Страница 6 из 6
Шукшинский вздох безнадежнее. Матушка-Русь велика настолько, что люди затерялись во времени и пространстве, утратили общие представления о добре и зле и потому не могут понять друг друга ни здесь, ни там.
"Мы просто перестаем быть единым народом, ибо говорим действительно на разных языках", — заметил в конце шестидесятых Солженицын.
А было бы о чем поговорить пастуху Емельяну и бывшему пастуху Никите Хрущеву, если бы они встретились ТАМ?!
В "Жил человек" тоже от первого лица, без всякого стилистического блеска, в запинающейся оговорочной манере изложена простая история: сердечник, который успел рассказать историю своей жизни, но не успел — анекдот, умирает ночью в больничной палате. "Точечка-светлячок" кардиограммы в "синем, как кусочек неба" квадрате телевизора останавливается вместе с сердцем.
"Люди вошли в палату, где лежал... теперь уже труп, телевизор выключили. Всю ночь я лежал потом с пустой душой, хотел сосредоточиться на одной какой-то главной мысли, хотел — не понять, нет, понять я и раньше не пытался, не мог — почувствовать хоть на миг, хоть кратко, хоть тот следок тусклый, чуть-чуть бы хоть высветлилось в разуме, в душе ли: что же это такое было — жил человек... Этот и вовсе трудно жил. Значит, нужно, что ли, чтобы мы жили? Или как? Допустим, нужно, чтобы мы жили, то тогда зачем не отняли у нас этот проклятый дар — вечно мучительно и бесплодно пытаться понять: "А зачем все?" Вон уж научились видеть, как сердце останавливается... А зачем все, зачем! И никуда с этим не докричишься, никто не услышит. Жить уж, не оглядываясь, уходить и уходить вперед, сколько отмерено. Похоже, умирать-то — не страшно".
"— Жил, жил человек и умер. — А чего бы ты хотел? — говорю" (С. Довлатов).
В "Калине красной" Шукшин сыграл смерть героя. В статье о родных местах он пытался представить собственную кончину: "Когда буду помирать, если буду в сознании, в последний момент успею подумать о матери, о детях и о родине, которая живет во мне. Дороже у меня ничего нет".
Никто никогда не узнает, о чем он подумал в последний миг ночью второго октября семьдесят четвертого года и успел ли подумать о чем-нибудь вообще. Литературе, как молитве, в таких случаях приходится верить на слово.
Слова Россия, родина, государство были захватаны жирными пропагандистскими пальцами, истрепались от долгого и неумеренного употребления. В своей артистической прозе Шукшин чаще их избегал или делал предметом иронической игры.
В рассказе "Забуксовал" (его анекдотической моделью можно считать чеховское "Не в духе") совхозный механик Роман Звягин вдруг спотыкается на гоголевской птице-тройке, которую зубрит его сын-школьник. Думая о своем, о постоянном шукшинском ("Половину жизни отшагал — и что? Так, глядишь, и вторую протопаешь — и ничегошеньки не случится... И очень даже просто — ляжешь и вытянешь ноги, как недавно вытянул Егор Звягин, двоюродный брат..."), он вдруг делает собственное литературное открытие. "Вдруг — с досады ли, что ли, со злости ли — Роман подумал: "А кого везут-то? Кони-то? Этого... Чичикова?" Роман даже привстал в изумлении... Прошелся по горнице. Точно, Чичикова везут. Этого хмыря везут, который мертвые души скупал, ездил по краю. Елкина мать!.. Вот так троечка! ... Вот так номер! Мчится, вдохновенная богом! — а везет шулера. Это что ж выходит? — не так ли и ты, Русь?.. Тьфу! ...Тут же явный недосмотр! Мчимся-то мчимся, елки зеленые, а кого мчим? Можно же не так все понять. Можно понять..."
Школьный учитель, к которому герой идет за разъяснением, сначала долбит привычные прописи ("Гоголь был захвачен движением, и пришла мысль о России, о ее судьбе..."), потом и сам запутывается ("И так можно, оказывается, понять").
Проблема так и остается неразрешенной. Учитель идет фотографировать закаты, механик, удивляясь своему ребячеству, идет домой. "Он — не то что успокоился, а махнул рукой, и даже слегка пристыдил себя: "Делать нечего: бегаю как дурак, волнуюсь — Чичикова везут или не Чичикова?" И опять — как проклятие — навалилось — подумал: „Везут-то Чичикова, какой же вопрос?"".
В подтексте прозы Шукшина постоянно пульсирует и этот, гоголевский, вопрос: "Русь, куда же несешься ты? Дай ответ!.. Не дает ответа".
Писатель-пророк задавал его из далекого Рима. Сельский механик пытается найти на него ответ через сто лет с лишним из глубины России-СССР.
Коварное шукшинское "заземление" кажется сегодня даже более острым, чем гоголевская лирика.
Чичиков, наконец, доехал?!
Необгонимая тройка — с обрыва...
Поздно решать: права — не права.
Неудержимо, необратимо
На площади Красной растет трава.
С писателем уходит его мир — это неизбежно. Но — если это настоящий писатель — неизбежно должна быть подхвачена его тема.
Кажется, шукшинская жизнь, шукшинские герои бесследно исчезли, шукшинские вопросы потеряли прежнюю остроту. Но скорее всего они на время притаились, замерли в ожидании нового летописца.