Страница 74 из 114
И он плюнул два раза.
— Только нужно побыстрее, — сказал дядюшка Одиссей. — Послезавтра начинаются юбилейные торжества. Ты получишь немало денег — по доллару за табличку. Всего семьдесят табличек. А прибивать их будешь к фонарным столбам.
— Так, — сказал Далей Дунер. — Значит, только семьдесят долларов. Не думаю, что мой профсоюз согласится с такой оплатой.
— Ну-ну, Далей, там еще наберется штук тридцать других вывесок и объявлений. Так что, на круг, сто долларов. Идет?
— Идет, — ответил Далей. — Но я забыл сказать, что не смогу прибивать таблички прямо к столбам.
— Почему еще? — спросил дядюшка Одиссей.
— Мой профсоюз Расклейщиков объявлений и Прибивальщиков табличек не позволяет мне этого. В его уставе сказано, что «любая табличка, сделанная членом профсоюза, должна быть прибита к столбику, сделанному тем же членом профсоюза».
И круглая цена за все вместе — за табличку, яму и столбик — определена в пять долларов...
— Но если нам не надо другого столбика?! — завопил дядюшка Одиссей. Если нас вполне устраивает тот, на котором фонарь?
— Ничего не могу поделать, — сказал Далей Дунер. — Так говорит наш устав. Можете жаловаться.
— Да, я напишу вашему председателю! — гневно сказал дядюшка Одиссей. Я объясню ему, что глупо...
— Дело в том, Одиссей, — прервал его Далей Дунер, — дело в том, что я и есть председатель профсоюза Расклейщиков объявлений и Прибивалыциков табличек. А еще я его казначей и единственный его член. Сам плачу членские взносы, сам их собираю и сам устанавливаю правила. В моем профсоюзе не бывает никаких разногласий...
— Ладно, — сказал дядюшка Одиссей. — Кончим этот разговор. Но ведь ты же не против прогресса родного города? Три доллара за штуку, и все.
— Пять, — сказал Далей.
— Как хочешь, — вздохнул дядюшка Одиссей. — Тогда, я боюсь, мы попросим кого-нибудь другого.
— Это ваше право, — сказал Далей. — А мое право бастовать. Я проведу сидячую забастовку и испорчу вам все праздники.
— О боги! — закричал дядюшка Одиссей. — Что же ты от меня хочешь? Я ведь ничего не решаю. Но знай, что ты стоишь на пути прогресса! Ты...
Окончания их разговора Гомер не слышал: ему надо было торопиться на генеральную репетицию праздничного представления, где они с Фредди исполняли роли индейцев.
Их должны были выкрасить с ног до головы в кофейный цвет, украсить перьями, а единственной их одеждой будут полотенца вокруг пояса.
Гомер был обязан прийти особенно точно, потому что все представление начиналось именно с него — с того, как он добывает огонь при помощи трения. Большая часть пьесы касалась исторических событий, рассказывающих о старике Эзекиеле Эндерсе и о том, как привелось ему основать город Сентерберг. Органист местной церкви написал для сопровождения пьесы слова и музыку длиннейшей кантаты и разучил ее вместе со своим хором.
Репетиция прошла с блеском. Хористы были в голосе, а исполнители ролей старика Эндерса и других первых поселенцев тоже не ударили лицом в грязь. Нечего и говорить, что Гомер, Фредди и прочие ребята также были на высоте.
Торжественный миг открытия юбилейных празднеств неуклонно приближался.
В последние дни Гомеру не удавалось повидать дядюшку Одиссея, но он знал, что у того немало хлопот и неприятностей. Взять хотя бы, что таблички до сих пор не установлены!
А так как все дома, дворы, улицы и квартиры выглядели совершенно одинаково, можно представить себе, каких трудов стоило достойным обитателям нового квартала находить свои собственные дома и квартиры.
Да, все сто домов были похожи друг на друга, как сто пончиков из автомата дядюшки Одиссея!
Правда, достойные обитатели сравнительно быстро научились вести счет от дома мисс Эндерс, который стоял в центре квартала, и потому возле этого дома обычно собирались толпы самых достойных, которые потом молча, сосредоточенно считая про себя шаги и повороты, расходились в поисках собственных домов.
Тетка Фредди тоже попала в число достойных, и когда ее племянник со своим другом Гомером как-то отправились к ней в гости, они должны были отсчитать пять домов от задней стены дома мисс Эндерс, потом еще шесть домов влево и два вправо.
— Получше, чем любая игра, — сказал Гомер. Мисс Эндерс очень гордилась своим кварталом. Она решила назвать его «Холмы Эндерсов»; хотя вся местность была ровная, как стол.
— Прелесть, — говорила она. — Просто прелесть!
Единственное, что омрачало ее радость, это вид ее собственного дома. В самом деле, старый дом Эндерсов никак не вписывался в новый пейзаж. Дядюшка Одиссей сказал, что он похож на пирожок среди пончиков, а судья сравнил его даже с больным пальцем среди здоровых. И последнее сравнение решило участь дома. Мисс Эндерс согласилась разобрать его и постанить там новый дом современного типа.
Только делать это надо было сверхускоренными темпами, чтобы к моменту начала торжеств новый дом уже стоял на своем месте. В тот же день дядюшка Одиссей уломал наконец Далей Дунера согласиться на установление табличек по четыре доллара за штуку плюс небольшая премия за скорость и за то, что Далей придется пропустить торжественный вечер и представление — вместо этого он должен будет работать, чтобы к тому времени, когда люди разойдутся по домам после спектакля, таблички уже указывали им правильный путь...
К восьми часам вечера в день празднования городская площадь была битком набита людьми. Все пришли, чтобы отметить сто пятьдесят лет со дня основания города, никто не остался дома.
Ровно в четверть девятого на специально сооруженной сцене появился Гомер и начал добывать огонь путем трения. Как только ему это удалось, Гомер и другие «индейцы» покинули сцену, и на их место пришли новые участники пантомимы, рассказывающее историю первых поселенцев этих мест, историю создания Сентерберга. Пантомиму сопровождали конферанс, который читал судья, и церковный хор, монотонно гудевший в глубине сцены.
— «Эзекиель Эндерс, — бубнил судья, — ступил на американскую землю с двумя шиллингами в кармане, двумя рубашками, одна из которых была на нем, и с драгоценным рецептом чудодейственного Совмещенного Эликсира (микстура от кашля плюс живая вода). Этот рецепт передавался в семействе Эндерсов от поколения к поколению...
Вскоре, — продолжал судья, — Эзекиель Эндерс нашел себе жену, а затем стал отцом ребенка. Этот ребеиок еще не знал, — судья поднес листок с текстом поближе к глазам, — не знал, что ему предстоит стать прапрапрапрапрадедом нашей глубокоуважаемой мисс Наоми Эндерс». (Бурные аплодисменты.)
И снова звучит голос судьи:
— «Услыхав, что на западе много плодороднейших земель Эзекиель Эндерс немедленно приобретает крытый фургон и лошадей, берет свою любимую жену, своего любимого сына и свой драгоценный рецепт чудодейственного Совмещенного Эликсира (микстура от кашля плюс живая вода) и отправляется вместе с еще несколькими смелыми землепроходцами на запад, в страну плодородных почв...
Несчастья следуют по пятам за Эзекиелем и его храбрыми попутчиками. Кончаются запасы продовольствия... Игра проиграна, и однажды они остаются без всякой еды и без всякой надежды на спасение — одни среди дикой природы...»
Судья сделал паузу, участники пантомимы застыли на сцене, а зрители на площади.
— «...И вот, — продолжая судья, — в тот момент, когда они готовились лишь к одному — к смерти, в тот момент — а было это ровно сто пятьдесят лет назад, — в тот момент Эзекиель вдруг обнаружил у себя под ногами множество съедобных грибов! Сорок фунтов (как они потом подсчитали) съедобных грибов...»
Здесь церковный хор перешел от монотонного гудения к могучему реву, среди которого отчетливей всего различались такие слова припева: