Тропою волка

— Ослабить Швецию неплохо бы, — говорили царю воеводы, — заставить, к примеру, с Данией воевать. То бишь Данию как старого соперника Швеции заставить с ней воевать. Пустить своего человечка к датскому королю Фридриху, да пусть он всякого наговорит супротив Швеции. Вот ежели и Дания начнет со Швецией воевать, мы, глядишь, и подписались бы.

Царь слушал, полагая, что так и следует в будущем сделать. Не знал он, что, пока его воеводы ломают головы, как бы ослабить Швецию, у этой страны мало-помалу появляется новый союзник, бывший союзник его, царя — Богдан Хмельницкий.

Уже в январе из Стокгольма пришла благодарность Ивану Выговскому за его содействие в налаживании дружеских связей между Швецией и Русью с Запорожским войском. Хмельницкий и Карл Густав объединялись для войны с Польшей. Уния Переяславской Рады трещала по швам с каждым днем все сильнее и сильнее. Царь думал и о том, как бы уже не воевать с Радзивиллом, а взять его на службу, так и быть, даровав ему привилегии. Ранее об этом сам просился Павел Сапега втайне ото всех, но, узнав, что царь не собирается назначать его Великим гетманом княжества, как и не собирается сохранять никакой автономии ВКЛ, постепенно свернул переговоры и стал также вести военные действия против Московии. Сейчас царь об этом своем чванливом отказе Сапеге уже жалел, решйв исправить ошибку, договорившись с самим Великим гетманом. Впрочем, ситуация менялась почти каждый день, как и мысли государя московского. Порой больше, чем война со Швецией, его беспокоили донесения об активности партизан, особенно в районе Смоленска, Мстиславля, Полоцка и Витебска. Чуть западней Смоленска, в Красном, действовал отряд из нескольких сот лесных мстителей, патрулирующий дороги и въезды в деревни. Выследить и разбить этих «воров» у московитян никак не получалось.

А литвинская шляхта разбегалась. Одни вместе с Великим гетманом и его почти пятитысячным войском ушли в Жмай-тию, в Кейданы, под охрану шведов, другие — в Королевец, или иначе Кенигсберг под защиту пруссов. В Королевце, некогда также литвинском городе, православный архимандрит Павел Корсак из Мстиславля с монахами Тарасом Прокоповичем, Илларионом Бакиевским и Митрофаном Пашинским подписали личную присягу на верность шведскому королю. Полоцкий купец Василь Гира прислал Карлу Густаву для войны огромные деньги — 2700 талеров Великого княжества Литовского. Впрочем, слали деньги и Радзивиллу. Особенно удивила Великого гетмана сознательность партизан: эти по большей части простые деревенские мужики не оставляли у себя, а отправляли гетману все захваченные у москови-тян денежные средства. Казна литвинского войска постепенно пополнялась.

Столица же горела, горела как никогда до этого. И даже когда две недели спустя в болоньской харчевне «Зеленая Луна» литвинские студенты подписывали свое соглашение о создании отряда добровольных мстителей, огонь все еще не унимался, пожирая Вильну своими рыжими жадными языками. Пожары в городе не прекращались семнадцать дней и ночей.

Глава 2 Тяжкий выбор князя Алкала

Януш Радзивилл с войском ушел в пограничный жмайт-ский город Кейданы, что расположился на западном берегу притока Немана Нявежи, где уже стояли шведы, а Кмитич с небольшим отрядом спешно выехал в Ригу, чтобы привести в Кейданы посла княжества Литовского в шведской Ливонии Габриэля Любянецкого, который выехал туда из Вильны еще в конце июля и о котором ничего не было известно. В Ригу Кмитич прибыл ночью, по Песочной дороге петляя по склонам холма Кубе, минуя уже уснувший рыбацкий поселок ливов.

Кмитич с радостным волнением смотрел на черные силуэты шпилей и башен на фоне фиолетового балтийского неба. Этот тесный, даже немного неопрятный по сравнению с Вильно город Кмитич полюбил и словно возвращался в тот веселый пятьдесят первый год, когда он учился здесь на офицера артиллерии. Где-то здесь жила веселая немецкая девушка Марта, благодаря которой он неплохо научился говорить по-немецки, где-то здесь обитал и чванливый Стрис, с которым у Кмитича сорвалась дуэль…

На улицах Риги жизнь затихает рано, даже в длинные летние вечера. Ни один почтенный горожанин не выйдет на улицу после захода солнца, если его не вынудит к этому нечто срочное. Литвины ехали в кромешной темноте, прислушиваясь к цокоту копыт по мостовой, к бульканью воды в сточной канавке, уносящей в Даугаву накопившиеся за день отбросы вперемешку с дождевой водой. Мостовая была вся в ухабах, кое-где выше, кое-где ниже — кто как вымостил. Каждый хозяин сам мостит участок улицы, прилегающий к его дому… Процессия держала путь к Вецпилсета — Старому городу, Рижскому замку, в резиденцию губернатора города Магнуса Де ла Гарды…

Любянецкий, слава Богу, оказался жив-здоров и находился в Риге. Правда, этот напыщенный господин так-таки ничего путного за все это время не сделал, похоже, проведя время в распитии вин и в светских беседах с Де ла Гарды. Слуги отказались будить его ночью — Кмитич же хотел встретиться с представителем Княжества не медля.

— Черт с ним! — ругнулся полковник и отправился спать, полагая, что утро вечера и в самом деле мудренее.

Уставший Кмитич заснул, едва приняв горизонтальное положение. Два часа глубокого сна — и вот он уже спешит на встречу с послом и губернатором. Де ла Г арды принял Кмити-ча с любезной улыбкой, которая тут же слетела с его лица, как только он узнал, что город Вильно захвачен царем. Вальяжный, в кружевах и в мягкой широкополой шляпе, Любянецкий резко побледнел, узнав, что от того города, из которого он выехал в Ригу десятью днями ранее, уже мало что осталось.

Любянецкий и губернатор Риги стали спешно подготавливать подисание договора о взаимопомощи. Это было сделано в тот же день — 10 августа. Атмосфера в Рижском замке во время подписания документа мало напоминала ту торжественность, что царила при первом заключении Унии в Вильне, хотя вызвала колоссальный ажиотаж: зал дворца не смог вместить всех желающих, несмотря на то, что официально пригласили немногих. Кмитич принес в город весть, всколыхнувшую абсолютно всех в Риге: захвачена и горит Вильна, «славянский Карфаген», как здесь называли столицу ВКЛ, один из главных, вместе со Стокгольмом, торговых партнеров Риги! Город пребывал в шоке.

— Поверьте, я и сам крайне заинтересован придать больше активности на литовским фронте. Но король, видимо, считает чуть иначе. Похоже, он сильно увлекся в Польше, — говорил уже не столь дипломатичный и замкнутый, как раньше, Магнус Де ла Гарды Габриэлю Любянецкому, который по-шведски как можно мягче стал укорять его в чересчур пассивной помощи. Встревоженный губернатор Ливонии явно давал понять, что тесного контакта с королем Швеции даже у него, самого приближенного ко двору человека, не всегда получается. За непроницаемым лицом ливонского губернатора скрывалась буря эмоций. Де ла Гарды в сердцах думал о короле Карле Густаве: «Полунемецкий идиот! Какого черта он там лазает по Польше?! Московиты скоро в Риге будут, если так пойдет даыие!»

— Неплохо бы напомнить королю, что главная опасность вовсе не в Польше. Главные дела происходят здесь, в Литве, и нам нужна его помощь как никогда, — говорил рижскому губернатору литвинский посол, намекая и о немалых деньгах, присланных королю Швеции для войны за Литву. Но Де ла Гарды не было необходимости что-то намекать. Он и сам все прекрасно понимал. Понимал и сдерживал, как мог, свои эмоции.

— Рига под угрозой. Нам грозит то же, что случилось с Вильно! — громко переговаривались между собой в переполненном зале замка немецкие рижане так, что их слышал и Кмитич.

Договор состоял из двух частей: в первой части давался положительный ответ шведской стороны виленскому бискупу Юрию Тышкевичу, Янушу и Богуславу Радзивиллам о помощи Швеции терпящей бедствие Литве. Во второй части уже конкретно оговаривалась эта самая помощь. На основе рижского договора окончательную редакцию Унии решили подписать чуть позже, через неделю, доработав контекст договора, предусмотрев права и обязанности литвинской шляхты. Местом подписания избрали Кейданы — там уже стояло ливонское войско Шведского королевства, расквартировалась армия гетмана, и туда московитяне уж точно не сунутся. Днем подписания Унии избрали 17-е число.