Капитан "Орла" отстал, что‑то сообщал офицеру, и Прозоровский остановился у борта, глянул вверх реки. Оттуда тяжело ползли сытые влагой и порождающие тревогу стада туч, со стороны, где был Заячий остров, к которому плыл и, возможно, вот так же, с таким же настроением смотрел на них с палубы струга Разин.

– Нельзя отпустить царского порученца живым, – пробормотал воевода. – Слишком много знает. – Он с внезапным подозрением оглядел вверенный ему город. Успокаиваясь при виде неприступных стен белокаменной крепости, припомнил замечание пленника. – Несчастный случай на охоте – и нет атамана?.. Гм‑м. Я вчера только лишь подумал, а он, стервец, догадался.

И он в который раз стал прикидывать, на кого же может положиться в грозных потрясениях, какие предчувствовал, ожидал в ближайшие дни.

– Как там дела у Плосконоса? – прошептал он одними губами.

Едва короткий вечер уступил власть ночи, Мансур вставил в уключины плоскодонки оба весла и выплыл из островного заливчика. Грёб он сильно и часто и вскоре пересёк левый рукав Волги, по течению проплыл вдоль очертаний берега до чахлого дерева наверху относительно пологого склона. Как только послушная его намерениям лодка зашуршала по песку напротив этого дерева, сверху раздался короткий свист, за ним второй и третий. Благословляя мрачную темень, при которой он с трудом распознавал Заячий остров и крепость, уверенный, что и его там никто не мог увидеть, Мансур ступил с носа лодки на берег и от нетерпения оправил серый бархатный кафтан. Наверху обрыва зашуршала растревоженная сапогами земля. Сильный мужчина в тёмном плаще, как дикий зверь, прыжками спустился левее хазарина. Пока по склону ещё катилась сбитая подошвами его сапог земля, он поправил чёрную шляпу, и глазам Мансура открылось торжествующее лицо Плосконоса. Хазарин живо подошёл вплотную к Плосконосу, не в силах делать вид, что движим лишь стремлением отработать плату за пособничество. Его волновал единственный вопрос, который он и задал вполголоса.

– Принёс?

Вместо ответа сообщник вынул из‑за пояса изящный пистолет, передал ему из рук в руки. Приблизив рукоять чуть ни к носу, Мансур, будто не доверяя собственным глазам, ещё и ощупал серебряного дракона.

– Заряжен, – предупредил Плосконос и объяснил: – Я сам зарядил.

– Запоминающаяся вещь, – тихо одобрил хазарин, к которому вернулось холодное спокойствие. – Второй такой ещё надо поискать. – И на всякий случай спросил: – Значит, посланца царя схватили?