Страница 118 из 130
В архиве В. Д. Пришвиной хранится восемь до сих пор полностью не опубликованных писем Бориса Леонидовича Пастернака, дружеские отношения с которым сложились у нее уже после кончины Михаила Михайловича. Одно из них послано по почте, остальные три — в конвертах, четыре просто сложенные листки бумаги, по-видимому, опускались в почтовый ящик — они жили в одном подъезде дома писателей в Лаврушинском переулке. Одно адресовано Николаю Сергеевичу Родионову, в это время помощнику Валерии Дмитриевны в работе над архивом Пришвина.
«16 Марта 1955.
Дорогая Валерия Дмитриевна!
Вот недостававшее стихотворное дополнение к роману. Сказанное о прозе относится и к стихам: не тратьте на них драгоценного своего времени, а поручите прочесть верным Вашим рыцарям Константину Сергеевичу и Никольскому. Они будут так любезны и сделают Вам по ним обо всем краткое сообщение.
Как только буду в Москве, зайду за обещанным (дневником М. М.). От души всего Вам самого самого наилучшего. Ваш Б. Пастернак».
«21 апр. 1955, четверг.
Дорогая моя, драгоценная Валерия Дмитриевна!
Какую Вы мне радость доставили, какую честь оказали своей выпиской. Как всегда у Пришвина, все видимо и многозначительно, все полно света и смысла, в таком повороте, при котором свет и смысл как бы одно и то же, а их тождество есть явление силы.
Сколько воздуху в этой картине! Неправда ли, эти строки дневника напоминают слова: ныне все исполнится света, небо же и землю и преисподняя и т. д.
Сердце мое отозвалось на Вашу память мгновенно, и запоздалость отклика не должна удивлять Вас. Почту из города привозят за целую неделю. Я только час тому назад, к концу дня получил Ваш конверт, а мое спасибо достигнут Вас только послезавтра, в субботу.
А я изнываю, изнемогаю от скучной, приводящей в отчаяние и наверное ненужной работы и чувствую себя заезженной ломовой лошадью. Все легкое, мгновенное из того, что каждому положено в жизни, проделано давно, и осталось одно трудное, чему не видно конца, многословное и бездарное.
Будьте здоровы, от души желаю всего лучшего Вам. Ваш. Б. П.»
Запись М. М. Пришвина, которую В. Д. послала Пастернаку: «5 апреля 53 г. Ездили на кладбище, и трудно сказать, что на свете значительней и прекрасней „неодетой весны“ в Москве. Народ шел по чистым улицам не растерянный, не бежал, а собранный, праздничный. А на кладбище каждый покойник подозвал к себе родного человека, и вот собралось великое множество людей, и каждый из них нашел своего человека, лежащего под камнем. Эта великая встреча живых и мертвых была тем особенно замечательна, что люди были все вместе, и каждый из них глядел на своего, и не со стороны, как на улице, а прямо в душу. И не через образ, как в церкви, а прямо каждый глядел из души своей в душу каждого.
6 апреля. Вчера первый раз понял и увидел своими глазами, какая это бывает „Святая неделя“. Казалось, что это множество идущее по тротуарам людей, не здесь идет, на земле, а в преображенной Москве. Весь город радовался, и все плохое было забыто».
«8 Мая 1955.
Дорогая Валерия Дмитриевна!
Это не выражение светскости — я искренно против того, чтобы Вы утруждали себя чтением этой третьей, отыскавшейся тетради. Но Николаю Павловичу передайте ее, пожалуйста, обязательно.
Она не утомит его. В ней только 65 страниц. По тематической последовательности она падает как раз на те бытовые стороны пережитого, которые сосредоточились в том периоде, укоренились впоследствии и без конца повторялись, почему и могут казаться во внешнем отношении основными в нашем воспоминании. Эта тетрадь у каждого читающего вызовет больше знакомого, чем остальные, и по этой побочной причине может показаться более удачной. Я напишу Николаю Павловичу, что прошу его прочесть тетрадь.
Я должен сдерживаться, чтобы не повторять Вам до смешного, до чрезмерности, как я удивляюсь Вам, Вашему уму и меткости и мягкости Ваших замечаний.
От всего сердца желаю Вам душевной ясности и счастья. Ваш Б. Пастернак».
«Дорогая Валерия Дмитриевна!
Соблазн слишком велик воспользоваться Вашей готовностью прочесть вторую книгу, не могу устоять против него. А первая — Николаю Сергеевичу. Пусть преодолеет скуку, серость и наивничанье иных страниц ради предстоящей второй, которая, может быть, все это искупит. Но не увозите книги в Истру, это последний, единственный экземпляр. Он, может быть, понадобится.
Еще раз крепко целую Вас обоих.
Ваш Б. П. 3 Марта 1957»
«12 Декабря 1958.
Дорогая Валерия Дмитриевна, временами я позваниваю Вам, но звонок, наверное, раздается в пустой квартире. Однако Вы ничего не потеряли. Порывался также забежать к Вам по одному очень важному делу: мне хочется крепко обнять и расцеловать Вас. Если позволите, я все же это сделаю без Вашего спроса. Горячо благодарю Вас за все.
Кроме того, несколько просьб. Передайте, пожалуйста, дорогому Николаю Сергеевичу нежнейшую благодарность за книгу, за привет, за память. Знает ли он, что один из издателей Др. Ж. в оригинале — гр. Владимир Толстой, один из внуков Л. Н. Какой это? Но, видимо, нет, — по фотографии он моложе такой возможности.
Выражаю самую горячую признательность Николаю Павловичу, тепло, интересно и с привычною силой написавшему мне на прошлой неделе.
Наконец, если Вы в переписке с Паустовским, перешлите, пожалуйста, и К. Г. мое проникновеннейшее спасибо за все, что невидимо и бесплотно доходит от него до меня. Он должен знать, как чту я его в качестве его читателя и как много он для меня составляет.
Не сердитесь на такое множество поручений. Минувшие бури и анафемствования (нет ручательства, что они не повторятся) откинули меня далеко в сторону от свободного пользования своим Временем. Я оценил тогда Ваше приглашение. Еще больше Вашего гостеприимства страшно тронула меня Ваша тонкая догадка, что на положении проклинаемого мне следовало бы временно покинуть поселок проклинающих. Но надо было пройти через это испытание до конца.
Я очень люблю Вас. Ваш Б. П.»
«27 Дек. 1958. Валерия Дмитриевна Пришвина любезно одолжила мне три тысячи (3000) руб. Прошу моих близких, в том случае, если по каким-либо причинам я не смогу этого сделать сам, вернуть ей занятые мною деньги до конца 1959 года. Б. Пастернак». («Долг мне возвращен. 9.IV.60 г. В. Пришвина».)
«29 янв. 1958. Дорогой мой Николай Сергеевич! Пишу Вам в постели. Опять со мной обычное мое несчастие, — нога и колено. Страшно мучительно, но, кажется, на этот раз обойдется без больницы. Пользуюсь случаем принести безмерную, безмерно запоздалую благодарность Валерии Дмитриевне за Пришвинские (и — наполовину ее) „Глаза земли“. Я их стал читать еще летом, будучи в „Узком“, и поражался, насколько афоризм или выдержка, превращенная в изречение, могут много выразить, почти заменяя целые книги. Но потом кто-то у меня зачитал книгу, и я — надолго с ней расстался. Конечно, я потом припомню, чья это вина, и добуду ее назад. Я Вас обоих (ничем насильственно не соединяя Вас) страшно люблю и пишу Вам эту записку в слезах. Я плачу оттого, что во-первых, больно мне, затем отчасти оттого что за стеной играют Скрябина, главным же образом от восторга: от сознания того, какую стройность вложил Бог в жизнь каждого, почти как бы выстроив из нее церковь Себе (если только в этой мысли нет ереси или кощунства) <…>Со мною случилось много баснословно непредвиденного и это, кажется, на всю жизнь будет иметь такое же неожиданное продолжение, — я говорю о судьбе моих работ и о душевных нитях, которые ко мне вдруг неожиданно протянулись с разных концов света. Крепко Вас и В. Д. целую. Пусть она простит меня. Ваш. Б. П.».
«Дорогая, дорогая Валерия Дмитриевна, во МХАТЕ все изменилось, у меня нет повода ехать до Пасхи в город, а мне не хочется откладывать возвращение долга и возобновления выражения моей постоянной признательности Вам также и по этому случаю.