Страница 8 из 31
Барон потёр ладони, как будто от искреннего удовольствия, что всё так легко и хорошо получается, без лишних слов и к всеобщему согласию.
– Напишите, напишите ему сами, чтобы он узнал именно ваши, любезные его отцовским чувствам выражения. Главная мысль должна быть простой и ясной – пусть станет благоразумнее. Боярская шуба, о которой он мечтает, возможно, и не тяжела на первый взгляд, а не всем по плечам, надорвать может. Зачем же ему так сразу, из грязи, да в бояре метить. Я вот тоже хотел бы в бояре, а знаю свой шесток. Разве ж мне не обидно? Чем я хуже? Нет уж. – Он говорил с шутовским удовольствием, видя, что задел девушек за живое. – Пусть родовитые, по породе будут в боярах. Так привычнее, пусть их. – Он отмахнулся за окно, как будто они там столпились и ждали именно его решения. – Мне так спокойнее. И вы тоже, Дарья Афанасьевна, – он подвинул от стопки ещё один лист, – и вашему батюшке надо отправить гонца. Пусть ваши родители поймут, как им тяжко служить государю так близко от трона. Надорвались, мол, перетрудились, пусть он их отпустит на покой. И не ленитесь, пишите. А то, знаете, мы, русские, долго запрягать склонны...
– Долго вы намерены нас здесь держать? – холодно оборвала его Дарья.
Барон смолк, откинулся в кресле, для большего впечатления не сразу прервал напряжённое безмолвие.
– Это зависит от благоразумия ваших отцов, – спокойно и ясно произнося слово за словом, ответил он ей в глаза. – И от вашего собственного благоразумия, Дарья Афанасьевна. Пишите же, да поживее. Время в нашем деле вещь дорогая.
– А вы не боитесь наказания? – резко спросила его дочь Матвеева.
– Так волков бояться, в лес не ходить, – возразил Барон. – И потом. Разве ж это только моё желание? Наказать‑то меня вполне можно, когда я один. А в этом деле мою вину будет сложно признать даже царю, уж очень многих придётся к этой вине привязать. Уж поверьте мне на слово. И не тешьте себя пустыми надеждами увидеть мою голову на колу.
– Вот как? – холодно заметила Дарья.
– Именно так, дорогая Дарья Афанасьевна, – ответил он с издевательским поклоном.
5. Ответ на требования похитителей
Двадцать стрелецких полков Москвы выделялись своим значением и положением среди всех стрелецких полков русского государства. Но служба в первом, Стремянном московском полку была особенно почётной и выгодной. Охрана царской семьи и порядка в Кремле, встречи иноземных послов и их проводы, праздничные выезды с государем и прочие дворцовые обязанности давали полковому голове право на прямой и частый доступ к царю и царице, на особое влияние при дворце. Это отражалось на льготах полку, на том, что чести служить под его знаменем добивались лучшие из стрельцов. Но особое положение и значение полка вовлекали его в непосредственную борьбу разных сил и отдельных лиц за доступ к главным рычагам власти в стране. А у любимца царя Алексея, головы этого полка, Артамона Матвеева, к тому же было собственное понимание блага царю и государству. Как и Ордин‑Нащокин, выходец из простых немосковских дворян, в отличие от него он умел избегать прямых столкновений с родовитой московской знатью, смягчать её завистливую подозрительность, по возможности держаться в тени. Однако эта его сдержанность имела в себе нечто от постоянной готовности кобры к смертоносному ответному укусу, многим казалась тем более опасной. Проще говоря, как все дельные люди, которые добились влияния на других людей благодаря собственным заслугам, он волей или неволей приобрёл много тайных и явных врагов, готовых использовать любые средства в борьбе с ним.
И он не был удивлён опечатанному неразборчивой печатью, свёрнутому в свиток письму, которое принёс десятник стрельцов дозорного поста у Боровицких ворот. На изгибе бумаги отчётливо читались выведенные крупными буквами имя и фамилия Матвеева. Согласно краткому сообщению десятника, некто в чёрном бархатном полукафтане стремительно проскакал мимо въезда к воротам и на скаку бросил стрельцам этот самый свиток. Прикинув все за и против, десятник решил, не мешкая, самолично передать его своему голове.
Отпустив десятника, Матвеев сломал печать и развернул письмо. При беглом прочтении он нахмурился, уже внимательнее перечитал заново. В письме рукой старшей дочери были написаны недвусмысленные угрозы, никогда не увидеть её, если не будут выполнены определённые условия, и предлагалось сослаться на болезнь, оставить должность, удалиться от дел и из царского окружения.
Снаружи белокаменных палат к окнам крадучись подбирались вытянутые предзакатные тени, и в обоих помещениях, где размещался приказ вверенного ему стрелецкого полка, были только он и усердно пишущий распоряжения по полку жилистый подьячий. Одного взгляда на подьячего было достаточно, чтобы разувериться в возможности вытянуть из него лишнее слово, если на то не будет дано соответствующее разрешение прямого начальства. Он был из тех, на кого голова мог положиться в тайных делах службы. Не выпуская письма из рук, Матвеев наклонился к нему и негромко распорядился:
– Срочно найди мне наёмника для особых дел Бориса. Ты знаешь, какого.
Серые вечерние сумерки неумолимо пожирались сгущающейся ночной темнотой. Они отступали от леса на открытые места, будто разрозненные отряды проигрывающих сражение войск для оказания последнего, безнадёжного сопротивления превосходящим силам противника. Лесные дороги к этому времени обезлюдели, редкие всадники осмеливались покинуть городские предместья до рассвета. Но Удачу, который оставил позади окраины города, подгоняла забота, более важная, чем личная безопасность. Ущербная луна бледным сиянием проникала сквозь шапки деревьев, расцветила перед ним дорогу причудливыми узорами застывших в безветрии теней листьев и ветвей, как если бы выстлала чарующую сеть и раздумывала, выпустить его из неё или нет. Узоры оборвались у края ровной полосы светлого пространства возле берега и отстали, и он выехал к речке. Он знал место брода, уверенно направил к нему сильного коня, заставил животное спокойно пройти по воде, пересечь невозмутимое течение. Оказавшись на другом берегу, он ничем не выдал, что заметил, как в прибрежных зарослях застыл всадник в чёрном плаще с широкополой, надетой до глаз шляпой. Под шляпой угадывался скрытый чёрным платком овал лица мужчины, который внимательно проследил за его переправой, не спускал с него глаз после неё.
Удача пришпорил коня и помчался, опять углубился в сгущающийся лесной сумрак. Пригнувшись к гриве, он скрытно оглянулся, и удостоверился, что всадник выбрался на дорогу, как хищник направился по его следам. Держался таинственный всадник много позади, однако явно не желал потерять его из виду. Четверть часа спустя Удача приостановился и съехал с дороги в чащу. Конским шагом поблуждал среди деревьев, в разных местах зайцем петляя так, чтобы заведомо сбить преследователя с толку, если уж тот решит последовать за ним непосредственно в лес. С надеждой, что оторвался от подозрительного незнакомца, он нашёл нужную лужайку, но выезжать на неё не стал, спешился в густой тени кроны осины. Пару раз обмотав поводья за сук, он погладил коня, успокоил нервную дрожь встревоженного ночными звуками животного и покинул его, выбирая направление по положению луны.
Тихое ржание оставленного жеребца, которому отозвался храп другой лошади, остановили его. Посылая в глубине души всевозможные проклятия выследившему его всаднику, подозревая в нём Плосконоса, он бесшумно возвратился и застыл, слился с липой. Всадник отстранил тяжёлую ветвь и выехал к его коню. Тоже спешился, завязал поводья на том же суку и отцепил от луки седла кожаную, заполненную чем‑то тяжёлым сумку. Затем опустился на колено, обнаружил в траве свежие вмятины следов и уверенно, опытным охотником двинулся по ним, как будто заранее если ни знал, то догадывался, куда они приведут.
Не отказываясь от задуманного дела, Удача стал вдвойне осторожен. Он стал пробираться к намеченной цели дикой лесной кошкой, готовой в любое мгновение доказать, что у неё есть смертельно опасные клыки и когти. В просветах между стволами и ветвями, листьями деревьев и кустов показался огонь большого костра, а затем облитый лунным светом пригорок с оголённым пологим склоном и тёмными очертаниями хором наверху. Окна хором освещались изнутри помещений горящими свечами, там скользили пятна неопределённых теней, словно туда слеталась нечисть для проведения мрачного обряда.