Жены и дочери

— О, если это всё…много чего может случиться — кто-то может оставить ему состояние…или этот утомительный маленький наследник, которого никто не ждал, может умереть.

— Тише, Харриет, самое худшее — позволять себе планировать будущее далеко наперед. Ты так уверенно рассуждаешь о смерти человека и полагаешься на случайность, как на влиятельное событие.

— Как будто юристы не всегда делают что-то подобное!

— Оставь это тем, кому это необходимо. Мне равным образом не нравится планировать свадьбы и ожидать смертей.

— Ты становишься очень прозаичным и утомительным, Холлингфорд!

— Только становлюсь! — заметил он, улыбаясь. — Я полагал, что ты всегда смотрела на меня, как на утомительного сухаря.

— Если ты напрашиваешься на комплимент, я ухожу. Только вспомни о моем пророчестве, когда мои видения начнут сбываться; или заключим пари, и тот, кто выиграет, потратит деньги на подарок принцу Карамалзаману или принцессе Будур, смотря по обстоятельствам.

Лорд Холлингфорд вспомнил о словах сестры, услышав, как Роджер говорит Молли, уезжая из Тауэрса на следующий день:

— Тогда я могу сказать своему отцу, что вы приедете и навестите его на следующей неделе? Вы не представляете, какое удовольствие это доставит ему, — он собирался сказать «доставит нам», но инстинкт подсказал ему, сделать так, чтобы пообещала нанести визит исключительно к его отцу.

На следующий день Молли отправилась домой, она была поражена тем, что ей жаль покидать Тауэрс, и признала, насколько трудно, почти невозможно, примирить давнее и устоявшееся представление об особняке, как о месте, в котором ребенок страдал от испуга и безысходности, со своими новыми и свежими впечатлениями. Её здоровье окрепло, она испытала удовольствие, слабый аромат новой и непризнанной надежды закрался в её жизнь. Неудивительно, что мистер Гибсон был поражен улучшениями в её внешности, и миссис Гибсон находилась под впечатлением от её грации.

— Ах, Молли, — сказала она. — это поистине удивительно видеть, как небольшое приятное общество действует на девушку. Ты общалась неделю с такими людьми, которых можно встретить в Тауэрсе, а как кто-то сказал о даме из высшего сословия, чье имя, «вежливость образовывает сама по себе». В тебе что-то изменилось… a je ne sais quoi[1] — что подсказало бы мне однажды, что ты будешь вращаться в аристократическом обществе. Именно этого хотелось моей дорогой Синтии. Не то чтобы мистер Хендерсон не был с ней согласен, поскольку более преданного влюбленного трудно себе представить. Он купил ей парюр[2] из бриллиантов. Я была обязана сказать ему, что учила её сохранять простоту вкуса, и что он не должен портить её излишней роскошью. Но я так разочарована, что они уехали без горничной. Это был единственный недостаток в приготовлениях — пятно на солнце. Дорогая Синтия, когда я думаю о ней, уверяю тебя, Молли, в своей ночной молитве я прошу помочь мне найти тебе другого мужа. И за все время это время ты не рассказала мне, кого встретила в Тауэрсе?

Молли перечислила ряд имен. Имя Роджера Хэмли она назвала последним.

— Честное слово! Этот молодой человек наступает на пятки!

— Семья Хэмли более старинная, чем Камноры, — заметила Молли, краснея.

— Молли, я не могу позволить тебе быть такой демократичной. Титул — это огромное отличие. Вполне достатоно того, что у твоего дорогого отца склонность к демократичности. Но мы не станем ссориться. Мы с тобой теперь остались одни, мы должны быть сердечными подругами, и я надеюсь, ими мы и будем. Полагаю, Роджер Хэмли не много говорил об этом несчастном малыше Осбоне Хэмли?

— Напротив, он говорит, что его отец души не чает в ребенке. И кажется, он гордится им.

— Я подумала, сквайр, должно быть, становится слишком чувствительным. Полагаю, французская мать заботится об этом. Что ж! Он едва ли обращал внимание на тебя этот месяц, а до этого ты была для него всем.

Прошло шесть недель с тех пор, как о помолвке Синтии стало публично известно, и это могло повлиять на забывчивость сквайра, подумала Молли. Но вслух сказала:

— Сквайр прислал мне приглашение приехать к ним на следующей неделе, если вы невозражаете, мама. Кажется, им нужна компаньонка для миссис Осборн Хэмли, которая не слишком здорова.

- Я, право, не знаю, что сказать… мне не хочется, чтобы ты общалась с француженкой сомнительного положения; и мне невыносимо думать, что я лишусь своего ребенка… отныне моей единственной дочери. Я пригласила Хелен Кирпатрик, но она не может приехать в близжайшее время, а в доме нужно кое-то переделать. Пап, наконец, согласился построить мне еще одну комнату для того, чтобы Синтия и мистер Хендерсон приехали и навестили нас. Я надеюсь, у нас будет намного больше гстей, и твоя спальня превратится в превосходный чулан, а Мария хочет недельный отпуск. Я всегда так не расположена чинить препятствия чьим-либо желаниям,…не слишком расположена, полагаю, но, конечно, было бы очень удобно, чтобы ты уехала из дома на несколько дней. Поэтому, один раз я поступлюсь собственным желанием насладиться твоим обществом и посодействую в твоем деле перед папой.

Барышни Браунинг навестили их, дабы услышать двойную порцию новостей. Миссис Гудинаф заглянула к ним в тот же самый день, когда вернулась от мисс Хорнблауэр, чтобы рассказать о поразительном событии — Молли Гибсон уехала с визитом в Тауэрс, но не вернулась домой к ночи, а осталась ночевать и пробыла там несколько дней, словно она знатная дама. Поэтому обе мисс Браунинг пришли узнать все подробности свадебной церемонии от миссис Гибсон, а так же рассказ Молли о визите в Тауэрс. Но миссис Гибсон не понравилось такое разделение интереса, и ее прежняя ревность к близким отношениям Молли с семейством Тауэрса вернулись.

— Ну, Молли, — сказала мисс Браунинг, — позволь нам услышать, как ты держалась среди знатных людей. Ты, должно быть, не была обделена их вниманием. Помни, что они оказывали его благодаря твоему отцу.

— Молли, я думаю, вполне понимает, — вставила миссис Гибсон самым мягким и слабым голосом, — что она обязана своей привелегией посетить такой особняк великодушному желанию леди Канмор освободить меня на время свадьбы Синтии. Как только я вернулась, Молли приехала домой. Я подумала, что будет неправильным позволять ей злоупотреблять их добротой больше, чем это необходимо.

Молли почуствовала себя неловко, хотя прекрасно знала, насколько ошибочны эти слова.

— Ну, Молли! — сказала мисс Браунинг, — неважно, поехала ли ты туда ради собственных заслуг, ради заслуг своего достойного отца или заслуг миссис Гибсон, все равно расскажи нам, что ты там делала, пока была в гостях.

Поэтому Молли начала рассказывать о том, что говорилось и делалось, она бы смогла сделать свой рассказ более интересным для мисс Браунинг и мисс Фиби, если бы не осознавала, что мачеха неодобрительно прислушивается. Ей пришлось рассказывать, мысленно прищуриваясь; а это надежный способ испортить повествование. Миссис Гибсон также постоянно исправляла малозначительные детали в её повествовании. Но что её обсеспокоило больше всего, это последние слова миссис Гибсон перед уходом мисс Браунинг.

— У Молли появилась привычка к кочевому образу жизни из-за всех этих визитов, из-за них она становится такой важной, словно в особняке никого не принимали, кроме неё самой. На следующий день она собирается в Хэмли Холл…ставший довольно безнравственным.

Все же с миссис Гудинаф, следующей гостьей, с тем же самым поручением — поздравить со свадьбой, — тон миссис Гибсон был совсем иной. Между ними обеми всегда царила молчаливая непрязнь.

Миссис Гудинаф заметила:

— Что ж! Миссис Гибсон, полагаю, я должна поздравить вас с замужеством мисс Синтии. Мне следует посочувствовать некоторым матерям, которые лишились своих дочерей, но вы не из их числа, полагаю.

Поскольку миссис Гибсон не была вполне уверена, какому «числу» матерей была предназначена величайшая заслуга, она испытала затруднение, как её ответить.

— Дорогая Синтия! — ответила она. — Остается только порадоваться её счастью! И все же… она закончила свою реплику вздохом.