Страница 9 из 10
– Я актер.
– А! То-то я смотрю: где-то я вас видел. Ваша фамилия… – следователь полез в бумаги.
– Ромашов, – тихо сказал актер. – Андрей Ромашов.
– Что-то слышал, – буркнул следователь. – Лично я телевизор не смотрю. Одно гуано показывают.
Журавушкин внимательно следил за выражением лица актера. Чувствителен ли укол для самолюбия Ромашова? Он ведь звезда! Умеет ли Андрей Георгиевич держать себя в руках? Не обидчив ли?
Ромашов держался прекрасно. Ресницы-шторы почти закрыли его глаза, Ромашов смотрел в пол. Или в стол. Ни один мускул на его лице не дрогнул, оно было печально и несчастно. И, как вынужден был признать Журавушкин, прекрасно. Если бы он был женщиной, то повесил бы фотографию Ромашова на стене в своей спальне. Интересно, а где ее прячет Галина?
Аркадий Валентинович задумался и невольно вздрогнул, когда услышал новый вопрос следователя. Тот обращался к Ромашову:
– Простите, кем вы приходитесь обвиняемой?
– Подозреваемой, – поправил Журавушкин.
– Не учите меня протоколу. Лично я уверен, что убила Райская.
– Раевич, – опять поправил следователя Журавушкин. – Надо внимательнее работать с материалами и быть точнее в формулировках.
– Я уже понял, что мы с вами друзьями не станем, – огрызнулся следователь.
– Защита и обвинение друзьями быть не могут. Потому что я тоже вижу: вы настроены против моей клиентки. Но мы можем сотрудничать, чтобы вместе найти истину. И не допустить того, чтобы человек, невиновный в преступлении, отбывал за него срок.
– Я представляю интересы четы Раевичей, – вмешался в перепалку Ромашов. – В частности Ефима Ивановича, мужа Рары. Раисы… – он слегка замялся, – Гавриловны.
– А где сам муж? – насмешливо посмотрел на него следователь.
– Он… не слишком хорошо себя чувствует.
– А вы, значит, хорошо.
– Достаточно хорошо, чтобы позаботиться о защите своей… Своего пресс-секретаря.
– Ах, вот как! Вы, значит, своего сотрудника защищаете! И ценный, должно быть, сотрудник!
– Послушайте, не будем сейчас докапываться, кто с кем в каких отношениях состоял, – вмешался на этот раз Журавушкин. – Не об этом сейчас речь. Мы говорим о том, насколько необходимо оставить мою подзащитную в заключении.
– А я стараюсь быть точнее в формулировках, – насмешливо сказал следователь. – Вы ведь сами указали мне на мой непрофессионализм. Вот я и стараюсь исправиться.
– Я могу ее увидеть? – тихо спросил Ромашов.
– На основании чего? Будь вы ее мужем, я бы еще подумал. Я готов предоставить Раисе Гавриловне свидание с ее законным супругом, в обмен на признание вины. Но вы-то тут, с какого боку?
– Мы долгое время состояли… Господи, сколько можно меня мучить? – Ромашов взялся руками за голову и застонал. Как показалось Журавушкину, немного театрально. – Эта женщина мне дорога, понимаете? – Андрей Георгиевич опустил руки и в упор посмотрел на следователя. – Это все нелепость. Все, что случилось. Какая-то ошибка, ее и моя.
– А вот у меня другие сведения, – следователь полез в папку. – Я выдвигаю обвинение в преднамеренном убийстве… И вот что, господин актер: перестаньте тут кривляться. Эмоции оставьте для дамочек. Я уверен, вы своим бабам… Простите любовницам, счет потеряли. Одной больше, одной меньше, какая разница?
– Какая разница?!
«Она любила его, как любят в последний раз, со всем неистовством страсти…»
– Ты точно не поедешь?
– У меня голова болит. – Рара потянулась и подложила под спину подушку.
Они сидели в гамаке, начался сентябрь, но погода была теплой, осень пока угадывалась лишь по цветам на клумбах: астры и гладиолусы. А еще георгины. Домовитая Рара раздобыла какой-то редкий куст, Ромашов даже не мог подобрать название этому цвету. Приглушенно-оранжевый? Ярко-персиковый? Неагрессивно-желтый? Куст был огромный, и рос прямо перед гамаком, в котором они с Рарой, обнявшись, полулежали. Ромашов не мог отвести глаз от георгинов. Почему-то они его раздражали.
Лето кончилось, начался новый сезон. На телевидении ожидался ряд громких премьер, и как тут без главного секс-символа страны? Ромашов уже отснялся для глянца и массового издания с телепрограммой, выходящего почти миллионным тиражом. Для обложки. Как всегда, он получил массу приглашений: на кинопремьеры, именины, открытия модных бутиков, презентации и просто дружеские вечеринки. Были те, на которые можно и не ходить, но существовала и так называемая обязательная программа.
Поскольку Андрей Ромашов давно мечтал о полном метре, он не мог принебречь приглашением известного режиссера. Необходимо отрекламировать новый фильм. У главного секс-символа, появись он на премьере, обязательно возьмут интервью. Женщины, как только увидят Ромашова, прилипают к экрану, поэтому похвала из уст Андрея Георгиевича имеет особую цену. Его так и именовали, уговаривая появиться:
– Андрей Георгиевич, ну, пожалуйста!
Рара же категорически отказалась с ним идти, сославшись на головную боль.
– Мы все равно не может появиться вместе, – сказала она. – Кто я тебе?
– Да все и так знают, что ты – моя любовница!
– Знают свои. Но зачем эти фото для прессы: ты и я? Ноль и главная боевая единица отечественного мыла, – пошутила она.
– Да, но она потому и единица, что за ней стоит ноль. И моя боевая мощь умножается на десять. Ты же знаешь, что я без тебя ничто.
– Это ты так думаешь. Андрей, пора уже вырасти, – сердито сказала Рара. – Вот уже пять лет я борюсь с твоей неуверенностью в себе. Я не могу всю жизнь быть тебе нянькой.
– Ему можешь, – он кивнул на дом, где Фима Раевич перечитывал очередной опус Бодлера. Как и предполагал Ромашов, работа над диссертацией затянулась.
– Но вас двоих даже для меня слишком много.
– Ты что, задумала съехать?! – сообразил, наконец, он.
– Я скопила кое-какие деньги, – медленно сказала Рара. – Как только мы сюда переехали, нашу квартиру я сдала. За пять лет набежала приличная сумма. Наш дом все-таки сносят. Мы с Фимой получим отличную двухкомнатную квартиру.
– Где? – насмешливо спросил он. – В Новом Бутово? Или в Кузьминках?
– Какая разница? – пожала она плечами. – Фима всегда был скромен в быту. Мне хватит на ремонт и мебель, если не роскошествовать.
– Ты не уедешь! – вспыхнул он. – У нас с тобой все так хорошо!
– Это у тебя хорошо, – тихо сказала Рара. – Я же чувствую себя неуютно. Если бы я была по-собачьи предана тебе, как Василиса Петровна, все было бы иначе.
Она говорила о домработнице Ромашова, почти что члене семьи. История была трогательная. Как и всякая звезда, Ромашов получал массу писем. У него имелся и собственный сайт и несколько фанклубов, где его поклонницы общались меж собой без привлечения самого кумира.
Василиса Петровна писала везде. Ее мечтой была встреча с любимым актером. Она неоднократно предлагала Ромашову свою помощь.
«Если у Вас есть дети, я буду им нянькой, Вашей жене я стану верной помощницей, буду мыть полы в Вашем доме и драить сантехнику. Все, что Вы скажите. Я работящая, не белоручка, очень люблю детей…»
Когда Ромашов купил этот дом, встал вопрос о помощнице по хозяйству. Желательно с проживанием. Тут-то он и вспомнил о Василисе Петровне. Она жила в другом городе, далеко от Москвы, вместе с замужней дочерью, которой, похоже, была обузой. Дочь нахватала кредитов, а ее бизнес прогорел. Злость она срывала на матери, все время напоминая ей о том, что она нахлебница. Внучка-подросток с бабушкой разговаривала сквозь зубы, называла отсталой и старой занудой. Василиса Петровна, которая только-только вышла на пенсию, тщетно искала подработку. Пенсионеров нанимали неохотно, приходилось мотаться с дочерью по рынкам с тяжелыми сумками, постоянно выслушивая упреки. Как будто это Василиса Петровна была виновата в том, что товар не расходится, а кредиты не отбиваются. Свою квартиру несчастная женщина давно продала, а деньги отдала дочери. Но та об этом словно забыла.