На стороне царя

Странное потрескивание ствола крупного дерева разом спугнуло напускную расслабленность Удачи, он вскинул голову, пальцами взводя пистолетные курки, глянул на то дерево и сильно пришпорил коня. Жеребец словно ожидал этого: как отпущенная с тетивы стрела, рванулся вперёд, понёсся к надрывному треску падающей сосны, под выстрелы двух пистолетов наездника успел проскочить под ней. Сдавленные вскрики раненных пулями разбойников, которые призраками толкали подрубленный ствол, подстегнули его, и он вихрем промчался ещё и под заваливаемой кем‑то липой. Она рухнула позади, шумно ломая ветки, и сразу же придорожный лес там ожил с появлением разбойников, которые высыпали на дорогу из нескольких укрытий.

Кроме основной засады, оказалось, была и другая, впереди, из неё выскочили трое головорезов, ощетинились навстречу длинными пиками. Объехать их было невозможно, прорваться без заряженных пистолетов или дротиков нельзя, и за полсотни шагов до них Удача осадил встревоженного скакуна. Соскользнув по коже седла на землю, он перепрыгнул через придорожный кустарник и, выхватывая саблю из ножен, укрылся за могучей старой липой, живо соображаясь с обстоятельствами, прикидывая, как же выпутаться из сети засад, не потеряв коня. Оттуда, где упало второе дерево, к нему по дороге бежали около десятка вооружённых сообщников по разбою, но верховых конников среди них не было, а преодолеть им предстояло расстояние около трёхсот шагов. За дорогой же напротив никакой опасности он не заметил, и это подтолкнуло к решению: из зарослей неожиданно напасть на тех, кто преградили путь. Однако приступить к выполнению вмиг задуманных действий он не успел. Внезапно сзади послышался шорох, и раздалось грубое предупреждение:

– Стой!! Шевельнёшься. И проткнём, как кабана!

Не зная, сколько было за спиной разбойников и какое у них оружие, Удача замер. Производимый одним мужчиной шорох приблизился, и между лопатками остро ткнул наконечник пики.

– Бросай саблю, сука! – злее и громче приказал тот же сиплый от ненависти голос. И торжествуя, разбойник за спиной выкрикнул троим подельникам на дороге: – Я один его поймал! – Затем опять обратился к Удаче. – Ну же, кому сказал?! Брось саблю, сука! За живого больше заплатят. А то бы уже проткнул.

Он больнее надавил в спину, и Удача вынужден был подчиниться, выронил саблю на траву. Упор острия наконечника ослаб, как если бы обманувший его разбойник уверовал в свою безнаказанность. Удача напрягся, превозмогая боль, спиной начал давить на наконечник, пока тот не уступил, не поддался чуть назад, затем он постепенно и незаметно выдохнул из себя воздух, как смог, втянул живот и в мгновение резко прижался к липе и дёрнулся влево. Остриё запоздало скользнуло у правых рёбер, пригвоздило к стволу лишь плащ. Под треск разрываемого шнурка, который стягивал плащ в плечах, Удача цепко ухватился за древко пики, с хриплым рыком сильно рванулся к разбойнику, в толчке от земли дотянулся носком, ударил его вниз живота. Разбойник охнул, выпустил древко, и от второго удара ноги в живот отлетел к кустам. Удача подобрал его же пику и примерил в руке.

– Помогите! – с надрывным и хриплым воплем разбойник вскинул руку к узкому лицу с обритой головой.

– А‑а, старый приятель! – узнавая его, прорычал Удача. – Да ты, чёрт, ловок подкрадываться! Но со мной тебе не везёт!

От вида Незадачливого Стрелка, отползающего по опавшей листве, похожего на придавленного червя, он с досадой метнул пику в лес, где она гулко воткнулась в дерево, и подхватил с корней липы свою саблю.

Тут же позабыв о столь жалком противнике, он бесшумно пробежал за деревьями и кустарниками вдоль края дороги и с тигриной гибкостью выпрыгнул на неё сзади троих головорезов, которые сначала бежали на крик о его поимке, а затем на призыв о помощи. От его пронзительного свиста они как будто столкнулись с невидимой преградой. Пики, которые они удерживали наперевес, мешали им сразу же развернуться, и отставший от сообщников низкорослый и толстозадый злодей при неуклюжем развороте получил такой удар сжимающим рукоять сабли кулаком в подбородок, что хрустнула челюсть, а подсечка опрокинула его, как подкошенный сноп. Толстозадый рухнул и больше не помышлял о награде за поимку или убийство тайного царского посланца. Увернувшись от острой пики, Удача саблей полоснул сделавшего выпад, заматерелого в разбоях головореза по рёбрам. После чего третий, поджарый и чернявый головорез, с неловким движением рук отшатнулся, выронил свою пику и, словно от всех чертей ада, побежал навстречу разбойникам, которые шумной ватагой приближались от основной засады. Полагая, тот, кого они должны были поймать или убить, гонится за ним, он на бегу испуганно шарахнулся от коня, оббежал животное и с облегчением увидал, что царскому посланцу было не до него. Удача схватил удила своего жеребца, запрыгнул в седло, в мгновение сунул носки сапог в удобные стремена, и погоняемый шпорами и поводьями скакун понёсся с ним прочь по направлению от Москвы.

Это произошло так быстро, что конная погоня грабителей, которой пришлось через кустарники преодолевать два завала в местах основной засады, смогла утешиться лишь несколькими пистолетными выстрелами. Пули не причинили беглецу и коню под ним никакого вреда, и они пропали за деревьями. Следуя за своим главарём, у которого левый глаз был скрыт чёрной повязкой, члены погони объехали через заросли поваленную липу и замедлили рысь лошадей у хвоста разочарованной неудачей разбойной оравы, которая растянулась на дороге.

Участники засады с мрачной руганью собирали раненых и подтягивались к остановленным главарём конным сообщникам. Не видели только узколицего товарища, которого Удача прозвал Незадачливым Стрелком. Наконец тот выбрался на четвереньках из придорожного кустарника.

– Сука! – злобился он от ненависти и плевался, морщась при каждом вдохе от боли в животе. Он с трудом встал на ноги и поплёлся к месту сбора подельников.

Лошадь главаря беспокойно перебирала ногами, косилась на собирающихся злодеев, будто чувствовала в них свору ночных шакалов. Но они примолкли и притихли от холодной жестокости, которая змеёй шевелилась в глубине открытого глаза переодетого главарём Барона. Он сидел в седле прочно, властно, куда только девалась чиновничья расслабленность тела. Сверху оценил место побоища и такого позорного посрамления своих людей.

– Дьявол! – не смог он перебороть восхищения ловкостью царского порученца, за чью голову уже получил вознаграждение, а теперь должен будет вернуть до последнего рубля. Затем громко, уверенно и бодро объявил: – Ну что ж. Он вернётся. Мы ещё увидимся с ним и посчитаемся! – Разворачивая лошадь, не скрывая злой насмешки, приказал конному окружению: – Проводите этих сорвиголов в их норы, пусть залечатся до следующего дела!

И мановением руки показал, что не желает сопровождения.

Он в одиночку неспешно поехал назад, а его конные сообщники неохотно слезли с лошадей, стали помогать рассаживать в сёдлах раненых. Затем, подобрав оружие, все вместе, одной шайкой они потянулись по следам Барона, который после объезда крон дорожных завалов скрылся от них в лесных зарослях.

Барон свернул от Владимирской дороги на малоезжую просеку, по ней проехал до небольшой поляны. Не доезжая до опушки, глазами отыскал за старой осиной тропку и, увлекаемый ею, углубился смешанным лесом к сосновому пролеску. У начала пролеска тропка раздвоилась, и он продолжил путь по левому ответвлению, которое вскоре вывело к долгому спуску наискось склона. На склоне росли высокие сосны, а внизу, в просветах между их рыже‑коричневыми стволами мелькала извилистая речушка в обрамлении густой и высокой травы, как будто некогда, в былинные времена огромная змея ползла там, и её внезапно застигло проклятье колдуна. По другую сторону был такой же, одними соснами облепленный склон, везде освещённый рассветной зарёй и, как с удовлетворением отметил Барон, безлюдный.

Тропка спустилась к речушке, казалось, сама по себе устремилась вдоль берега, у которого Барона поджидал всадник на вороном коне. Чёрный бархатный кафтан с серебряными шнурками подчёркивал бледность его точёного, по‑своему красивого породистого лица, лоб которого накрывался тенью широкополой, чёрной шляпы. Он не шелохнулся, ни одним движением не выказал любопытства или приветствия, когда Барон остановил свою лошадь напротив. Он ждал отчёта молча и с ледяным спокойствием. Барон снял с глаза повязку, сунул её в карман своего камзола, который был явно с чужого плеча, а из нагрудного кармашка неторопливо выковырял золотой перстень с изумрудом. Сначала надел его на указательный палец левой руки, полюбовался сверканием драгоценного камня. Потом снял и с сожалением протянул в ладони бледнолицему.