Берег мародеров

Партия в покер, которую мы затеяли, наверное, была рекордной по продолжительности. Она началась в три часа ночи и шла с перерывами почти до следующей полуночи. Мы то сидели, то полулежали на койках, а столом нам служил упаковочный ящик с камбуза. Лампочка, горевшая в проходе как раз над нами, почти не освещала койки, где царила полутьма, в которой невозможно было разглядеть лица, и даже когда матросы наклонялись вперед, чтобы положить карты, свет озарял только их макушки. В моей памяти запечатлелась четкая картина: контраст между головой Логана и головами игравших с ним немцев. Его шевелюра вздымалась огромной копной и вкупе с бородой придавала ему дикий вид. У немцев, напротив, головы были коротко острижены, и даже те из моряков, на ком были засаленные робы, умудрялись выглядеть вполне прилично.

Большую часть времени с нами играл штурман, бывший одновременно переводчиком. По указке Логана я делал вид, что не понимаю ни слова по‑немецки, и это притворство впоследствии сослужило нам добрую службу. К нам то и дело присоединялись разные члены команды. Они любезно меняли нам деньги по туристскому курсу. Спать, похоже, никому не хотелось.

Однако сразу после завтрака я почувствовал сонливость. Нам подали прессованную ветчину и крутые яйца. Какое‑то время я никак не мог включиться в игру, а вот Большой Логан, наоборот, оставался бодрым. Невзирая на языковый барьер, у него как будто установились приятельские отношения с партнерами, и даже не верилось, что нашей жизни продолжает грозить опасность. Собственно говоря, атмосфера стала до того дружественной, что, слушая голос Большого Логана, гулко отдававшийся в ушах, я ловил себя на мысли, что никак не могу поверить, будто сижу не в кэджуитской пивнушке.

К полудню воздух стал заметно тяжелее, и большинство из нас отправились на боковую. Пока мы лежали на дне, механики старательно чинили левый электромотор. Он дважды заводился, но оба раза как‑то странно стучал. К обеду механики бросили это, а пополудни и они завалились спать.

Единственным человеком, который, казалось, совсем не спал, был командир. Его можно было по праву считать образцом молодого немецкого нациста. Он был хладнокровен, жесток, охотно пускал в ход издевку. Но дело свое он знал. Ему едва перевалило за двадцать пять, но подчиненные во всем доверяли своему командиру. Выдержкой – особенно в бою – он очень походил на машину, и я невольно подумал, что, если вся германская армия укомплектована такими молодыми знающими офицерами, справиться с нею будет весьма непросто.

Однако, как и многие молодые немцы, особенно из пруссаков, он, похоже, совершенно не представлял себе, сколь важно знать человеческую психологию. Что касается его подчиненных, то здесь дело обстояло неплохо: он знал, как каждый из них поведет себя в определенных обстоятельствах. Но, подобно многим немцам, он не понимал англичан. Не берусь судить, превосходим ли мы немцев по уровню психической организации. Может быть. Мне случилось несколько раз вступать с ним в словесную перепалку, ибо стоило мне сказать, что я журналист, как он тут же принялся выпытывать у меня, почему Британия вступила в войну. Он никак не мог уразуметь, что единственной причиной было наше неприятие идеологии нацизма и нежелание жить под постоянной угрозой агрессии. Он с насмешкой разглагольствовал о наших империалистических устремлениях и искренне верил, что создавшееся положение подстроено Черчиллем и Иденом.

По отношению ко мне лично он тоже доказал, что не имеет ни малейшего понятия о психологических реакциях человека, привыкшего к уединенному образу жизни. Когда во время боя с торпедным катером я сорвался, он посчитал меня трусом. И чем больше он подчеркивал, что я трус, тем крепче становилась моя решимость доказать ему, что это не так.

Мы пролежали на дне до наступления новых суток. К тому времени, когда отдали приказ продуть цистерны, атмосфера была такой тяжелой, что дышать и впрямь стало больно. Но я уже излечился от боязни замкнутого пространства. Хэлдейн совершенно прав: человек может достичь такого состояния, когда его чувства до того притупляются, что перспектива смерти совсем не кажется ужасной.

Мы высунули перископ. Командир объявил, что горизонт чист, и мы наконец поднялись на поверхность. Люк рубки отбросили, и поток прохладного воздуха хлынул в субмарину. Прежде я как‑то даже не отдавал себе отчета, какое это блаженство – дышать чистым животворным воздухом. Каждый из нас получил возможность выйти на платформу у рубки, и, по‑моему, никогда еще несколько минут, проведенных на свежем морском воздухе, не доставляли мне такого удовольствия. Лодка шла со скоростью восемь узлов, ее палубы омывало водой, а на носу волны вскипали белой пеной. Это было красивое зрелище. Размытый контур лодки ровно скользил по вздымающимся волнам Атлантики. Ночь была облачная, но слегка подсвечивала луна.

– Мы идем точно на запад,– шепнул Логан.

– Откуда ты знаешь? – спросил я.

– Прежде всего, по луне.

– А зачем им на запад? Ведь с поломанным гребным валом и с одним неисправным двигателем им наверняка придется возвращаться в Германию на ремонт.

– Не очень‑то у них сейчас много шансов проскочить проливом, а под водой они идти не могут. Наверное, они попытаются обогнуть Шотландию с севера. А может, у них есть база в Испании или еще где.

Наши охранники, державшиеся очень близко, чтобы не дать нам прыгнуть за борт, если мы попытаемся это сделать, подали нам знак, что мы уже надышались. Лодку сильно качало, и я обнаружил, что спуск по трапу рубки сродни подвигу. Мы вернулись на отведенные нам койки, и впервые с тех пор, как мы взошли на борт, я по‑настоящему уснул. Вероятно, меня убаюкал непрерывный ровный стук двигателя.

Когда я проснулся, двигатель уже не работал. В носовом отсеке царила необычная суета. Свесившись со своей койки, я заглянул на нижнюю, где лежал Логан.

– Что такое? – спросил я.

– Не знаю,– ответил он, потом шепотом добавил:– Мне кажется, мы недалеко от северного побережья Корнуолла.

– Откуда ты знаешь?

Вместо ответа он протянул руку, и я увидел у него на ладони большие серебряные часы, которые он всегда носил в кармане брюк. Они были повернуты циферблатом вниз, задняя крышка откинута, обнажая светящийся компас.

– Уже пятый час,– сказал он.– Мы ушли от Кэджуита вскоре после полуночи и почти два часа держали курс точно на запад. В два двадцать мы свернули на север – очевидно, огибая Лэндс‑Энд. К трем пятнадцати пошли уже почти строго на северо‑восток, а минут пять назад легли в дрейф.

– Как ты полагаешь, что они задумали? – спросил я.– Может, командир передает полученные сведения на другую лодку?

Не ответив, Логан перевернул часы. Задняя крышка щелкнула. Подняв глаза, я увидел, что наш охранник уже встал со своего места на койке чуть дальше по проходу и внимательно наблюдает за нами. Люк рубки все еще был открыт. Если бы нам удалось отнять у охранника револьвер и добраться до рычагов управления балластными цистернами, мы могли бы потопить эту лодку. При распахнутом люке рубки смерть была бы быстрой. Но пока я обдумывал эту мысль, пытаясь вспомнить все рычаги и кнопки, которыми немцы пользовались у меня на глазах, по палубе у нас над головой затопали ноги и находившиеся наверху члены команды стали спускаться в люк. Последним спустился командир, и люк с грохотом закрылся. Я выругал себя за то, что мысль затопить лодку не пришла мне в голову раньше.

Отдали приказ к погружению, и было отчетливо слышно, как вода заполняет цистерны. Из носовой части доносился резкий скрежет, о происхождении которого я понятия не имел. Лодка медленно погрузилась. Наступила тишина. Появившийся из рубки командир взял головной телефон, который висел на крючке в аппаратной, и заговорил в трубку. Голос у него был приглушенный, но я разобрал слова «двигатели» и «отремонтировать». Почти тут же скрежет возобновился.

– Мы идем на юго‑восток,– шепнул Логан.

– В таком случае, если ты верно высчитал наше местонахождение, мы стоим носом к берегу.