Страница 32 из 76
Не менее жутка и такая его строфа из поэмы «Каин»:
Вовсе не так прост и благообразен «ладожский дьячок» (выражение Есенина), как представляют его ревнители старообрядчества. В его облике 20-х годов есть нечто жутковато-елейное, глубоко скрытное. Водился за ним и грех, связанный с расстройством, деликатно выражаясь, интимной сферы психики. Причин не возражать использованию своего имени в грязном деле у него было несколько. Самые серьезные — крайняя бедность и болезненность. Ниже приводим по этому поводу (впервые полностью) обнаруженное нами письмо Клюева, которое дает наглядное представление о его незавидном быте.
«В Президиум Ленинградского губернского Исполнительного комитета от поэта Николая Клюева.
ЗАЯВЛЕНИЕ
В год великих испытаний — 1918-й, Советом Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов издана моя книга под названием "Медный кит" — в ней цена крови и думы земли о грядущих путях.
В 1919-й и 1920-й — время слета воронов на свежие пролетарские раны — Народным просвещением изданы две мои книга, — в них триста произведений, где в тысяче образов простерто мужицкое сердце — от костра Аввакума до славных побед Октября.
В 1924 году Госиздат напечатал мою книгу под заглавием «Ленин», где на фоне полярной природы, как душа океана, проходит великая тень.
Помимо указанных книг, много моих красных стихов нашли себе место в революционных хрестоматиях, юбилейных сборниках и антологиях. Существуют переводы меня и на другие языки, вместе с музыкой на целый ряд моих произведений.
Я — крестьянин, из дремучей поморской избы, неимоверным трудом вышедший, как говорится, в люди. В настоящее время я болен и уже три месяца прикован к постели.
Основываясь на изложенном, усердно прошу Президиум изыскать справедливую возможность освободить меня от подоходного и квартирного обложения, которыми я обязан, как лицо, отнесенное к свободной профессии, о чем и поставить в известность надлежащие учреждения.
Никаких доходов, а по нездоровью и работы, за мной не водится; питаюсь я случайными грошами, помещение же, в котором я живу, представляет низкую, полутемную комнату, затерянную на заднем дворе огромного дома на бывшей Морской улице. Дом этот до августа настоящего года принадлежал Госиздату, заведующим которого, товарищем Ионовым, и было разрешено пользоваться упомянутым помещением за плату 2 рубля 75 копеек в месяц. За переходом здания в Откомхоз мое жилое обложение выразилось в сумме 41 рубля 50-ти копеек.
За снисхождение к моей невозможности платить подоходность и квартирную плату по свободной профессии мое товарищеское сознание и русская поэзия будут Президиуму благодарны.
Николай Клюев[83] (подпись).
Ноября 1924 г. Адрес: улица Герцена, № 45, кв. 7».
В связи с заявлением поэта-бедолаги управляющий домом № 45 Т. Лукьянов 10 июля 1924 года дал справку, в которой указал площадь комнаты просителя — 6,31 сажени[84] и сделал примечание: «.. гражданин Клюев вряд ли в состоянии платить как лицо свободной профессии. По имеющимся у меня сведениям, он за последнее время ничего не нарабатывает, лежал в больнице (у него нарыв на ноге) и вообще живет очень бедно».
Бюрократическая канитель с рассмотрением просьбы Клюева продолжалась и в 1925 году — это видно из сохранившейся по этому поводу переписей. Возможно, кто-то ему помог. Скорее всего, всесильный директор Лениздата Илья Ионов,[85] шурин еще более всемогущего Г. Е. Зиновьева. В свое время Ионов порадел стихотворцу, выделив ему барской рукой комнату, и разрешил платить за нее символическую сумму. Таким образом, постоялец находился у него «в кулаке». К декабрю 1925 года зависимость жившего Христа ради Клюева от Ионова, вероятно, еще более возросла. Он и пикнуть не мог — иначе его бы выбросили на улицу! Под благовидным предлогом бывший в прошлом соучастник уголовно-политического убийства и каторжник (1907–1917) Ионов вполне мог попросить квартиранта помалкивать о «тайне "Англетера"». Подвести своего благодетеля Клюев не мог. К тому же противиться было смертельно опасно. Поэтому-то «Микола» и помалкивал.
Заметьте, 28 декабря, в час прощания с телом Есенина в ленинградском Доме литераторов,«… Ионов не отходил от гроба»; еще деталь: «Снимались у гроба — Ионов, Клюев, Садофьев…» (из «Дневника» Ин. Оксенова). Далее мы разовьем сюжет о связи Ионова с «темными силами», здесь же ограничимся одним замечанием: ленинградский издательский магнат по-своему отблагодарил Клюева, опубликовав в отдельной книге (1927) его поэму «Плач о Есенине» (на наш взгляд, сомнительный) вместе со статьей о погибшем поэте критика и сексота ГПУ Павла Медведева (примечательное соседство!). Автор «Плача», возможно подозревая о тайной службе критика, относился к нему заискивающе. Известен следующий автограф на титуле книги «Сосен перезвон»: «Родимому Павлу Николаевичу Медведеву — целуя и благодаря. Николай Клюев» (без даты).
Ионов мог заставить Клюева лжесвидетельствовать через управляющего домом № 45 по улице Герцена (бывшей Малой Морской) Ипполита Павловича Цкирия, того самого Харона из ГПУ, о котором мы уже говорили. Последний, являясь хозяйственным надсмотрщиком соседнего с «Англетером» дома № 8/23 по проспекту Майорова, присматривал (с 30 октября 1925 года) и за бывшим госиздатовским зданием, во флигеле которого обитал Клюев. Ниже мы еще обратимся к Ионову.
Следующая важная подробность: по соседству, в том же «герценовском» строении, проживал художник-авангардист Павел Андреевич Мансуров (1896–1983),[86] еще один «гость» 5-го номера «Англетера». В его известном письме к О. И. Ресневич-Синьорелли (1972 год) живописуется застолье у Есенина 27 декабря. Тон письма пошловато-развязный, с претензией на декоративно-художественную расцветку трагедии. Неуемная грязная фантазия автора не знает предела: Есенин является-де к нему, «товарищу с юношеских лет», 26 декабря (?) в шесть часов утра — прямо с вокзала «с огромным красным петухом», назначает приятельскую пирушку, продолжавшуюся с пяти часов вечера до пяти часов утра (Эрлих лгал иначе); вранье сдабривается постельным эротическим сюжетом и даже монологом хозяина номера о расстреле его друга, «фашиста» Алексея Ганина. Причем в уста Есенина Мансуров вкладывает фразу: «…товарищ — ничего, но поэт говенный». Кощунство мемуариста доходит до того, что отправку тела самоубийцы» в Обуховскую больницу он сопровождает жутковатой деталью: «Сани были такие короткие, что голова его ударялась по мокрой мостовой».[87] (Эту жуткую сцену видел критик Иннокентий Оксенов и описал ее в своем «Дневнике» так: «Лежал Есенин на дровнях головой вперед…»)
Кроме соседа по житью-бытью Клюева, четы Устиновых и непременного Эрлиха, Мансуров не рискнул больше никого «зачислить в гости» к поэту. Осторожничал. Такую понятную сдержанность он с лихвой компенсировал своего рода погребальными выдумками: рано утром, «задень перед этой ночью», Есенин шел-де по улице с таким смертельно отрешенным лицом («все было им решено»), что встретившийся по пути мальчик, взглянув на него, закричал от страха. Сдержать свою бредовую и целенаправленную фантазию «авангардист» не желал. Что же давало ему такую наглую уверенность?
82
Потир — литургический сосуд для освящения вина и принятия причастия.
83
Заявление Н. А. Клюева в Президиум губернского исполкома (1924) см.: ЦГА, ф. 3185, оп. 1,ед. хр. 2367,л. 12 (машинопись).
84
Занимаемая Н. А. Клюевым жилплощадь составляла 28,7 кв. м.
85
Илья Ионович Ионов (Бернштейн), издатель. — См. его «личные дела» № 557081, № 95404 (ЦГАИПТД). — См. также: «Пролетарские писатели. Антология пролетарской литературы». М., 1924. С. 296–297. Полезен сборник: В. Невский. Материалы для автобиографического словаря социал-демократов, встутшвших в рабочее движение за период от 1880 до 1905 годов. Вып. 1-й. П-д, 1923. — Переписка Ионова с Горьким (1918–1932). Архив А. М. Горького. М. Горький и советские писатели, т. X, кн. 1-я. — См. также: Секретная переписка Ленотгиза и «Прибоя» (1926–1928), ЦГАИПТД, ф. 1125, оп. 2, ед. хр. 11.
86
ЦГА, ф. 1963, оп. 180, ед. хр. 3704, л. 391. об. — 392. -Биографические материалы о Павле Мансурове.
87
Письмо Павла Мансурова к О. И. Синьорели о Есенине (10 августа 1972 г.). — «Минувшее» (Париж), 1989, № 8.