Страница 74 из 89
Другим индийцем, который одним из первых вступил в Теософское общество, был Мохини Чаттерджи, адвокат из Калькутты и потомок великого индийского реформатора Раммохана Рая. Он сопровождал госпожу Блаватскую и ее соратников в поездке в Дарджилинг. Олкотт писал об этой поездке:
«В Дарджилинге я жил вместе с несколькими теософами… и почти все мы, и я в том числе, сомневались, действительно ли существуют Гималайские Махатмы. Я встречался в Дарджилинге с людьми, которые называли себя чела Гималайских Братьев и утверждали, что не только неоднократно видели их, но даже жили рядом с ними по нескольку лет. Они смеялись над нашими сомнениями. Один из них показал нам изумительно выполненный портрет человека, не иначе как святого. Мне сказали, что это Махатма Кут-Хуми (ныне мой почитаемый учитель).
Через несколько дней после моего приезда к нам забрел тибетский коробейник по имени Сандук. Уже много лет подряд он регулярно обходил Дарджилинг и его окрестности, торгуя тибетскими безделушками. В дом, где мы остановились, он заглядывал не раз. Своей простотой, достоинством и приятными манерами он производил впечатление прирожденного джентльмена. В нем не было и намека на ту первобытную дикость, какую обычно приписывают тибетцам европейцы».
Елены тогда не было в Дарджилинге, и теософы решили, что неплохо бы воспользоваться случаем и самим получить через Сандука сведения о Махатмах Тибета.
«В первый раз мы задали ему несколько вопросов о Тибете вообще и о школе, к которой он, по его словам, принадлежал, – вспоминал Мохини. – Его ответы вполне соответствовали рассказам Богля, Тернера и других путешественников. На второй день мы спросили, не приходилось ли ему слышать в Тибете о людях, обладающих необыкновенными силами, помимо великих лам. Он сказал, что такие люди есть. Что они не обычные ламы, они гораздо выше их и, как правило, живут в горах, за Шигадзе и около города Лхаса. Эти люди, сказал он, совершают удивительные феномены или "чудеса", а некоторые их чела, по-тибетски лоту, лечат больных рисом-сырцом, который они лущат собственноручно. Затем одному из нас пришла в голову блестящая идея. Не говоря ни слова, мы показали Сандуку вышеупомянутый портрет Махатмы К.Х. Несколько секунд он разглядывал его, а потом, как будто узнав, почтительно поклонился изображению и сказал, что оно напоминает ему одного Махатму, которого он встречал…
Он сказал, что видел этого Махатму в прошлом году, примерно в то же время (в начале октября 1881 года), в местечке Еьянце, в двух днях пути от Шигадзе, куда Сандука привели торговые дела. Махатму сопровождали многочисленные гелонги. К нашему великому удивлению, на вопрос, как зовут Махатму, он ответил: "Их зовут Кут-хум-па". Мы принялись дотошно выяснять, что значит "они", то есть имел ли он в виду одного человека или нескольких, и он сообщил нам, что Кутхум-па много, но только один человек, главный над ними, носит это имя; учеников же всегда называют по имени гуру. Таким образом, если имя последнего Кутхум, то его учеников будут называть Кутхум-па. Тибетский словарь окончательно прояснил этот вопрос. Слово "па" означает "человек"; "Bod-pa", к примеру, – "человек из Bod, или Тибета", то есть тибетец, и т. д. Соответственно, Кутхум-па означает – человек (ученик) Кутхума или Кутхуми…
Узнав (от теософов), что индийцы отказываются верить в существование людей, называемых в Тибете "Братьями", Сандук предложил провести в эту страну любого желающего и таким образом убедить нас, что Братья существуют… Увидев особенные четки, принадлежавшие г-же Блаватской, торговец сказал, что подобные вещи могут быть только у тех, кому подарил их Тешу (Таши) – лама, ибо раздобыть их другим способом невозможно ни за какие деньги».
Во время своей второй поездки на Север Олкотту и Елене судьба послала самое значительное знакомство – друга, который до самого конца стал надежной опорой Елены Петровны и одним из лучших теософов. Это был Альфред Перси Синнет с женой Пейшенс. Синнет работал редактором влиятельной индийской газеты «Пионер», считавшейся рупором правительства. Интерес Синнета к оккультизму был связан с желанием открыть для себя законы, объясняющие те замечательные феномены, свидетелем которых ему довелось быть в Лондоне. Кроме того, поскольку Синнет был журналистом, его неутомимое желание искать новые сведения, задавать вопросы и брать интервью было патологически неистребимо.
Он часами расспрашивал Олкотта о том, как создавалась «Изида», откуда Елена Петровна Блаватская брала столь редкие сведения и что такое «невоплощенные существа», с которыми можно вести беседы и даже работать вместе. Олкотт пытался ему объяснить:
– Мы работали по крайней мере с одним «невоплощенным существом» – чистой душой одного из мудрейших
философов современности… Он был великим исследователем Платона, и мне говорили, что изучение смысла жизни настолько поглотило его, что он стал привязан к земле, то есть не смог разорвать эти узы и сидел в астральной библиотеке, созданной им ментально, предаваясь своим философским размышлениям… Он страстно желал работать с госпожой Блаватской над книгой и внес большой вклад в философскую ее часть. Он не материализовывался и не сидел с нами, не вселялся в госпожу Блаватскую медиумически, а просто его голос диктовал текст, советовал ей, как использовать сноски, отвечал на мои вопросы о деталях, инструктировал меня о принципах и играл роль третьего лица в нашем литературном симпозиуме.
– Это похоже на сказку или чудеса. Просто невозможно поверить, – восхищался Спинет.
А Олкотт, улыбаясь в бороду, с удовольствием рассказывал:
– Госпожа Блаватская служила платонисту секретарем самым настоящим образом. Их отношения ни в чем не отличались от отношений, характерных между личным секретарем и его хозяином. Кроме того, последний был видимым для нее и невидим для меня… Он казался не совсем «Братом», как мы обычно называли адептов, и все же более им, чем кем-нибудь иным… Он никогда ни единым словом не намекал нам, что считал себя живым человеком. Но мне говорили, что он не осознавал, что уже умер и покинул свое тело и плохо ориентировался во времени.
– Я помню, как мы с вами смеялись, когда однажды под утро, после необычайно тяжелой ночной работы, он тихо спросил меня: «Вы готовы начать?» – разразилась хохотом Елена.
– Да, – Олкотт тоже улыбнулся, – я помню, вы тогда сказали: «Ради бога, не смейтесь даже в глубине своей души, иначе старичок обязательно услышит и обидится».
– Не знаю, услыхал ли он мои слова, но в следующий раз, когда он пришел читать мне свою лекцию, то продолжил ее как ни в чем не бывало.
– Кстати, я уже имею доказательство того, что по крайней мере некоторые из тех, кто с нами работал, были живыми людьми. Я имею в виду тех, кто работал в астральном теле в Америке. Я уже видел некоторых их них в Индии, встречался с ними и даже разговаривал.
О первой своей встрече с госпожой Блаватской у Синнета остались самые яркие воспоминания:
«…О прибытии в Индию… полковника Олкотта и госпожи Блаватской было возвещено статьей в газете в несколько абзацев. Там туманно говорилось о том, что госпожа Блаватская была удивительным человеком, связанным с современной разновидностью магии, кроме того, я видел ее огромную книгу „Разоблаченная Изида“, которая, естественно, возбудила с моей стороны интерес к ее автору. В результате нескольких заметок, опубликованных в газете The Pioneer, редактором которой я в то время служил, возникла первая связь между нами. В соответствии с договоренностями, которые мы заключили по переписке этим летом, она в декабре 1879 года приехала в Аллахабад, чтобы посетить меня и мою жену в нашем зимнем доме.
Я хорошо запомнил утро, когда она должна была приехать, и я отправился на железнодорожную станцию для того, чтобы ее встретить. В то время поезда из Бомбея приходили в Аллахабад рано утром, и когда я доставил наших гостей домой, было как раз подходящее время для раннего завтрака. Если судить по ее последним письмам, то она, очевидно, опасалась того, чтобы у нас не сложилось о ней некоего идеального представления, которое жестоко потом разобьется о реальность. И она, невзирая на возможные последствия, изображала себя как грубого старого «бегемота в женском обличье», совершенно недостойного цивилизованного общества; но она делала это с таким живым юмором, что необходимая для этого интеллигентность, выдававшая ее с головой, более чем устраняла отрицательный эффект ее предупреждений. Ее грубые манеры, о которых нам так много говорили, не представляли собой ничего особенно страшного, хотя я помню, как однажды, когда визит длился уже неделю или две, на меня напали приступы смеха, когда полковник Олкотт серьезно заявил мне, что до сих пор госпожа «весьма сильно себя сдерживала». У моей жены и у меня не создалось такого впечатления о ней, кроме того, мы уже привыкли к тому, что ее беседы были всегда и неизменно более чем интересны. <…>