Страница 25 из 36
Было безветренно и душно. В небесной сини не заблудилось ни одного барашка облачка. А яркое солнце поднялось высоко, уставилось на северо‑восточные уклоны Чёрных гор, на бескрайнюю примыкающую к ним степь. Мучимый жаждой от одного вида безводной степной равнины Гусейн был среди тех, кто возводили стены. Передёрнувшись от очередного удара кнута, он поторопился схватить камень, понёс его к месту непосредственной кладки. Всё тело гудело от непривычного труда, израненные и опухшие пальцы и ладони ныли от боли. Глаза опять защипало из‑за пота, а он не мог позволить себе опустить камень даже на мгновение и смахнуть капли, которые скатывались со лба на брови, с них на веки. С неприязнью и завистливым ожесточением он поглядывал на каменоломни. Там, по его убеждению, многие пользовались возможностями работать медленнее, делая вид, что отламываемые и обтёсываемые камни было слишком прочными. Тогда как ему приходилось мучиться, не разгибая спины, носить их с рассвета и до темноты, и иссыхать от скудной и отвратительной пищи, не восполняющей растрачиваемые силы.
Он первым увидел в небольшой щели справа каменоломни бронзового от загара молодого человека, появление которого было подобно выходу воинственного духа из недр земли. Но молодой человек не был духом, его рука быстро размахнулась и что‑то метнула. Нож ярко сверкнул на лету, и заметивший молодого человека надсмотрщик зашатался как горький пьяница. Охранник, что был рядом, встрепенулся, вскинул и поспешно швырнул в ответ свой дротик. До слуха Гусейна донёсся стук наконечника о скалу, а странный молодой человек, который смог ловко увернуться от дротика, не дал тому упасть, перехватил, метнул обратно, и пронзённый насквозь своим же оружием головорез повалился за валун. Под выкрики тревоги других надсмотрщиков в той же щели возник седовласый мужчина, в котором Гусейн неожиданно узнал Белого князя. Большая сабля в руках князя после короткой схватки рассекла кожаные с железными наклёпками доспехи третьего охранника, последнего из троих, что сторожили подступы к каменоломне со стороны горного выступа.
– Отец! Я здесь! – бросаясь навстречу князю, вдруг закричал один из работающих там пленных, худой и высокий, почти ещё юноша с прядями вьющихся светлых волос.
После краткого замешательства остальных надсмотрщиков, послышались гортанные приказы десятников. Забеспокоились и охранники в крепости. Один грубо оттолкнул Гусейна, побежал к воротному проёму в стене, от которого было шагов полтораста до каменоломни.
Сын Белого князя подхватил увесистый камень, присоединился к отцу и Удаче, и они стали отступать к щели, намереваясь скрыться там, откуда появились. Однако некоторые из пленных тоже схватились за камни, четверо кинулись к оружию убитых надсмотрщиков. Как будто судорога пробежала по прекратившей работать рассеянной толпе измождённых людей. Им не хватало только клича вождя, и Удача бросил такой клич.
– Вперёд! – зычно выдохнул он всей грудью. – Чёрный хан мёртв!
И побежал навстречу сбегающимся, чтобы выстроиться в единый отряд, надсмотрщикам. За ним устремились князь с сыном, потом одни, затем другие пленённые разбойниками мужчины.
– А‑а‑а! – набирал силу отчаянный многоголосый вой большинства рабов, которые осмеливались бросить вызов своим мучителям, и тех, кто поверил, и тех, кто не верил, словам о смерти хана.
Волнение перекинулось за недостроенные стены крепости, где охранников было меньше. Крупный камень, брошенный с верха стены, размозжил голову одному их них, и камни полетели отовсюду, иногда сшибаясь с встречным полётом дротиков надсмотрщиков. Сначала убитых или раненых среди восставших было больше, но их озлобление росло, и численное превосходство решило исход сражения. Четверть часа спустя от крепости с победными воплями вооружённая толпа ринулась к каменоломням, но там тоже добивали последних врагов. Уже убитых разрывали, терзали, затаптывали, не в силах утолить вспыхнувшую пламенем ненависти жажду мести.
Выход из подземелья в щели скалы дочери Карахана привлёк внимание озверевшей, измазанной кровью толпы, и она завыла от радости.
– Бей и эту суку! – изрыгала она призывы. – Дави отродье хана!
Факел догорал в руке Чёрной Розы, как и её жизнь. В отличие от языка пламени, который боролся за продление каждой секунды своего огненного бытия, она казалась равнодушной к тому, что её ожидало. Жемчужный плащ обречённо свисал с её опущенных плеч, она уронила факел и бессознательно поправила скрепляющую его серебряную запонку. Толпа со звериным рёвом хлынула к ней, как огромная волна неистовой бури к утлому судёнышку. Но когда до неё оставалось не больше двух десятков шагов, передних обогнал тот, кого дочь хана считала виновником обрушившихся на неё несчастий.
Удача резко обернулся, закрыл её грудью, раскинув в стороны руки с окровавленным ножом и саблей.
– Она моя!! – крикнул он так грозно и решительно, что первые из бегущих словно налетели на стену, приостановились, задерживая собой остальных.
Они столпились, ещё пылая слепой яростью, и он снова сквозь зубы грозно повторил так, чтобы слышали все:
– Она моя!
С минуту все стояли на месте. Толпа постепенно остывала, разделялась отдельными настроениями и выражениями лиц. Кто‑то сзади развернулся и устало побрёл обратно к недостроенным крепостным воротам. За ним последовали другой, третий, затем сразу несколько мужчин откололись от прочих, на ходу роняя или выбрасывая камни и булыжники. Вскоре Удача и дочь хана видели перед собой только удаляющиеся спины освобождённых пленников, уже озадаченных тем, что ж делать им дальше. Они разбредались, однако в большинстве своём собирались в тенях ставшей никому не нужной крепости для обсуждения своего нового положения.
– Пошли, – негромко сказал Удача молодой женщине.
Он направился от крепости к спуску с горы, туда, где в её подоле успел заметить в тени скалы табунок стреноженных и осёдланных коней надсмотрщиков, явно подготовленных для поспешного бегства на случай появления Карахана либо захвативших котловину врагов. Она пошла за ним, но так же равнодушно, как и ожидала страшную смерть. Он обогнул скалу, и вскоре уже был возле обеспокоенных его приближением лошадей.
Развязав ноги двум из них, самым крепким и выносливыми, он услышал шорох сухой травы, без настороженности подминаемой торопливыми шагами. В тень скалы как будто нырнул посланник бухарских купцов, которого по разорванным штанам и без дорогой верхней одежды можно было самого принять за оказавшегося в полосе неудач разбойника.
– Ты хочешь отпустить её? – без обиняков и обычных восточных приветствий полюбопытствовал он у Удачи, имея в виду дочь Карахана.
Удача проверил подпруги, затянул их, потом только отозвался.
– Тебе что за дело?
Купец не обиделся и примирительно вступился в объяснения.
– Ты меня считаешь трусом за неучастие в схватке с охранниками. Но Карахан меня не сегодня, так завтра отпустил бы. Понял бы, что сделал ошибку, и отпустил бы. Зачем же мне было драться с его людьми и, может быть, погибнуть?
Удача распрямился перед ним, похлопал буланую лошадь по крупу, успокоил животное. После чего сообщил ему новость, как человек, знающий о ней не понаслышке
– Вам, купцам, больше нечего бояться Чёрного хана. Он мёртв, и разбойники его истреблены или рассеяны.
– Вот оно что. – Бухарца новость не обрадовала. Он подозрительно осмотрел собеседника с ног до головы, понял, что тот не врёт. – Отчего ты решил, что я купец? Я не купец, меня наняли для сношения с ханом.
Удача не проявлял никакого желания верить его вранью. И бухарец перестал выдавать себя не за того, кем был.
– Плохо, плохо, – заметил он, помолчав и мрачнея. – Ты считаешь, раз хан мёртв, это хорошо. А я боюсь, купцы не обрадуются, как не радуюсь я сам. Мы платили ему одному, знали его слабости. А теперь объявятся ненасытные шайки, и главарь каждой захочет требовать такой же платы, какую брал Карахан. – Он присел, чтобы развязывать ноги пегой лошади, которая ему приглянулась. – Надо не откладывая предупредить купцов.