Страница 4 из 5
В эссе «Удел скандинавов» Борхес воспевает «реализм саг». Там же он говорит: «В XII веке исландцы открыли роман, искусство норманна Флобера». Думается, что в XX веке аргентинец Борхес закрыл это искусство, спрессовав роман в микроновеллу или короткое эссе. Так что появление «Саги об Эгиле» в «Личной библиотеке Борхеса» символично вдвойне.
Гандельсман В. Эдип: Стихи. СПб.: Абель, 1998. 104 С.
Поэтам очень полезно выпускать свое «избранное». Лучше бы – несколько «избранных», чтобы по тому, что «избрано» на сей раз, безошибочно судить о нынешнем поэтическом самочувствии автора-составителя. В этом смысле «Эдип» – очень важная для Владимира Гандельсмана книга. Она вышла одновременно с другим «избранным» поэта – книгой «Долгота дня». Двойняшки совсем не похожи друг на друга. «Долгота дня» – прозрачна и в то же время сдержанна. «Эдип» – книга «густая», полная запрятанной страсти, алчбы. По «Эдипу» можно проследить и движение поэта. Маршрут его таков: от некоторой избыточности, наплывов и напластований образов, запахов, звуков, от железнодорожной станции на юге, со свистками, шипением паровоза, украинской скороговоркой, задорными воплями «ты шо!», с ума сводящим запахом подгнивших фруктов, с обморочной белизной незагоревших полосок на плечах девочки из соседнего купе к вечно подпростуженному, с закутанным горлом, советскому, детскому Ленинграду, оставшемуся там, позади, в рамочке исторической хронологии. Таков путь «Эдипа» – спиной вперед, пятясь, всматриваясь, внюхиваясь, вслушиваясь в прошлое. Впрочем, сам поэт считает иначе: «Тихий из стены выходит Эдип, / с озаренной арены он смотрит ввысь…»
Пруст М. Памяти убитых церквей / Пер. с франц. И. И. Кузнецовой; Вступ. ст., коммент. С. Н. Зенкина. М.: Согласие, 1999. 164 с.
В родословной Марселя Пруста значатся Монтень, Сен-Симон, Бальзак. Рискну дополнить этот список: Гиральд из Камбрии или, например, Адам из Бремена – одним словом, средневековые сочинители травелогов, занимательных и познавательных путеводителей, услады и непременного спутника образованного паломника. «Памяти убитых церквей» – тоже описание паломничества, но не религиозного, хотя речь идет о соборах и церквах, а эстетического, паломничества в страну Прекрасного, в духе эстетизма конца XIX века. Роль Священного Писания, которое неустанно цитируется, комментируется, интерпретируется, играют книги англичанина Джона Рескина. Ситуация несколько странная, если учесть сложные отношения двух наций, разделенных Ла Маншем: англичанин открывает французу красоту старинных французских церквей. Сюжет, достойный пера Джулиана Барнса.
Главное, что поражает в этой восхитительной книге, – завораживающее простодушие автора. Он просто разъезжает по своей родине с английской книжкой в руках и осматривает церкви и соборы. И рассказывает об этом, смешивая в волшебную прозу историю искусства, кулинарию, географию, газетный фельетон, воспоминание. Неважно, как она называется – «У Германтов» или «Памяти убитых церквей». Воистину, описание автомобильной прогулки, предисловие к переводу, биографическая и просто газетная статьи могут вместе составить шедевр.
P. S. Читая эту книгу, обратите особое внимание на магические переходы от текста Рескина к авторскому и обратно. Примерно так же бывает трудно понять, едва проснувшись, – где сновидение, а где явь.
Пруст М. Против Сент-Бёва: Статьи и эссе / Пер. с франц. Т. В. Чугуновой; Вступ. ст. Д. Д. Михайлова; Коммент. О. В. Смолицкой, Т. В. Чугуновой. М.: ЧеРо, 1999. 224 С.
Кому нужно издание черновиков французского романа, выпущенное большим, по нынешним временам, тиражом в 2500 экз.? Пусть великого романа, но черновиков? Незамедлительно отвечу: всем истинным читателям, тем, кого Борхес в беседе с Сьюзен Зонтаг назвал «Сектой читателей».
Вообразим: на арене артист показывает невероятной красоты и сложности фокус. Публика, затаив дыхание, следит за тем, как фокусник таинственными манипуляциями стягивает к себе незримые нити времени и пространства. Номер закончен. Гром аплодисментов. Капельдинер объявляет: «А сейчас мы откроем вам, как это было сделано!». Фокусник отбрасывает ширму, засучивает бездонные рукава и демонстрирует изнанку, черновик своего чуда. И тут все с изумлением понимают, что никакого технического секрета нет, а есть только волшебство гения, что ширмы и рукава были не нужны, что номер возник сам собой, во всеоружии своего великолепия, будто Афина Паллада из головы Зевса.
Книга представляет собой смесь различных сочинений «неизвестного Пруста»: псевдороман (или псевдопамфлет) «Против Сент-Бёва», из которого выросла потом великая эпопея, и несколько эссе о литераторах и литературе. Ничего «второсортного», случайного, не достойного авторства Пруста в ней нет. Пруст, видимо, уже родился гениальным прозаиком. Что же до «нужности», «актуальности» издания, то не звучит ли упреком нынешним исследователям, упражняющимся в низгонке великих стихов, романов, картин к мутной браге социальности, сексуальности, интертекстуальности, следующее высказывание: «Сент-Бёв, видимо, так и не понял, в чем состоит отличие вдохновения и литературного труда от деятельности других людей и иной деятельности самого писателя»?
Пруст М. Обретенное время / Пер. с франц. А. И. Кондратьева; Под ред. О. И. Яриковой. М.: Наталис, 1999. 355 с.
Теперь у русской культуры есть свой «полный Пруст». Создание его растянулось более чем на 70 лет, срок одновременно и огромный и ничтожный – как посмотреть; средняя продолжительность жизни скандинавского мужчины и советской власти.
Автобиографические нотки неуместны в речах рецензента, но отважусь-таки на одно воспоминание: само название рецензируемой эпопеи обязывает. Лето 1982 года. Пыльная жара. Книжный толчок под сенью чахлых тополей ПКиО. Я протягиваю мятые, влажные купюры (два червонца и пятерка, однако) и становлюсь обладателем странной книги в чудной суперобложке (зеленые и сиреневые полосы, неявные геральдические цветочки, лестница-диагональ) и с еще более чудным названием «По направлению к Свану», которое мой приятель тут же глумливо переделал в «По направлению к Свину». Раз двадцать я нырял в нее, но все время утопал в безумном синтаксическом круговороте; когда же выныривал, чтобы глотнуть воздуха, то мгновенно забывал прочитанное до этого. Лишь сделав свое дыхание столь же длинным, как прустовское предложение, я махом добрался до конца. Довольно быстро одолел второй том. Налетом – третий. Паузы между ними становились все больше. В этих паузах я читал переводы Франковского и Федорова. И вот сегодня эти две эпопеи – эпопея чтения (издания) и эпопея «В поисках утраченного времени» – закончены. Теперь я (мы) знаю(-ем), чем там у них – Сванов, Вердюренов, Германтов, Шарлю – все кончилось. Кончилось словами: «… я опишу их занявшими такое значительное место, – наряду со столь ограниченным, отведенным им пространством, – место, безмерно растянутое, ибо они касаются синхронно, – как гиганты, погруженные в года, – самых удаленных эпох, меж которых может уместиться столько дней – во Времени». Не правда ли, будто сказано это о самих семи томах прустовского романа?
И все-таки сделать г-жу Вердюрен герцогиней Германтской («де Германт» в версии переводчика А. И. Кондратьева) было бесчеловечно!
Урания: Карманная книжка на 1826 год для любительниц и любителей русской словесности / Вступ. ст. и примеч. Т. М. Гольц; Сост. и примеч. А. Л. Гришунина. М.: Наука, 1998. 352 с. (Лит. памятники).
Зачем сейчас издавать «Литпамятники», если, конечно, не иметь в виду исключительно научные цели? Все-таки эта серия, продолжающая традиции «Академии», была наследником великого большевистско-горьковского культуртрегерского проекта; авторам его грезились письма Рубенса или мемуары Греча в мозолистых руках тянущихся к знанию заточников и фрезеровщиков. В результате эти книги украсили собой книжные полки недовольных позднесоветских интеллигентов. Наконец, после ряда бурных событий, включая раздел страны, самого издательства «Наука» (и, кстати говоря, интеллигентов на «довольных» и «недовольных») выходит в свет очередной «литпамятник», подписанный в печать 23 сентября 1998 г., помеченный тем же 1998-м, но поступивший в продажу с традиционной советской неторопливостью – чуть ли не год спустя. Внимательное изучение издания не обнаруживает почти никаких прискорбных последствий вышеперечисленных катаклизмов. Настоящий «литпамятник».