Цветущий бизнес

Здесь же, потирая руки, бежала и полная удовлетворения Иванова. Не отставал от нее и Ефим Борисович со своим портфелем.

— Осторожно! Осторожно! — басом чеканила Людмила.

— Слава богу, слава богу, — умильно радовался Ефим Борисович.

Катерина своей могучей дланью припечатывала меня к носилкам, не уставая повторять:

— На всякий случай, на всякий случай.

Санитары старались, сопели и явно шли на рекорд. Я вопила без всяких результатов.

Дурдом!

Таким образом меня затащили в операционную, положили на стол и, пристегнув руки и ноги, совершенно лишили подвижности. Распяли.

Иванова гаркнула:

— Свет! — и огромная лампа, висящая надо мной, вспыхнула своими хищными глазками.

И вот тут-то я и показала им всем (не исключая санитаров) на что способны мои голосовые связки. Я так орала, так орала, что даже дрогнула моя твердокаменная Иванова. Она набросила на мой рот компрессную повязку и приказала Катерине:

— Прижми.

Эта чокнутая тут же выполнила приказ. Я едва не лишилась своих ослепительных зубов, так добросовестно прижала повязку Катерина. Я пыталась ее укусить за руку, но подлая Людмила (женщина с опытом) предвидела это. Не зря же появилась на моем лице эта дурацкая повязка.

Пришлось смириться, тем более, что орать практически было невозможно, а издавать жалкое мычание после того концерта, который я им закатила, мне казалось унизительным.

Иванова склонилась надо мной, строго посмотрела в мои глаза и гаркнула:

— Заткнись. Произведем осмотр. Это не больно.

Я, всей душой желая вызвать доверие, бодро закивала головой, выражая готовность подчиниться и намекая на то, что пора бы уже снять компрессную повязку. Иванова проникаться доверием не пожелала и спокойно начала осмотр, снабжая его лаконичными комментариями типа “верхние конечности целы, ссадина в левом предплечье…”

Потом санитары дружно перевернули меня на живот, при этом подлая Катерина компресса со рта не убрала. Иванова, пользуясь моим беспомощным состоянием, задрала пастельно-розовое платье выше спины и отводила душу на всю катушку. “Гематома в нижней области таза… — жизнеутверждающе чеканила она. — Сильное уплотнение в области верхней трети бедра…”

И такой срам прямо на глазах у молодых санитаров. Уж лучше бы операция. Лучше бы она отрезала мне что-нибудь на свой вкус, садистка.

Потом меня опять перевернули на спину, Иванова рявкнула:

— Уколем, — и заговорщически посмотрела на Ефима Борисовича.

Тот кивнул с пониманием, пропищал: “Анечка,” — и бог весть откуда появилась медсестричка с розовой поросячьей мордочкой.

— Весь комплект? — жизнерадостно поинтересовалась она.

— Безусловно, — с умнейшим видом подтвердил Ефим Борисович.

Мне мигом впороли подряд три укола, после чего на лице Ивановой отразилось абсолютнейшее удовлетворение.

— Порядок, — резюмировала она и дала знак Катерине убрать с моего лица компресс.

И уж тут-то я не растерялась, разом высказала свое отношение к ее произволу.

— Иванова! — завопила я во все легкие, — Столько лет дружу с тобой, но даже не подозревала кто ты есть на самом деле! Подумать только, так издеваться над беззащитным человеком! И больные это терпят?

— Больные мне благодарны, — с достоинством пояснила Иванова.

— Несчастные, затравленные лечением больные, готовы руки тебе целовать, — я кивнула в сторону Катерины, — лишь бы ты не отрезала им что-нибудь необходимое, а ты их страх принимаешь за благодарность. Таких ужасов, каких я натерпелась на этом столе, не видела даже в подвале!

— В каком подвале? — заинтересовалась Людмила.

— В любом! — я заерзала, пытаясь освободить руки. — Выпусти меня отсюда, идиотка! Я чуть разрыв сердца не получила! Разве можно человека так сразу хватать и бросать на операционный стол? Без всякой психологической подготовки! Так подло! Так… Так…

Я кипела, я была сама не своя от гнева. Однако, Иванова — непробиваема. Она спокойно смотрела на мои страдания, потирая свои маленькие ручки и хрипло приговаривая: “Очень хорошо, оч-чень хорошо. Приходит в себя.” Я же старалась во всю, давая ей понять, что пришла в себя окончательно. Когда Ивановой надоело потирать ручки, она рявкнула:

— Заткнись. Могли быть переломы.

— Конечно могли, — завопила я с новым пылом. — Как же не быть переломам, когда твои балбесы с такой силой крутили мне руки и ноги.

Балбесы стояли поодаль. Они уже вдоволь налюбовались моим синяком на заднице и теперь с неослабевающим интересом наблюдали за нашей беседой. Глянув на них, я зашлась с удвоенной силой. Припомнила Ивановой все, начиная с юности и кончая сегодняшним днем. Иванова с бесстрастным видом слушала, кивая каждой фразе, словно всякое мое слово является подтверждением ее диагноза.

— Успокоилась? — строго спросила она, когда я иссякла.

Я парировала гордым молчанием.

— Отвяжите, — приказала Иванова санитарам, после чего я получила, наконец, свободу, вихрем слетела со стола, выбежала из операционной и помчалась по коридору.

— Куда? — завопила мне вслед Иванова.

— Куда она? — вторили ей плюгавый и Катерина.

Санитары сохраняли нейтральное молчание.

Я выбежала во двор и обнаружив, что машины с незнакомцем и след простыл, схватилась за голову и запричитала:

— Все пропало! Все пропало!

Катерина, Ефим Борисович и Людмила догнали меня и стояли рядом, молчаливо сочувствуя.

— Ничего не пропало, — вмешалась Людмила, когда решила, что я вполне уже накричалась. — Ты нашлась и здорова.

Ее сентенция не успокоила.

— А дом? А подвал? — заорала я вновь. — Где это? Только он знает, где я была. Я даже номера его автомобиля не знаю, а сама в жизни не найду того места, где он меня подобрал.

— Кто подобрал? — встрепенулась Катерина. — Мужчина? Симпатичный?

“Несчастная, — подумала я, — ты еще не подозреваешь, какое постигло тебя горе. Узнаешь, что “Хонде” капут, сразу станет не до мужчин.”

Мысль о “Хонде” не добавила оптимизма, она вела за собой герани, и я завопила с новой силой:

— Это все ты, Иванова, ты виновата! Зачем было меня хватать и тащить? Не лучше ли сначала расспросить?

— Могли быть переломы, — настойчиво бубнила Иванова.

Мне стало невмоготу. Захотелось сделать ей больно.

— Да я убью тебя! — пообещала я. — У тебя сейчас будут переломы!

Гнев мой был так велик, что могло случиться по-разному, если бы не Катерина.

— Надо ехать домой, — вмешалась она, хватая меня за руку и волоча за угол здания. — Ты уже посинела от холода, да и мой Витька там с ума сходит. — Она оглянулась на плюгавого: — Ефим Борисыч, надеюсь вы с нами? На даче продолжим.

— На чем ехать? На чем ехать? — закричала я, собираясь объяснить, что стало с ее “Хондой”, но в этот момент моему взору предстала живительная картина: автомобиль Катерины целехонький и без единой царапинки стоял на автостоянке.

Вкусив такой радости, я обалдело взглянула на Катерину и прошептала:

— Костюмчик у тебя что надо.

— Еще бы, — разулыбалась она, горделиво одергивая новый костюмчик, — два месяца шила.

Глава 5

Мы дружно погрузились в “Хонду”. Я села за руль, Катерина рядом, Иванова и Ефим Борисович расположились сзади. Выехали за пределы мединститута и… хором загалдели. Речь каждого (по отдельности) была полна чувства и содержания, все вместе — табор. Каждый хотел высказаться и поделиться накопленной информацией. Я считала, что имею на это самые законные права, и потому галдела громче других. Даже бас Ивановой тонул в моем сопрано. Время от времени мы выдыхались, наступала короткая тишина, которую мы тут же взрывали дружным хором. Шуму — бездна, информации — ноль. Так продолжалось до самого Азовского моря. Лишь увидев Катерининого Витьку, рысью мечущегося по двору, мы умолкли.

— Костюмчик забыла снять, — вжалась в сиденье Катерина.

— Сиди уже, не убьет он тебя, — успокоила я ее и тут, вдруг, вспомнила про Масючкины герани. — Слушай, а цветочки на месте?