На стороне царя

– Где тебя искать, если вдруг понадобишься? – продолжив разговор, спросил он Плосконоса низким голосом, будто никогда не смеялся и не знал, что такое шутка.

– Отсижусь в Нижнем Новгороде, – Плосконос оправил плащ. – Пусть здесь всё успокоится, позабудется.

Бледнолицый слегка кивнул, соглашаясь, что так оно и будет.

– Под Астраханью беспокойные казачьи вожди объявились, – сказал он, как бы между прочим. – Если они настолько умны и дерзки, что решаться на большие разбойные предприятия, непременно пошлют лазутчиков в верховья Волги. Постарайся выявить таких лазутчиков и изловить. Снюхайся через них с самыми ловкими вождями, заставь служить нам. Для важных дел могут понадобиться.

Он и намёком не упомянул, какие такие дела имел в виду, но Плосконос ощерился с пониманием.

– Почему бы ни снюхаться, – согласился он небрежно. – За щедрое вознаграждение многое сделать можно.

От ответной улыбки бледнолицего ему стало не по себе.

– Пошутил я, – пошёл он на попятную и выпрямился, подтянулся в седле.

– Вознаграждение будет, – успокоил его бледнолицый. – Ты же знаешь, мы своих людей не бросаем на произвол судьбы и не забываем. – Он протянул ему руку для пожатия, и на среднем пальце стало хорошо видным серебряное кольцо с выпуклым оттиском волчьей головы и метлы. – Ну что ж, прощай пока. Думаю, скоро к тебе прибудет наш гонец. Будь готов к важным поручениям.

Они расстались. Бледнолицый поскакал в объезд Кремля, а Плосконос сжал бока коня стременами, направляя его к Владимирской дороге. Он поспешал вон из Москвы, но старался избегать людных улиц, чтобы не встретиться с приятелями выданного им на тайном допросе разбойника, им же нанятого для убийства ненавистного недруга, а по ошибке убившего Расстригу, и уже казнённого на Болотном поле.

Ордин‑Нащокин на обратном пути с переговоров имел довольно времени, чтобы обдумать и подготовить обстоятельный, но краткий отчёт. И по приезде, едва приняв баню, переодевшись и отобедав на скорую руку, вызванный царём на заседание Боярской Думы явился туда готовым к самому решительному выступлению. Он настроился с самого начала не давать противникам возможности напасть на него, сразу подавить их всех ясными и непротиворечивыми доводами.

Царь Алексей Михайлович сидел на троне, как бы не по своей личной воле существенно возвышаясь над всеми. Он сосредоточенно продумывал что‑то неприятное его природе и добродушной нелюбви к ссорам, но необходимое для блага государства, как он это благо понимал и чувствовал. Самые наблюдательные из присутствующих на заседании бояр, окольничих, думных дворян и думных дьяков замечали в нём эту сосредоточенность молодого медведя, не желающего смертельно ударить противников без их нападения, и тоже, каждый по‑своему, готовились к напряжённому столкновению и противостоянию разных интересов. Все расселись по местам, на дубовых лавках вдоль стен, будто двумя огромными щупальцами охватывая от тронного возвышения большое пространство под расписным сводчатым потолком. Расположились в строгом порядке, согласно породе и родовой чести, согласно званию и положению при дворце. Ближе к трону сидели бояре, за ними окольничие, а у дверей уже думные дворяне. Четверо думных дьяков стояли в ряд, пропустили вперёд себя Ордин‑Нащокина, и обе створки дверей за их спинами по знаку поднятой руки царя плотно закрыл снаружи высокий сотник Стремянного полка.

Создатель и руководитель Посольского приказа, уполномоченный царём быть послом на переговорах со шведами, Ордин‑Нащокин начал отчётную речь спокойно и вполголоса. Но потом разошёлся, заговорил горячо и убедительно, легко объясняя то, что много и основательно продумал, как раньше, так и в дороге.

– ...Я всё имел на руках перед шведами, всё! – приступил он к главным выводам. Глаза его сверкали, и плечи расправились, он, словно на глазах подрос, и стал похож на богатыря, смело бросающего вызов любым противникам и врагам. – Кроме одного! И это одно многое решило. У нас нет военных кораблей. Даже Ригу взяли бы, ничего бы не изменили в расстановке сил без многопушечных военных кораблей, без навыков делания таких кораблей в нужном числе. У кого нет таких кораблей, тот не может защищать свою торговлю, своих подданных, занимающихся морской торговлей широко и прибыльно. Да, мы сделали за несколько лет один такой корабль для защиты своих интересов в Хвалынском море. И слава "Орлу" за то, что мы поверили в себя. Мы можем такие корабли строить и использовать. Но нам нужны десятки и десятки, лучше и мощнее...

Знаком руки царь Алексей остановил его. Он вдруг из речи уполномоченного посла понял, что его личная неудача под Ригой не столь и важна в общем вопросе. Переживая волну тёплой благодарности за просветление мыслей, приободрённый духом он разом решился и резко поднялся, оживляясь собственной решимостью. Таким его видели редко, и все притихли.

– Перемирие почётно! – его громкий голос прозвучал под сводами с неожиданной силой. – Мы вернули многие земли, наследие наших предков. Больше, чем ожидали при сложившихся обстоятельствах. И это подтверждено в перемирном договоре со шведским королём. Мы отмечаем в этом личную заслугу думного дворянина, – царь с властным выражением в лице подчеркнул два последних из высказанных слов, – Афанасия Ордин‑Нащокина!

Новость была слишком неожиданной. Думные дворяне, все как есть из укоренённой в поколениях московской породы, вскочили с лавок, загалдели, в бестолковом возмущении не слушая друг друга. Окольничие, бояре и оживились и хмурились одновременно. Задетые за живое, но больше встревоженные дальнейшим возвышением чужака, который может подняться вровень с ними, они недовольно заволновались. Морозов грузно поднялся с места по правую руку от государя, подождал, пока под влиянием его намерения выступить беспорядочный шум временно, как предгрозовой вихрь, ослабеет.

– Афанасия в Думу?! – переспросил он всех, словно не понял, что объявил царь.

– Да кто он такой?! – снова набрал силу многоголосый галдёж. – Пусть убирается в свой Псков!

Царь Алексей, словно дубок, ищущий в бурю опоры в зрелом дубе, смотрел только на Ордин‑Нащокина. А тот гордо распрямился, с высокомерием сознающего умственное превосходство дельца испепелял взором Морозова, как будто тот был полководцем вражьего войска и стоило опрокинуть, свалить его с седла, как все остальные дрогнут и побегут. Царь вдруг ярко, образно вспомнил падающего на ворона сокола и ринулся сокрушить второй укоренённый обычай, который становился в новых обстоятельствах предрассудком.

– За заслуги перед государем, данной нам Богом самодержавной властью назначаем думного дворянина Афанасия Ордин‑Нащокина хранителем государевой печати!

Галдёж оборвался. Все застыли в оцепенении. Казалось, библейское землетрясение не произвело бы на всех большего впечатления. Думный дьяк у двери не посмел воспротивиться холодному жесту царя, точно с ватными ногами пронёс к трону подушечку из пурпурного бархата, обшитую золотыми кистями. На ней отблескивал золотом ключ, прицепленный к узорчатой цепочке. Царь Алексей поскорее, но сохраняя достоинство, сошёл с тронного возвышения, сам взял цепочку с ключом и повесил на шею только что избранному им в Думу новому думному дворянину. Повинуясь его нетерпеливому мановению пальцем, другой дьяк медленно приблизился, с каменным лицом удерживая золочёную шкатулку. Царь откинул крышку шкатулки, вынул из неё свою печать, показал всем, чтобы видел каждый. Затем вернул её на место и, вырвав шкатулку у дьяка, передал Ордин‑Нащокину, после чего обхватил, поцеловал так неожиданно возвышенного любимца.

Внезапно сорванная Ильёй Милославским со своей седеющей головы боярская думская шапка отлетела, плюхнулась о пол, он в гневе подскочил к ней, топнул по ней раз, другой, плюнул на неё и, одним видом заставляя уступать дорогу, как медведь шатун, проторил путь напрямую к дверям. Шумно толкнул обе створки, раскидал стрельцов за ними, возмущённо затопал, удаляясь вон из царских палат. В карих глазах царя вспыхнула ярость. Он глянул как будто сразу на всех остальных, взором пригвоздил всех к своим местам, и никто не посмел повторить выходку его тестя. Однако мрачное настроение пропитало воздух, в нём витала напряжённость, почти все замкнулись в упрямом, свойственном именно московскому духу непоколебимом упорстве, в противодействии, не желая так просто смириться с новыми веяниями. Они не хотели больше решать никаких государственной важности вопросов, и царю пришлось распустить заседание. Большинство расходились, как едва сдерживающие хищный оскал шакалы, которые проиграли схватку льву и львёнку и только озлобились этим.