Нарвский дьявол

– И зачем этому чёрту понадобилось столько денег? – буркнул он и, припомнив о стольких отобранных золотых монетах, ещё раз плюнул в открытое окно, но попал в раму. День был неудачный донельзя.

Он бы расстроился сильнее, если бы узнал, в чьи руки переходили взятые незнакомцем червонцы.

Шум от кузницы неугомонно продолжался за стенами и плотно закрытой дверью, однако уже какой‑то усталый и ослабленный в небольшом помещении до приглушённого звучания. На улице темнело, но в конторке при кузне свеч не зажигали. Красное лицо широкоплечего хозяина, который сидел за столом напротив оконца, даже в бледном полумраке представлялось неизменно чумазым, оно словно навечно прокоптилось жарким пламенем горна. От него буквально несло потом и свежим дымом жарко пылающего огня: грязно‑серая рубаха с закатанными на мускулистых и волосатых руках широкими рукавами липла к его телу из‑за влажных разводов пота на ней, а грудь, живот и штаны прикрывал длинный кожаный передник с россыпью прожжённых искрами дырочек. Почувствовав в мозолистой ладони приятную тяжесть кошеля с затребованными монетами, он произнёс шепотом:

– Всех отобранных для перековки лошадей двести восемьдесят. У десятника узнал. Он мой старый знакомый, не врёт.

В отличие от незнакомца в личине, он не успел подняться с массивного стула в тот же самый миг, когда внезапно послышался топот сапог бегущих по двору солдат. Во дворе раздались выкрики приказов:

– Окружить! Хватай его!

Кузнец неуклюже распрямился, принял спиной удар распахиваемой ногой двери конторки и невольно закрыл собой вход и выход. Его вдавили в помещение и опрокинули животом на стол, а сверху навалились сразу несколько человек и накинули на голову мешок. Он стал отбиваться, пытаясь стряхнуть с себя цепких солдат, а в ответ получал болезненные тычки в бока, в спину и голову, слыша вокруг тесную возню, крики:

– Вали его! Ах, собака, ты кусаться?! На тебе!

Казалось, будто в крохотную коморку залетела на свой шабаш нечисть всей округи. С грохотом удара лавки о раму вдребезги разлетелось окно, на мгновение конторка погрузилась в темноту от выскальзывающего через окоём необычайно ловкого мужчины, шум переместился на улицу и с чьим‑то вскриком боли там оборвался. И наконец, когда кузнец перестал сопротивляться, всё завершилось торжествующим возгласом:

– Ага?! Попался!!

В конторку внесли светильник.

– Узнаёшь? – Капитан Лёвенхаупт осветил поваленного на пол и крепко удерживаемого солдатами мужчину, сорвал с него мешок и увидел разбитую и поцарапанную физиономию бюргера. – Дьявол! – выругался он в сердцах. – Это кузнец, олухи! – и рявкнул на лежащего: – Где он?!

– Н‑не знаю, – снизу вверх забормотал хозяин кузницы. – Угрожал ножом, деньги требовал...

– Обыскать рядом все укрытия! – прорычал Лёвенхаупт. – Не пропускать даже собачьей щели!

Пока солдаты выполняли его распоряжение, рыскали по всем укромным подвалам, чердакам и углам строений возле кузнечного двора, виновник суматохи удалялся другой улицей. Вскоре он уже был возле пристани и притона с дурной славой. Вновь надев личину, он в тени дома приблизился к навесу над чёрным ходом, у которого его нетерпеливо ждал рыжеусый унтер‑офицер. Молча получив от Удачи три червонца, по звону признав в них золото, унтер‑офицер выловил за пазухой сложенную вчетверо бумагу.

– Здесь всё. Сколько отплывают солдат, сколько офицеров, – вполголоса отчитался он за свой незаконный заработок.

Говор выдавал в нём чухонца и отъявленного плута.

– Сведения точные?

– Сам писал, – сказал он с обидой.

– Хорошо, – похвалил Удача. – Прощай.

Унтер‑офицер схватил его за руку.

– Если ещё что понадобится? За деньги, пожалуйста.

Кивнув ему, что понял, Удача скользнул за угол и скорым шагом скрылся в узком, плохо освещаемом переулке. Унтер‑офицер тоже заслышал приближение дозорной стражи, быстро обошёл мрачный дом и спустился к входу в полуподвал. Ему не пришлось открывать грязную дверь, она сама распахнулась наружу ударом отброшенного тела, и он предпочёл укрыться за нею. Пьяные молодые солдаты клубком сцепившихся щенков вывалились из притона и не заметили того, кто был им не нужен. Подождав, пока драка переместилась на улицу, он вошёл в заполненный солдатами и их подружками пивной чад, осмотрелся, как мужчина, у которого появилась наличность для удовлетворения любых прихотей.

Дым крепкого табака клочьями повис под низким сводчатым потолком большого полуподвала. Рассекая его рыжеволосой головой, унтер‑офицер уверенно пробрался за угловой замызганный стол, подсел к лениво перебирающей струны лютни простоволосой и пышногрудой девице, которая откровенно скучала.

– Дружок, – оживилась она, когда увидела, как он выложил на липкую от разлитого вина столешницу золотой червонец. – Может тебе спеть?

– И спеть, и всё остальное, – легко согласился он и громко позвал толстуху, потную и краснолицую хозяйку заведения. – Пива всем! Угощаю!

Хозяйка расплылась в большегубой улыбке от подобострастного удовольствия угодить такому щедрому гостю, а гул одобрения сделал его лучшим приятелем всех бывших в притоне. Девица с лютней проворно, раньше подруг уселась ему на колени, игриво дёрнула рыжий ус.

– А ты, молодчик, ничего. Ты мне нравишься.

В ответ ей солдаты загорланили скабрёзную песенку, перебивая себя взрывами неудержимого хохота. Утром, с рассветом они поднимутся на готовые к отплытию боевые корабли и отправятся на войну. Но в эту ночь по неписанным законам город принадлежал только им – и внимание девиц, и открытые до утра питейные заведения и харчевни, и все прочие удовольствия ночной жизни.

9. Ловушка для шпиона

Заря разгоралась. Первые лучи солнца показались над лесом и коснулись поверхности реки, осветили вздутые ветром паруса трёх военных кораблей на ней. Увлекаемые течением и подталкиваемые слабым попутным ветром, они, один вслед другому, удалялись от пристани, направляясь к устью и Финскому заливу. Только родственники офицеров и некоторые подруги солдат небольшой толпой провожали взорами их гордое и величавое отплытие. Похожий на старого волка пёс стоял по грудь в воде и выл вдогонку последнему паруснику. Все провожатые старались не замечать этого пса, как будто он был вестником несчастья, способного навлечь беду на близких тех, кто его окликнет.

Когда простоволосая и свежая после сладкого сна графиня в ночной рубашке подошла к окну башни замка, подставила лицо и грудь прохладному дыханию утра, корабли представлялись уже пятнами белых и облитых ярко‑оранжевым светом парусов, медленно перемещающихся в удалении меж зелёным пухом лесной оправы реки. Она смотрела на них в умиротворении, с ленивым и беззаботным любопытством. Внезапно догадка изменила красивое лицо, оно приняло выражение хищницы, у которой умыкнули добычу. Сунувшись головой в оконный проём, она убедилась, что боевых кораблей у причалов нет, и в безотчётном порыве действовать оказалась у двери. Однако, схватившись за выступ железного засова, она взяла себя в руки. Лицо и движения стали спокойными и оставались такими, пока она делала привычный утренний туалет перед настенным зеркалом. Убрала волосы, укрыла изысканной одеждой стройное тело с высокой грудью и выделила выигрышные черты, прихорашиваясь со знанием многих тайн этого занятия.

Она не была удивлена, когда, закончив приготовления, сдвинула засов, распахнула толстую дверь и обнаружила перекрывающего ей выход часового.

– Я хочу видеть полковника! – объявила полька властно и требовательно.

Прежде чем отправиться со срочным посланием, которое графиня написала для короля Речи Посполитой, ксендз решил собственными глазами убедиться, что корабли действительно увезли из Нарвы часть войска крепости. Он поднялся затемно и был среди провожающих на пристани, а, проследив за отплытием кораблей, вернулся к улице, где его уже поджидала готовая к дальнему пути карета с гербом польской графини. Как только он забрался внутрь, она тронулась и покатила, направляемая кучером к западным воротам города. Он устроился на заднем сидении, где всегда сидела женщина, по приобретённой в многочисленных переездах удобной привычке сцепил на животе толстые пальцы. Но не успел, как следует, оценить преимущества и недостатки такого сидячего положения, когда едешь по ходу кареты.