Хлопушин поиск

– Три недели я у вас живу, а кругом тишь да гладь. – Ротмистр отмахнулся. – Пустое вы затеваете.

– Хорошо! – К удивлению Агапыча, управитель легко сдался. – Пусть будет так, как решил господин секунд‑ротмистр. Вам лучше знать, что надо делать, и довольно об этом говорить. Надоело! А сейчас я покажу вам, господин секунд‑ротмистр, одну славную вещицу, которая вас, как солдата, весьма заинтересует.

– Посмотрим вашу вещицу, – откликнулся ротмистр, весьма довольный, что кончился неприятный для него разговор о Хлопуше.

Шемберг пошел к себе в спальню и вернулся с деревянным ларцем под мышкой. Отперев его, он вытащил и протянул ротмистру небольшой двуствольный пистолет строгой отделки. Единственным его украшением были курки в виде крылатых китайских драконов.

Глаза ротмистра жадно заблестели:

– Ого, бесценный Кухенрейтер! Э, да здесь и другой. Два родных брата. Откуда они у вас?

– Мой род идет от рыцарей Карла Великого! – гордо ответил Шемберг. – Все мои предки были военными. И на моей родине дворяне – тоже опора престола. Лишь мне не пришлось посвятить себя этому благородному занятию. Проклятая бедность!

– А за сколько, примерно, вы продали бы сии прелести? – любуясь отсветом пламени свечей на вороненой стали стволов, спросил ротмистр.

– Я их не продам и за сотню червонцев, – ответил управитель. – Это память о моем отце. Но я их отдам даром тому, кто приведет ко мне Хлопушу и Жженого.

«Ой, хитрец немец! – забеспокоился Агапыч. – Ой, хитер пес!».

– По пистолету за голову? – деловито спросил Повидла. – Ну, что ж, я согласен. Будь по‑вашему, сегодня ночью устроим облаву.

Агапыч хотел что‑то сказать, но раздумал. А Шемберг не смог удержать радостную улыбку.

– Э, да они заряжены, – воскликнул ротмистр, увидав порох на полках пистолетов. И, обращаясь к управителю, спросил:

– Можно попробовать?

– Пожалуйста, – Шемберг поклонился.

Ротмистр взвел курки, оправил кремни и повел по залу тонким и длинным стволом, отыскивая цель. Дула, как два внимательных черных глаза, переползали с предмета .на предмет. Агапыч съежился, словно ему сразу стало холодно. Ротмистр прищурил левый глаз. В этот миг управительский какаду, задремавший на плече Агапыча, проснулся и, увидев ненавистную венгерку ротмистра, крикнул сонно:

– Дур‑рак!

Дуло дернулось в его сторону, и тотчас прогремел выстрел. Попугай, будто сбитый невидимой рукой, слетел с плеча Агапыча и комочком пестрых перьев шлепнулся на пол. Пуля оторвала ему голову. Агапыч съежился, прислонился к стене и, шепча молитву, бессмысленно хлопал обезумевшими от страха глазами. Потом, опомнившись, стал ощупывать голову – цела ли?

– Хорош, каналья! Выверенный! – спокойно сказал ротмистр, продув дымящийся ствол.

– И выстрел тоже хорош! – ломающимся от ярости голосом крикнул Шемберг. – Я бы за такой выстрел!.. – и не докончил. Лицо его задергалось.

– Кончайте, сударь! – Повидла повернулся к нему. – Что же вы замолчали? Недосказанное слово язык жжет.

– Варвар! Азиат! – забывшись, закричал Шемберг.

– Кто это варвар? – с нескрываемой угрозой спросил ротмистр. И, резко отрывая слова, продолжал: – Ежели вы, сударь, так говорить начали, то требую немедля сатисфакции[14]. Сейчас, тут! В пистолетах есть еще заряды.

Шемберг сжал еще кулаки и, круто повернувшись, молча вышел из зала.

– Струсил! – презрительно бросил ему вслед Повидла. – Туда же – «дворяне, опора престола!» Не дворянин, а гороховая колбаса!

Отшвырнул брезгливо носком сапога трупик попугая и тоже пошел к дверям, раздраженно звякая шпорами.

Оставшись один, Агапыч долго и тихо смеялся, лукаво и довольно качая головой. Смех его прервали куранты, хрустально‑нежно прозвеневшие в спальне Шемберга. Пересчитал бой, беззвучно шевеля губами, и снова затрясся в смехе.

Затем перешел к столу, косясь опасливо на лежащие пистолеты, потянулся к бутылкам и налил стакан малаги. Сладко щурясь, тянул не спеша душистое, густое вино. Стакан дрогнул в его руке и пролившееся вино пятнами крови расплылось по скатерти. В раму кто‑то постучал сильными, частыми ударами. Агапыч подбежал к окну и отшатнулся с воплем:

– Хлопуша!

К стеклам, чуть запотевшим от первой топки, прилипло безносое лицо. Агапыч рванулся от окна, но страх свинцом налил ноги. В голове мелькнула мысль: «Хотел ведь Хлопушу с глазу на глаз видеть. Ну, вот он пришел. Иди, сунься‑ка к нему»!..

А безносый человек за окном призывно махал руками. Собравшись с духом, Агапыч снова прильнул к стеклу и вдруг плюнул раздраженно и облегченно. Он узнал Петьку Толоконникова. Приплюснутый оконным стеклом Петькин нос он принял за рваные ноздри.

– Вот нелегкая его возьми! Везде этот бес мерещится.

Агапыч торопливо побежал к дверям.

Войдя в зал, Толоконников потянулся иззябшими руками к печке.

– Экая стужа, так и хватает за сердце.

– Чего по ночам таскаешься? – раздраженно спросил Агапыч.

– Как чего? – удивился Толоконников. – А облава на Хлопушу? Ведь нынче ночью собирались. Он и Жженый в землянке у Башкирского Брода ночуют. С ними только два конных башкирина. Возьмем голыми руками.

– У Башкирского Брода? – притворно удивился Агапыч. – А я управителю сказал, что они на Карпухиной зимовке станут. Как же это я спутался.

Толоконников смотрел на него, недоумевая.

– Вот что, парень, – сказал решительно Агапыч. – Ничего из этого дела не выйдет. И облавы никакой не будет.

– Что так? – опешил Толоконников. – Иль не веришь мне?

– Верю! Да только переругались они дюже, офицер и управитель.

– Чего не поделили? – хмуро полюбопытствовал Петька.

– А вот, видишь, – показал Агапыч на мертвого попугая, – офицер голову ему отстрелил.

– Это из‑за пичуги‑то заморской? Ну и дурни! Так неужель из‑за пичуги этой Хлопушу упустим?

– Видать, упустим! – Агапыч хитро улыбнулся. – Я к ним ни за какие деньги не пойду с докладом. Оба дюже распалились. Немец запустит чем ни попади, а ротмистр, тот, пожалуй, из пистолета пульнет. Лютый!

– Язви вас всех в печенку! – Петька хлопнул шапкой об пол. – С дурнями свяжешься, голову ни за грош потеряешь!

– Очень даже просто голову потерять можно, – охотно согласился Агапыч. – Уразумел или еще растолковать?

Толоконников испуганно попятился от приказчика:

– Не надо! Все равно не пойму. Вяжешь, Путаешь... Ну тебя к монаху! А только пойми, господин приказчик, нам с тобой теперь поздно пятиться. Головой играть не след. На голову короче не стать бы. Уразумел или еще растолковать?

Петька поднял шапку и, следя по паркету мокрыми унтами, пошел к двери. Но тотчас же вернулся.

– Слушь, вот еще что. Шел я сюда через Баштым‑гору и зашел к тамошнему огневщику[15] погреться. И рассказал он мне, что седни, в сумерки слышал он скрип тележный, крики верблюдов и голоса великого множества людей. Словно бы целое войско горами шло. А где шли и кто, ему не видать было. Чуешь, какое дело?

– Неужель он? – прошептал Агапыч.

– Пугач, думаешь? А что ж, не диво. Пока вы тут склоку разводите, он и подкрадется, яко тать в нощи. Уговорился я с огневщиком, коли он что неладное увидит, костер на Баштым‑горе, на самой маковке, запалит. Это весть нам будет. Куда тогда попятишься, Агапыч? Одно нам тогда останется – ворота закрывать и солдат на валы выводить. Ну, пошел я...

Проводив Толоконникова, Агапыч вернулся в зал, потушил свечи. Тьма, словно ожидавшая этого, выпрыгнула из углов, спустилась с потолка. И потускнело золото портретных рам, искрящимися льдинами засинели окна. Нахлобучив треух, вышел на двор. Шагая к своей избе, оглянулся на Баштым. Сразу остановился. Протер глаза, словно в них попала пыль, опять поглядел.

На макушке Баштыма горел костер. Одиноко мерцающий во тьме огонек имеет притягательную силу человеческого взгляда, И Агапычу почудилось, что кто‑то безжалостный и злой смотрит пристально с вершины горы на обреченный завод. Но вот острая макушка Баштыма начала вырисовываться яснее и яснее, словно сзади горы поставили огромную свечу. И, наконец, яркое зарево трепетным пологом повисло на черном ночном небе.