Огненный всадник

Когда горизонт осветился лиловым светом, Кмитич уже приближался к окраине Орши. Уставший конь еле волочил ноги, за спиной хорунжего позвякивал мушкет, мерно бренчали на кожаном ремне зарядцы, в сумке сбоку покоились скромные съестные припасы, что ему собрала жена, а свою собственную одежду хорунжий упаковал в заплечный мешок. Два пистолета Кмитич надежно спрятал под стрелецкой свиткой, а в сапоге у него притаился еще один маленький пистолетик — на всякий пожарный случай. В другом сапоге Кмитич надежно припрятал куда более полезный маленький нож, который смастерил сам еще в 17 лет.

Подъезжал к городу Кмитич со стороны Рши, не в силах отказать себе в том, чтобы подъехать к Диву. Дуб стоял на прежнем месте, война не тронула старого хозяина леса. Кмитич, здороваясь с Дивом, приложил ладонь к мокрой от росы голубовато-серой коре дерева и посмотрел вверх. Россыпи желудей бросились ему в глаза. «Значит, будет снежная зима», — подумал Кмитич и с тоской вспомнил, какой душистый кофейный напиток умела варить его матушка из дубовых желудей.

— тихо пропел Кмитич, вдохнув воздух полной грудью. Здесь, на берегу Рши, около Дива царил покой и уют, ощущался знакомый и такой до одури родной запах коры, листьев и земли, но до ноздрей Кмитича все же долетел и резкий чуждый запах гари. Похоже, в городе вновь горели дома. От местных и крестьян и от пары групп беженцев Кмитич уже знал, что в Орше в прошедшие сутки была битва — оттуда слышалась стрельба из мушкетов и пушек, но что там именно сейчас творится, никто не мог толком сказать. Хотя по лицам людей было видно, что на благоприятный исход боя они не надеялись. И в самом деле, уже подъезжая к родному городу, Кмитич убедился, что он в руках врагов — везде казачьи посты. Впрочем, победители были пьяны, многие спали, иные едва держались на ногах, и никто даже не подумал обратить внимание на конного стрельца. Так совершенно беспрепятственно Кмитич въехал в городские ворота.

Здесь его сердце сжалось: везде виднелись признаки боя — для литвинов явно проигрышного. Хорунжий увидел около дюжины убитых гайдуков, небрежно сваленных в ряд у стены полусгоревшего дома. Вместе с конем лежал убитый гусар, с которого уже успели снять шлем и кирасу. А вот и убитые казаки со стрельцами, все еще не похороненные. Кмитич тихо присвистнул от удивления: погибших московитов, причем тел было много, так же небрежно уложили в ряд и накрыли грубой циновкой. «Может, не ошиблась еврейка, что наши дали им прикурить?» — подумал Кмитич, вертя головой то вправо, то влево. Однако как бы там ни было, но литвины покинули город. Многие дома хранили следы пожара, глядя на улицы черными закопченными окнами.

Убитые стали попадаться все чаще. Кмитич часто задышал, стараясь не смотреть по сторонам — среди убитых было много женщин, успел заметить он и детские тела. Где-то трижды прозвучали сухие выстрелы, но то был явно не бой — куражились пьяные победители. Видимо, из-за раннего часа московитов на улицах и у домов было очень мало. Местных же вообще не было видно. Уютная маленькая синагога, выкрашенная белой штукатуркой, сейчас была чернее ночи от копоти пожара. «Надеюсь, люди успели выскочить оттуда раньше», — подумал Кмитич. Он не удержался. Остановил коня, огляделся — вроде никого. Спрыгнул на землю и осторожно зашел в сгоревшие двери закопченной синагоги. В нос ударил смрадный запах. Кмитич прижал к носу рукав, осторожно ступая вперед, глаза стали привыкать к сумраку разгромленного помещения… Наступив на что-то мягкое, хорунжий в ужасе отшатнулся — на полу лежали груды трупов, обгоревших и не очень. Их тут было больше полутора сотен. Женщины, дети, старики, мужчины… Похоже, казаки загнали сюда семьи еврейских торговцев и подожгли. Пожар, судя по всему, потух быстро, но люди погибли в едком дыму. Кмитич вновь с холодеющим сердцем осмотрелся. Вот молодая женщина, ее вороные волосы рассыпались по закопченному полу. Безымянный палец выброшенной вперед правой руки отрублен. Видимо, изуверы пытались снять с руки обручальное кольцо и просто рубанули по пальцу саблей…

Кмитич выскочил из синагоги, шатаясь, отошел в сторону, упал на колени и, упершись руками в землю, начал тяжело дышать. Его грудь сотрясали судорожные толчки, словно душа желала побыстрей отделиться от тела и улететь раньше времени на небо, подальше от этого ужаса.

Кмитич был солдатом, привыкшим к войне, крови, видел страдающих раненых, оторванные головы и руки, видел мертвых ратников, сам убивал, но только не к такой войне он привык. Такую войну он вообще не принимал ни умом, ни сердцем. «Ведь я, наверняка, половину из них знал», — думал князь о несчастных жертвах, утирая влажное лицо и таза рукавом. «Неужели это все сделали те самые приятные в общении люди, с кем я разговаривал в Смоленске, когда подыскивал себе платье?»

Он, правда, быстро пришел в себя, вскочил в седло и галопом поскакал к Оршанскому Кутеинскому монастырю игуменьи Ираиды Куракиной. Он въехал в разгромленную калитку монастыря. На крыльце сидя спал, опершись о мушкет, стрелец. Но спящий часовой вскочил, выставил свою рушницу и громко крикнул:

— Стой! Куда прешь?

— К игуменье Куракиной! Где она? Что с женщинами?

— А ты кто таков? — стрелец с подозрением осматривал Кмитича, понимая, что перед ним некий знатный человек, явно не простой ратник. Шапка, вроде, сотницкая. Да и осанка как у знатного дворянина. Точно не босяк!

— Я от самого царя с донесением к атаману Черкасскому, — старался говорить с московитским акцентом Кмитич, — он распорядился, чтобы всех православных монахинь переправить в Смоленск, если опасность здесь будет.

— Да уж, была тут опасность. Находились охотники! — усмехнулся стрелец. Похоже, он поверил Кмитичу, но все еще косился подозрительно.

— А ты, стало быть, их охраняешь? — спросил хорунжий.

— Атаман Черкасский приказал, мол, чтобы ни одна мразь сестер не тронула. Они, монахини, стало быть, согласны предаться Московской церкви Никона. Сам-то атаман ушел ляхов добивать, а кое-кто этим и воспользовался. Лезут. Так что, барин, и вас не пущу. Уж не обессудьте. Приказ. Мне бы бумагу какую-нибудь с печатью царской. Вот тогда впущу.

«Барин»… Кмитич усмехнулся, но и одновременно облегченно вздохнул. Монастырь, слава Богу, уцелел. Монахини живы. Хотя весь правый угол здания был посечен пулями: видимо, и здесь шел бой.

— Молодец! — похвалил стрельца Кмитич, и в самом деле довольный, что хотя бы здесь порядок. — Охраняй и дальше. Доложу о тебе царю. Как звать-то?

— Афанасий мы. Ивановы. Девятого московского стрелецкого приказа, стало быть, — стрелец явно приободрился.

Кмитич поскакал к замку, к своему дому — небольшому дворцового типа каменному зданию. Оно, к большой радости князя, было также цело, но вокруг толпились казаки и несколько стрельцов. Казаки были похожи на турок или татар: в высоких не то фесках, не то папахах, в зелено-красных одеяниях, в красных и синих шароварах. Один из них, с длинными черными усами, грубо окрикнул Кмитича.

— Куда? Кто таков?!

— Я… — хорунжий растерялся, но лишь на секунду. — Я из Смоленска, от царя Алексея Романова, от князя его Хованского. С личным секретным донесением. Где ваш старший?

— Атаман?

— Так, атаман. Черкасский! — вспомнил Кмитич фамилие донского командира.

— Атаман Черкасский пошел преследовать литвинское войско, — махнул казак рукой в южном направлении.

— Но у меня к нему срочное донесение, особо секретное! А кто вместо него в городе остался?

— Его братэла Ибан Черкасский. Ну, или Иван по-вашему, — казак, пусть и слегка хмельной, похоже, был здесь самым трезвым. Он несколько подозрительно покосился на Кмитича- видимо, ему показался незнакомым акцент всадника в серой форме стрельца. Тем не менее, кто разберет это пестрое северное воинство царя, где иные стрельцы даже двух слов связать по-русски не могут! Поэтому казак отбросил все подозрения. В конце концов, стрелец мог быть из Курска или Брянска, там по-русски говорят примерно одинаково.