Нарвский дьявол

– Но, но, полковник, не преувеличивайте! – возразил сановник и вяло указал на оружие, которое он принёс с занятий. – У вас такая славная шпага.

Ганзейские купцы накануне привезли для гарнизона первые огурцы из Восточной Пруссии, с десяток наиболее свежих были в корзине на жёстком стуле. Комендант взял один, с хрустом надкусил. Сановник отметил про себя, что зубы у него крепкие и белые, с такими, действительно, самому хочется наступать и вцепиться в глотку какому‑нибудь врагу.

– Русские узнают, – сказал он. Тяжело вздохнул и сыто откинулся на стуле с подлокотниками. На удивлённый взгляд прекратившего жевать коменданта, продолжил: – Я щедро плачу за ценные сведения. И получаю их. Агент царя уже здесь. Весьма ловкий малый. В Риге получил доступ к тайным планам генерал‑губернатора графа Делагарди. Поверите ли? Через его жену. И мы даже не знаем, что он вообще успел разузнать.

– Слава богу, моя жена в Стокгольме, – рассеянно пробормотал комендант.

Понял, что сказал глупость, нахмурился и, забыв про огурец в руке, вновь зашагал по комнате.

– Что же мне делать, если русские решат напасть на Нарву?

На этот вопрос сановник ответил позже, когда после обстоятельного обсуждения других тем, комендант провожал его за пределы крепости. Миновав занятых во дворе муштрой офицеров и их подчинённых, они вышли за ворота и спустились к рукаву реки, туда, где сановника поджидала лодка с двумя солдатами. В нескольких шагах от лодки он приостановился, отчего остановился и полковник.

– Моя миссия завершена. Увы, уезжаю, – высказался посланник шведского правительства. – Теперь я могу представить королю доклад о том, что видел, а не услышал. Но не рассчитывайте, что король изменит решение о месте начала кампании и роли в ней вашего гарнизона. Вы спрашивали, что же в связи с этим решением делать вам? Я бы посоветовал оградить утечку сведений об отбытии части нарвский войск. В первую очередь тянуть с оплатой товаров русских купцов. Пусть это их удерживает здесь, как подвешенная на верёвке кость голодных псов. – Он на всякий случай пояснил коменданту, что имел в виду: – Вдруг кто‑то из них через ваших поставщиков нечаянно вынюхает, насколько изменились закупки для гарнизона и сделает свои выводы. И захочет продать их русским воеводам. – К полудню от тумана не осталось и росы на траве, из облаков проглянуло тёплое солнце, и сановник как будто на минуту отвлёкся, полюбовался весенними красками природы. Затем продолжил: – Но делать это надо умно, с толком. Впрочем, – он слабо отмахнулся от чего‑то невидимого, – какой уж там толк, когда начинается война. Она всё спишет.

Комендант сумрачно кивнул в подтверждение, что совет хорош и он примет его к сведению.

– А как быть с вашей польской подругой? – спросил он.

Сановник ответил не сразу. Он, словно опять забылся, наслаждаясь видом, какой являли ухоженный, всем обликом процветающий город по ту сторону рукава, голубая чистая гладь самой реки с её шаловливой игрой отблесками солнечных лучей, и буйная свежая зелень, которая разрасталась повсюду.

– Пусть отдохнёт в здесь, – распорядился он сухо. – Отъявленная интриганка со связями во многих дворах Европы. И предана своему королю душой и телом. Не знаю уж, чем больше.

Полковник воспринял распоряжение дословно, как приказ, и вспомнил про надкушенный огурец, который всё ещё держал в руке, с досады отбросил его в реку.

– Прощайте, полковник, – сказал переступающий в лодку сановник. – У меня в городе ещё одна важная встреча, и всё, отбываю в столицу.

Большая лодка с солдатами на вёслах быстро и легко поплыла к городскому берегу. Там сановника ожидала карета коменданта, которая не бросалась в глаза внешними излишествами. Поднявшись от берега к этой карете, он залез внутрь, устроился на жёстком заднем сидении, как будто не замечая, что в ней взъерошенным и понуро свесившим клюв вороном уже сидел чёрный пастор с опушенной головой. Не поднимая головы, не показывая укрытого широкополой шляпой лица, пастор закрыл дверцу, защёлкнул её и задёрнул занавеску на оконце. Кучер хлестнул кнутом над парой серых лошадей, и карета покатилась. Только после этого Лёвенхаупт откинулся и взглянул на того, кого воспринимал главным начальником.

– Наблюдаю за всеми местами, где можно узнать о численности отправляемых в Польшу солдат, – без предисловий, вполголоса сделал он краткий доклад знатному собеседнику. – Но пока ничего подозрительного не обнаружил.

Сановник не отвечал, и он тоже почтительно умолк.

– И лошадей, – задумчиво подглядывая в щель за занавеской, подметил сановник, когда они миновали кузнечный двор с весёлым перестуком молотков, точно сами по себе работающих над большим и выгодным военным подрядом.

Лёвенхаупт понял, что он имел в виду, и согласно кивнул, молча удивляясь, отчего сам не догадался об этом. Карета завернула за угол к городским воротам, и кучер в соответствие с полученным ранее распоряжением приостановил лошадей. Капитан Лёвенхаупт сдвинул шляпу на лоб, запахнулся в чёрный плащ и выскользнул из кареты. Она тут же рванулась вперёд, и, казалось, мягким толчком невидимой руки сановника откинуло на неудобном сидении.

– И лошадей, – пробормотал он повторно, размышляя, все ли ловушки приготовлены для поимки царского агента, на которого ему хотелось бы глянуть до своего отплытия.

К кузнечному двору, который привлёк внимание проезжающего в карете шведского сановника, спустя четверть часа после того, как карета миновала его, приблизился озабоченный Удача. Он шагал медленно и часто оглядывался на ведомого за поводья жеребца, тот следовал за ним, заметно прихрамывая. Они свернули с улицы во двор, под жестяную вывеску с отчеканенной мордой лошади, которая весело скалила зубы, сжимая ими подкову и как бы намекая, что вырвать прибитую здесь подкову не удастся ни при каких обстоятельствах.

Часть двора перед кузницей занимала карета польской графини, с её гербом и женскими изысками на сдвинутых, открывающих дверные оконца занавесках. Сама она сидела за оконцами на заднем, обитом синим бархатом сидении и всем видом показывала, что скучала в одиночестве. Но как заподозрил приятно удивлённый Удача, навострив уши, внимательно прислушивалась к разговору двух дородных бюргеров.

– ... А мой зять говорит, – уверенно и громко утверждал бюргер с надёжно прикрывающей лысину коричневой шляпой, – они получили срочный приказ наново подковать именно двести лошадей.

– А я говорю, шестьсот, – раздражаясь его ослиному упрямству, с не меньшей убеждённостью отстаивал своё мнение второй, упираясь в бока красными и волосатыми кулаками скотобойца и колбасника. – Они скрыть хотят, сколько желудком увезут на кораблях, чтобы мы не возмущались. Заказов от гарнизона станет меньше, а налоги повысят.

– Так может, шестьсот солдат, а двести лошадей? – насмешливо встрял в их разговор Удача, когда беспечно остановился возле кареты.

Бюргеры разом смолкли, посмотрели на чужака в их городе. В белой свободной рубашке и с фиалкой в петлице лёгкого камзола он, в их глазах, был похож на влюблённого или прожигателя жизни, не внушая ни доверия, ни уважения. Оба с гордым видом подданных шведского короля, достойных знания самой важной из военных тайн, покинули двор, вышли на улицу.

Графиня выглянула в оконце кареты, чтобы молодой человек её обязательно заметил. Он отпустил поводья жеребца, небрежно облокотился о дверцу, но вместо того, чтобы заговорить с ней, вдохнул запах фиалки.

– Сколько хорошеньких бюргерш останется вскоре без внимания солдат и офицеров, – прервала она молчание, которое становилось многозначительным. – В ухаживании за ними больше жизни, чем в свободе.

Она не скрывала, ей важно, каким будет ответ.

– В свободе меньше лжи, чем в обещаниях женщины, – он окинул её красивое лицо взором, в котором был намёк на скорбный упрёк.

– Не могу подковать лошадь, – вдруг забеспокоилась, стала объяснять женщина. – Бедняжка сбила копыто, а мой кучер ушёл и не возвращается.