Огненный всадник

— Вот же хорошо тамошним мужам! — завистливо покачал головой Кмитич. — А у нас так вертись около нее, ухаживай, знаки внимания оказывай!..

— Как сказать, — вновь поднял палец вверх гетман, выпил, уже не чокаясь, крамбамбули, крякнул от удовольствия и продолжил:

— Я ей намекаю про фигуру, мол, можно было бы и постройней быть для качественного соблазна нашего брата, а она дивится и отвечает, что у них там, в Московии, то бишь, или на Валдае пышные формы считаются лучше, чем наши стройняжки. И мочки ушей оттягивают. Для красоты. Как и чем, не знаю.

— Странно, — Кмитич вновь покачал головой, — чего же тут красивого в плохой фигуре? Или в длинных мочках ушей?

— Так они даже натощак водку пьют, хоть и не любят ее, чтобы пополнеть! — стукнул ладонью по столу гетман.

— А вот это хорошо! — улыбнулся мечтательно оршанский полковник. — Сто грамм хорошей водки не повредит даже ка-бете.

— А уши?! Уши вытягивают, ибо тоже считают это красивым! Разве это хорошо?

— Вот это вообще непонятно. Зачем? Толстые и с длинными ушами? Не, пан Януш, не по мне такие женщины.

— А еще мне эта кабета пожаловалась, что возвращаться домой не хочет. Так и сказала, мол, забирай меня, господин пан хороший, в плену-де она себя и то свободней ощущает, ибо их там в теремах, то бишь гаремах, держат, ходить никуда не дают, замуж выдают с тринадцати лет, да не по своей воле.

— Как у Радзивиллов, — усмехнулся Кмитич.

— Они даже крестьянским девкам завидуют в этом деле. Танцы, опять-таки, ересью считают. Даже смотреть на танцующих — грех! И не спать после обеда — тоже для них ересь!

— Значит, — просиял Кмитич, — надо на них нападать после обеда, когда все спят! Это же здорово!

— Если бы! На войне я что-то такого у московитов не замечал. Грешат все!

— Азия, — грустно кивнул Кмитич, — что-то я расхотел в Индию, пане. Да и на Валдай мне твой больше не хочется…

В конце января к Радзивиллу подтянулся Сапега с небольшой силой, встав по противоположную сторону города. Чем он все это время занимался — никто не спросил.

— Ну, вот, пан Самуэль, — говорил гетман Кмитичу, глядя издалека на темнеющие стены Могилева на белом снежном фоне, — ты оборонял Смоленск. Не повезло Смоленску. А теперь примеришь шкуру московитов — будешь сам город брать. Может, здесь повезет.

— В Смоленске у царя сто пятьдесят тысяч войска было, а у нас всего пять. Да и то он города не взял, пока сами не сдались. А сейчас у нас менее двадцати тысяч будет участвовать в штурме, а у них там — семь тысяч. Пушек мало, особенно стенобитных орудий не хватает. Разница есть? Есть, и большая! Нам надо очень аккуратно действовать. Людей беречь и больше бомбить город. Хотя… Свой же город! И сидят в нем такие же люди, как моя Маришка, оставшаяся у царя в Смоленске.

— Если так думать, то воевать вообще расхочется, — недовольно буркнул гетман, покосившись на Кмитича, — ты солдат, пан, и нюни распускать тут не стоит. А с городом так и будем делать. Подкопами да обстрелом заниматься. Как только пробьем где стену, сразу бросим туда пехоту, а если они сильно уж упрутся, то тут же назад. Я вот на другое надеюсь — что Поклонский нам ворота откроет да^унт подымет против москалей.

— Поклонский? Бунт? Не, — покачал своей меховой шапкой, украшенной ястребиными перьями, полковник Кмитич, — этот сейчас не подымет даже свой собственный…

— Ха-ха! — рассмеялся Януш. — Моя школа! Ты стал выражаться очень точно! Хотя, может, ты и прав. Тоже сомневаюсь на его счет. Пусть хотя бы тайно впустит нас в город. О том уже договоренности имеются…

В это время Поклонский, вертлявый, как флюгер, уже соображал, как бы открыть ворота и впустить в город армию Радзивилла. Правда, принять обратно сторону Княжества По-клонского заставляла вовсе не потенциальная страсть к предательству, а сравнительный анализ двух держав — Литвы и Московии. Он писал в Старый Быхов Золотаренко буквально следующее: «Мы в лучшей вольности прежде за ляхами были, чем теперь живут наши; собственные мои глаза видели, как бездельно поступала Москва с честными женами и девицами». Также Поклонский отписал лист и протопопу Нежинскому: «Золотые слова шляхте и городам на бумаге надавали, а на ноги шляхте и мещанам железные вольности наложили; насмотрелся я над кутеинскими монахами, как Москва почитает духовенство и вещи церковные: в церкви престолы сами обдирали и все украшение церковное в столицу отослали, а самих чернецов в неволю загнали; а что с отцом митрополитом и другими духовными делают! Жаль: вместо лучшего в пущую неволю попали».

Несмотря на то, что гарнизон Могилева с прибывшими из Шклова полутора тысячами солдат Германа Фанстандена увеличился до семи тысяч, комендант не верил в победу. По его донесениям у Радзивилла было 20 ООО, а с обозными людьми — 30 ООО человек. Ромодановский все не шел.

В первый день февраля прошла первая разведка боем у стен города. Под командованием Богуслава Радзивилла был вначале выслан дозор. Богуслав отрядил в дозор Кмитича с отрядом легкой конницы (казаков) при поддержке Высоцкого и полоцкого пана Сосновского. Затем гетман послал на штурм Юшкевича с венгерской пехотой. Стрельба и суета у стен не предвещали быстрого успеха. В это время на берегу Днепра показался московитский отряд.

— Ясновельможный пан! — подскакал на вороном коне к Богуславу офицер. — Там отряд! Человек пять сотен, не меньше!

— Полковник Моль! Лейтенант Путкамер! — обернулся на своих офицеров Богуслав и сделал повелительный жест рукой, означавший атаку на врага. Московиты были немедля атакованы с двух сторон. В десятиминутном бою половина моско-витского отряда была перебита залпами мушкетеров. Богуслав подключился к атаке бегущего спасаться в город неприятеля.

— Смерть схизматикам! — кричал Слуцкий князь, размахивая шпагой. Его добрый конь догнал последние ряды бегущих. Богуслав и сам не заметил, как оказался в гуще убегающих врагов. Он проткнул одного шпагой, выстрелил из пистолета в грудь второму… Кто-то тоже выстрелил, и конь под Богуславом рухнул в снег с жалобным ржаньем. Князь вылетел из седла, уйдя по пояс в глубокий сугроб.

— Черт побери! — ругался Богуслав. — Коня, мать вашу!

Московиты уже скрылись в воротах города. Рядом спрыгнул с седла капрал Вейр, он помог Богуславу выбраться из сугроба и отдал своего коня.

— Надо сходить в церковь, — говорил сам себе Богуслав, возвращаясь в лагерь, — что-то не везет…

— Мы с вами, паны мои любезные, по уши в грехах, — говорил Богуслав Янушу и Кмитичу, — нужно помолиться и покаяться, тогда Господь будет на нашей стороне.

Януш и Кмитич согласились, но в церковь отправились лишь Богуслав с Кмитичем — у Януша возникли неотложные дела. Правда, идти в деревенскую маленькую лютеранскую церквушку хозяина дома, где жили Кмитич с гетманом, Богуслав презрительно отказался.

— Тут есть рядом красивая белокаменная церковь, — сказал он, — туда и пойдем.

Протестантская церковь под охраной пехоты Юшкевича стояла в низине, неподалеку от Могилева, на расстоянии не более трехсот шагов от стены. Она была сложена из белого камня, представляя собой вытянутый с запада на восток восьмигранник с башенкой, увенчанный куполом с надстроенными над ним ярусом звона и шавкой на барабане. Верхушку церкви украшала типично православная маковка с позолоченным крестом. Сюда и отправились помолиться Богуслав и Кмитич. Оршанский князь с любопытством и опаской оглядел храм.

— Похоже на православную церковь, а в нашей веске лютеранский храм — это небольшой деревянный сруб в голландском стиле, — говорил Кмитич Богуславу, пока они оба, хрустя сапогами по снегу, подходили к бронзовым дверям, украшенным изображениями моисеевых заповедей, — наша весковая церковь не только проще, пан Богусь, но и безопаснее, а до этой можно запросто достать ядром со стены. Так, церковь эта красивее, но мы же на войне, не до красот.

— Пустое, пан полковник! — раздраженно отмахнулся Богуслав. — Бог нас защитит.

Он перекрестился и зашел внутрь первым. Внутри храм представлял из себя уже типичную протестантскую церковь: никакой пышности, все строго и просто, без икон, без алтаря, но с обязательным наличием баптистерии — бассейна для полного погружения при крещении, с кафедрой для проповеди, с местом для паствы, с небольшим органом…