Страница 8 из 8
Л. Начитавшись Константина Бальмонта, томик стихов которого имелся в тюремной библиотеке, Маяковский сам начал писать стихи, дабы скрасить скуку пребывания в одиночной камере Бутырской тюрьмы. Исписал целую тетрадку, которую при освобождении охранники изъяли “во избежание распространения революционной крамолы” (Т. 2. С. 164). — Вообще-то, если верить самому поэту, это были два символиста на Б. И мотивы изъятия тетрадки у него не политические, а иронические: “Перечел все новейшее. Символисты — Белый, Бальмонт. Разобрала формальная новизна. Но было чуждо. Темы, образы не моей жизни. Попробовал сам писать — так же хорошо, но про другое. Оказалось, так же про другое — нельзя. Вышло ходульно и рев-плаксиво… <Далее цитата. — И. С.) Исписал таким целую тетрадку. Спасибо надзирателям — при выходе отобрали. А то б еще напечатал!” (“Я сам”). Закавыченная цитата про крамолу появилась неизвестно откуда.
М. Объявили скандально, выпустив манифест “Пощечина общественному вкусу”, в котором призывали скинуть с “Парохода современности” Достоевского, Пушкина, Толстого и прочую “старую рухлядь” (Т. 2. С. 170). – В “Пощечине…” не скинуть, а бросить, причем в мемуарах потом специально объяснялось, почему был выбран этот глагол, а не, скажем, сбросить, который поминается тоже (с. 189). Закавыченной “старой рухляди” в манифесте нет.
Н. — П. “Самый чепушистый из писателей двадцатых годов, Зощенко, к тридцатым годам стал писать свои повести, полные безысходной тоски, — „Аполлон и Тамара“, „Сирень цветет“, „Возвращенная молодость“, „Записки Синягина“ — и кончил весь этот цикл „Голубой книгой“, которая прозвучала как мольба о справедливости, милосердии, чести”. Эта очень грустная фраза взята из воспоминаний Николая Корнеевича Чуковского (Т. 2. С. 568). — В никак не откомментированной цитате из мемуаров Н. Чуковского три неточности. “Аполлон и Тамара”, одна из первых в цикле сентиментальных повестей, написана не к тридцатым, а в 1923 году. Повесть “М. П. Синягин” (Воспоминания о М. П. Синягине)” (таково ее точное заглавие) примыкает к этому циклу, но в него не входит. “Возвращенная молодость” и “Голубая книга” вместе с книгой “Перед восходом солнца” должны были, по мысли автора, составить новую трилогию.
Р. …Он показал истинный класс игры на поэтическом граммофоне (Т. 2. С. 639). – Речь о прекрасном поэте, но даже если он “DJ Заболоцкий” (заглавие статьи), все равно он не мог бы сыграть на граммофоне.
С. …Классические, “пушкинские” размеры (ямб, дактиль) (Т. 2. С. 640). — Прекрасно, что этот автор знает названия размеров (если, точнее, речь все-таки идет о метрах). Вот ведь другой автор вместо точного определения использует причудливые перифразы: “…уже заявлен “некрасовский” ритм, трехсложник (строка делится на отрезки из трех слогов с одинаково расположенным ударением), которым легче передать унылую речь, чем более “быстрыми” ямбом и хореем” (Т. 1. С. 306). Термины стопа, дактиль или анапест просто утаиваются от читателя. Но дактиль, как и другие трехсложники, считается как раз некрасовским, а не пушкинским размером.
Т. Помимо Десницкого, в “герцовнике” в те годы преподавали и читали лекции легендарный лингвист Виктор Жирмунский, писатель и филолог Юрий Тынянов (Т. 2. С. 646).— Тынянов был знаком с Заболоцким, интересовался его творчеством, но в институте имени Герцена не преподавал.
У. Нынешний читатель может познакомиться с “Заключительным сводом” Заболоцкого по книге “Стихотворения”, выпущенной в 2007 году издательством“Эксмо”, — томику из серии “Всемирная библиотека поэзии (Т. 2. С. 680). – “Экс-мо” — одно из самых безобразных, халтурных в издании классики предприятий. В распоряжении нынешнего читателя есть подготовленное сыном поэта “Полное собрание стихотворений и поэм”, вышедшее в Большой серии “Библиотеки поэта” (2002) и Собрание сочинений в трех томах (1983 – 1984).
Ф. Видимо, кому-то из более образованных коллег Твардовского и пришло в голову использовать сочетание “Василий Теркин” — именно так звали главного героя одноименного романа (1892) Петра Боборыкина (1836–1921), популярного в XIX веке беллетриста. – Твардовский утверждал противоположное: “Сознаюсь, что о существовании боборыкинского романа я услыхал, когда уже значительная часть “Теркина” была напечатана, от одного из своих старших литературных друзей. <…> …ни тени “заимствования” здесь не было и нет. Просто есть такая русская фамилия Теркин, хотя мне раньше казалось, что эту фамилию мы “сконструировали”, отталкиваясь от глаголов “тереть”, “перетирать” и т. п.” (“Как был написан „Василий Теркин””).
Х. Всего он (Шаламов. – И. С.) создал шесть циклов рассказов… (Т. 2. С. 728).— На самом деле пять: “Колымские рассказы”, “Левый берег”, “Артист лопаты”, “Воскрешение лиственницы” и “Перчатка, или КР-2”. Если к ним добавляются “Очерки преступного мира”, то это уже другой жанр, что очевидно даже из заголовка.
Ц. Ему удалось напечатать несколько подборок стихотворений (Т. 2. С. 731). – На самом деле при жизни Шаламова появилось пять стихотворных сборников и около полутора десятков стихотворных публикаций в периодике.
Ч. Миллионы заживо сгнивших на Колыме никогда не интересовали Запад…(Т. 2.С. 332).— Видимо, автор невнимательно читал Шаламова. “На Колыме тела предают не земле, а камню. Камень хранит и открывает тайны. Камень надежней земли. Вечная мерзлота хранит и открывает тайны. Каждый из наших близких, погибших на Колыме, – каждый из расстрелянных, забитых, обескровленных голодом – может быть еще опознан – хоть через десятки лет. На Колыме не было газовых печей. Трупы ждут в камне, в вечной мерзлоте (“По лендлизу”).