Страница 33 из 36
– Некогда мне, – с внезапной решимостью вежливо возразил Кулымбек. – Надо торопиться, как бы не опоздать ко дню царской свадьбы.
– И то верно, – кивнув, согласился медленно жующий солёный груздь архиепископ.
Воевода пожал полными плечами, де, дело твоё, посол, да и вправду, загостился ты здесь, пора и честь знать. Он поднял серебряную чашу.
– Ну что ж, удачно доплыть тебе в Москву и больше без приключений! – Будто в хмельном настроении, он пристально уставился на архиепископа Пахомия. Чтобы тот услышал, объявил в полный голос: – Раз так торопишься, письма с тобой отправлю. А ты подтвердишь, что пишу истинную правду. Отписать надо в боярскую Думу и царю Алексею Михайловичу. А то, боюсь, неверные слухи по делу с пленением калмыками промысловых людей во вверенном мне крае их могут понапрасну растревожить.
Пахомий сделал вид, что не понял намёка и его это не касается, пьяно впился крепкими зубами в куриную ляжку, до хруста корочки прожаренную в оливковом масле.
Кулымбек возвратился на свой стул, наклонился к Удаче.
– Плыви со мной, – негромко предложил он. – Ты меня спас от позорной казни. Я тебя за эту услугу представлю напрямую царю.
Красное большое солнце вот‑вот должно было слиться с краем земли, и красная дорожка с искрящимися бликами пересекала с противоположной стороны реки всю ширь разлива постепенно спадающего весеннего половодья. Красный свет разукрасил суда пристани, береговые постройки и город позади Удачи. Город понравился ему, он признавался себе в этом с радостным удовлетворением. Как бы там ни было, а он был соплеменником населяющего его народа.
Его потянуло в путь, глянуть на столицу русского государства. Он избегал следовать туда почти год, путешествуя в сопредельных странах и попадая в опасные переделки, как будто проходил обряд необъяснимого очищения от прошлой жизни. И предложение Кулымбека оказалось как нельзя кстати для нового его настроения. Он прибыл к пристани к назначенному сроку, волнуясь предстоящим долгим плаванием. Волнение было объяснимым. Прежде ему плавать на кораблях не доводилось, хотя он уже видел в Калькутте многомачтовые высокобортные парусники, каких не было на этой реке.
Он приостановил жеребца у скучающего возле больших складских строений городового стрельца и обратился с седла.
– Где тут струги шахского посла?
– Там, – стрелец лениво отмахнулся к середине пристани. – Стоят и стоят, купцам мешают. Ни пользы от них, ни прибыли. Надоели уже.
Муравьиная суета у торговых судов и возле складов начинала выдыхаться, утомлённо рассеиваться от реки к городским улицам, к домам и злачным местам. Только поблизости от трёх посольских стругов шли напряжённые приготовления к отплытию – загружались мешки с крупами, куры в клетках, связанные бараны. Удача спешился на песке у первого и самого крупного судна с большой кормовой надстройкой.
– Где можно устроить жеребца? – вежливо спросил он у лысого и чернобородого верзилы с плетью в руке, под присмотром которого происходила загрузка.
Тот даже не глянул, кто задал такой вопрос.
– Меня пригласил плыть на корабле посол Кулымбек, – сказал он построже.
Толстобрюхий верзила повернулся всем телом, уставился на жеребца пустыми бездумными глазами, недовольно рыкнул:
– Коня не берём, – перевёл взгляд на воинственного всадника и невольно пояснил: – Против течения грести трудно. Поставить негде, и лишний груз мешает.
Этого Удача не ожидал. Он не мог представить жизнь без лошади и как‑то не подумал, что лошадь нужна не везде. Воспитанный в степных представлениях о коне, как о товарище, которого можно потерять в сражении, надорвать скачкой, но бросить которого в чужие руки есть худший вид предательства, он стал мучить себя противоречивыми соображениями. Вздохнув, решил было отказаться от предложения Кулымбека. Стал разворачиваться и едва не натолкнулся на подошедших сзади Белого князя и его сына. Им посол тоже предложил доплыть на корабле до Саратова, где у князя было небольшое поместье.
Князь перехватил поводья жеребца, погладил по морде.
– Хороший жеребец, – похвалил он. – С таким жаль расстаться. – Он показал, что сразу понял, о чём раздумывал молодой всадник. – На конном дворе собираются перегонщики из кочевников. По царскому указу погонят табуны аргамаков на продажу в Москву. Я насчёт своих лошадей с ними договорился. Перегонят мне под Саратов. – Удача посветлел, и он посоветовал: – Только строгим будь. В залог за коня возьми кинжал, а денег сейчас не давай. Требовать будут, а не давай. Скажи, расплатишься в Москве. Хитрые дьяволы. Продадут в пути, а заявят, что сдох, и денег не отдадут. Седло продай, там, на месте другое купишь.
Он так и сделал. Вернулся через час, когда погрузка заканчивалась. На всей пристани стало малолюдно и тихо. Тени судов вытягивались по берегу до складских строений, предвещая скорое наступление сумерек. Удачу пропустили на палубу, и он прошёл мимо мачты, лестницей поднялся на высокую корму, где стояли Белый князь и его сын, раненая рука которого висела у груди в завязанном за шеей платке. Разговоры не клеились. Все ждали, когда суета прекратится, невольники гребцы рассядутся, выпростают дубовые вёсла. Наконец верзила надсмотрщик угрюмо щёлкнул кнутом, и смуглые гребцы приготовились. От бревна пристани отвязали толстую причальную верёвку, и со шлепками вёсел по речной глади струг начал поворачиваться, отдаляться от берега к глубокой воде. Барабан глухо отозвался на размеренные удары по нему палок с обшитыми шкурами набалдашниками, сорок два дубовых весла разом погрузились в воду и толкнули струг вперёд. Ветер был южный, на мачтах всех трёх стругов поползли вверх перекладины с парусами. Зелёные паруса вздулись, помогая судам выстраиваться в продольный ряд, постепенно набирать скорость.
Из кормового помещения появился худощавый слуга Кулымбека. Изогнулся в подобострастном поклоне, обращённом только к гостям на корме.
– Господин просит к нему, – сказал он и плавным жестом руки предложил спуститься туда, откуда вышел.
По‑очереди они спустились на палубу. Слуга без предупредительного стука открыл перед ними дверь надстройки, пропустил в освещённое бронзовым светильником помещение. Ковры, шёлковые подушки на полу и оружие на стене, столик с резными львиными ножками создавали впечатление походного уюта. Сам Кулымбек стоял возле окованного серебром тисового сундука и при появлении слуги распорядился:
– Пусть теперь приведут Гусейна.
С низким поклоном слуга попятился и пропал за дверью.
– Я воспользовался твоим приглашением, Кулымбек, – сказал Белый князь с выражением самой вежливой признательности. – Мой сын не сможет выдержать конного перехода до Саратова. А меня там ждут вооружённые друзья, они не знают, что мне удалось освободить сына, и могут отправиться в степной поход. К тому же свежий речной воздух поможет ему быстро восстановить силы.
– Это радость для меня иметь такого гостя, – с восточной напыщенностью и витиеватостью словесных выражений чувств заверил его Кулымбек. Он взял со столика ценную шкатулку с золотой розой, готовясь опустить её в сундук. – Преданный друг не может сделать, что сделал ты для меня, князь. Мой корабль – твой корабль. И половина помещения за ковром, – он показал на висящий занавесью ковёр, – твоя. Плыви, сколько пожелаешь. Мне надо только снять с сердца одну заботу, и лучший, какой в моих скромных силах, ужин, усладит наш вечер.
Он отвлёкся к подведённому за дверью пленнику, кивнул слуге. Рослый, как и Гусейн, телохранитель ввёл того в каюту, остановил у порога.
– Развяжи его, – приказал Кулымбек совсем иным голосом.
Пока телохранитель развязывал кожаный ремень на запястьях рук Гусейна, посол, будто вспомнил, зачем держал шкатулку, опустил её на дно сундука и закрыл крышку. Заперев крышку замком, он повесил бронзовый ключ на шею.
– Я тебе как не верил, так и не верю, – наконец холодно сказал он Гусейну. – Но великий шах может поверить и обратить гнев на меня. Брата не воскресить, но давай придумаем что‑то к обоюдному согласию, не затрагивая его и моей чести. Если утром ты не сможешь предложить объяснение, приемлемое для меня, я поступлю, как велит служба великому шаху. Держать тебя бездельником до возвращения в Персию я не намерен. Тебя посадят за вёсла. Иди!