Птица солнца

Многое из неопубликованных материалов Тимоти я использовал в своей книге «Офир», особенно в «ненаучных», популярных разделах, связанных с легендами о древней расе белокожих золотоволосых воинов, которые приплыли из-за моря, поработили местные племена, добывали золото в копях, строили окруженные стенами города и сотни лет процветали, а потом исчезли без следа.

Я знаю, что Тимоти редактирует информацию, которую сообщает мне, – часть ее по-прежнему хранится в тайне, закрытая такими мощными табу, что он не может делиться ею ни с кем, кроме посвященных. Я убежден, что большая часть этих сведений относится именно к легендам о древнем народе, и не оставляю попыток выведать что-нибудь еще.

Утром в понедельник, в день возвращения Лорена из Швейцарии, Салли настолько занимали мысли о том, как бы Лорен не запретил ей участие в предварительной экспедиции, что ее присутствие было невыносимо. Чтобы сбежать от нее и скоротать долгие часы ожидания, я спустился к Тимоти.

Он работает в крошечном кабинете – у нас в Институте не хватает помещений, – забитом брошюрами, книгами, папками и грудами бумаг, которые поднимаются чуть ли не к самому потолку, но место для стула есть. Этот предмет мебели с длинными ножками скорее напоминает табурет у стойки бара. Хотя руки и ноги у меня нормальной длины или даже чуть больше, торс мой сжат и сгорблен, поэтому, сидя на обычном стуле, я едва достаю до стола.

– Мачане! Благословенный! – при моем появлении Тимоти встал, приветствуя меня как обычно. Согласно преданиям банту, горбатые косоглазые альбиносы с сильными ногами с благословения духов наделены особой психической мощью. Втайне мне нравится эта вера, и приветствие Тимоти всегда радует меня.

Я устроился на своем стуле и начал несвязный разговор, перескакивая с предмета на предмет и меняя языки. Мы с Тимоти гордимся своими лингвистическими талантами – и, вероятно, при этом слегка рисуемся. Я убежден, что нет такого человека, который мог бы от начала до конца следить за нашим разговором.

– Странно, – сказал я наконец не помню уж на каком языке, – что тебя не будет со мной в этой экспедиции. Это впервые за десять лет, Тимоти.

Он немедленно замолчал и насторожился, понимая, что я снова заведу разговор о затерянном городе. Пять дней назад я показал ему фотографию и с тех пор добивался его комментариев. Я перешел на английский.

– Ну, наверно, ты ничего не потеряешь. Поиски теней. В который уж раз. Если бы я знал, что искать!

Я замолчал и застыл в ожидании. Глаза Тимоти остекленели. Это физическое изменение: глаза затянуло непрозрачной синеватой пленкой. Голова на толстой, перевитой жилами шее поникла, губы задрожали – по коже у меня побежали мурашки, волосы встали дыбом.

Я ждал. Мне часто приходилось становиться свидетелем того, как Тимоти погружался в транс, но ни разу не удавалось подавить возникавшую при этом дрожь суеверного страха. Иногда Тимоти впадает в транс невольно – какое-нибудь слово запускает неведомый механизм, и почти мгновенно срабатывает рефлекс. Иногда это акт сознательного погружения в самогипноз, но для этого требуется подготовка и особый ритуал.

На этот раз все произошло внезапно. Я ждал, зная, что если на сведениях – табу, через несколько секунд Тимоти сознательным усилием воли прервет транс.

– Зло, – заговорил он дрожащим высоким голосом старика. Голосом своего деда. На толстых лиловых губах показалась слюна. – Зло на земле и в умах людей должно быть уничтожено навсегда. – Голова его дернулась, губы обмякли: это вмешалось сознание. Короткая внутренняя борьба – и неожиданно взгляд Тимоти прояснился. Он увидел меня. – Простите, – отводя взгляд, пробормотал он по-английски, смущенный своей невольной откровенностью и необходимостью лишить меня ее. – Хотите кофе, доктор? Я наконец-то починил кофеварку.

Я вздохнул. Тимоти замкнулся – сегодня разговоров больше не будет. Теперь он закрыт и настороже. Используя его собственное выражение, он «повернулся ко мне ниггером».

– Нет, спасибо, Тимоти. – Я взглянул на часы и соскользнул со стула. – У меня еще есть дела.

– Ступайте с миром, мачане, и пусть духи хранят ваш путь.

Мы пожали руки.

– Оставайся с миром, Тимоти, и если духи будут добры, я пришлю за тобой.

Стоя у перил кафетерия в главном зале аэропорта Яна Смэтса, я хорошо видел вход в помещение для международных рейсов.

– Черт возьми! – выругался я.

– Что? – с беспокойством спросила Сал.

– УМЛ – целый взвод.

– А что такое УМЛ?

– Умные молодые люди. Чиновники Стервесанта. Видишь тех четверых у банковской стойки.

– Откуда ты знаешь, что это люди Стервесанта?

– Прическа, короткая стрижка. Одинаковые костюмы, галстуки одного цвета. Лица кислые, как у язвенников, но готовы расцвести, завидев великого человека. – И я добавил с непривычной для меня честностью: – К тому же двоих я узнал. Бухгалтеры. Мои друзья; всякий раз, как нужно заказать для Института рулон туалетной бумаги, приходится обращаться к ним.

– А это он? – спросила Салли, указывая.

– Да, – ответил я, – это он.

Лорен Стервесант вышел из международного зала первым из пассажиров цюрихского рейса, за ним семенил чиновник из администрации аэропорта. Еще два УМЛ шли по бокам от него. Вероятно, третий занимался багажом. Четверо ожидавших заулыбались – их улыбки, казалось, осветили зал, – в строгом порядке поспешили обменяться с прибывшим коротким рукопожатием и окружили Лорена. Двое расчищали дорогу, остальные закрывали подход с боков и сзади. Удивленный чиновник аэропорта оказался в хвосте, и «Англо-Стервесант» двинулась по людному залу, как танковая дивизия в наступление.

В середине виднелись золотые кудри Лорена и его улыбка, так непохожая на искусственные улыбки встречавших.

– Пошли! – Я схватил Салли за руку и нырнул в толпу. Я это умею. Двигаюсь на уровне ног окружающих, и напор на неожиданном уровне заставляет толпу расступаться, как воля Иеговы – воды Красного моря. Салли бежала за мной, как народ Израиля за Моисеем.

Мы перехватили «Англо-Стервесант» у стеклянной выходной двери, и я отпустил руку Салли, чтобы прорваться внутрь. Это мне удалось с первой же попытки, и Лорен едва не споткнулся об меня:

– Бен.

Я сразу увидел, как он устал. Бледность под золотистой кожей, темные пятна под глазами – но теплая улыбка на мгновение разогнала усталость.

– Прости. Следовало предупредить, чтобы ты не приходил. У меня срочное дело. Я направляюсь на встречу. – Он увидел выражение моего лица и быстро схватил меня за плечи. – Нет. Не делай поспешных выводов. Все остается в силе. Завтра в пять утра будь на аэродроме. Там встретимся. А сейчас мне пора. Прости.

Мы торопливо обменялись рукопожатием.

– До конца, партнер? – спросил он.

– До конца, – согласился я, улыбаясь этой школьной глупости, и Лорен со свитой исчезли за дверью.

Мы уже были на полпути к Йоханнесбургу, когда Салли наконец заговорила.

– Ты спросил про меня? Вопрос решен?

– Не успел, Сал. Ты же видела. Он жутко торопился.

Мы молчали, пока я не свернул к Институту и не остановил свой «мерседес» рядом с маленькой красной «альфой» Салли на пустой стоянке.

– Хочешь кофе? – спросил я.

– Уже поздно.

– Вовсе нет. Ты все равно не уснешь. Можем сыграть в шахматы.

– Ну хорошо.

Я отпер центральный вход, и через выставочные залы, заполненные стеклянными витринами и восковыми фигурами, мы прошли к лестнице, которая вела в мой кабинет и квартиру.

Пока я варил кофе, Салли зажгла огонь и расставила фигуры. Когда я вышел из кухни, она сидела нога на ногу на тисненом кожаном пуфе, раздумывая над шахматной доской. У меня перехватило дыхание: она была прелестна в пестром пончо, ярком, как мои восточные ковры; свет, падая сбоку, блестел на ее гладкой загорелой коже. Я испугался, что у меня разорвется сердце.

Она ласково посмотрела на меня большими глазами.

– Сыграем? – сказала она.

Если я сумею выдержать первую бурную непоследовательную атаку, то смогу разыграть свою комбинацию и обставлю Салли за счет долгой аккуратной игры. Она называет это ползучей смертью.