Любовь первого Романова

– Эх, беда! Сразу из мыльни и без притираний! – сокрушалась она. – Ну, с Богом!

Федора перекрестила внучку и велела ей подняться по крутой лестнице на вышку. Так называлась светелка, поставленная над Передней избой. В вышке прорублены окошки на все четыре стороны. В таких светелках занимались женским рукодельем. При дневном свете девицы нанизывали бисер на нити, вышивали платье золотом и серебром. А когда девичьи глаза уставали от тонкой работы, можно было выйти на опериленное гульбище, чтобы размять ноги и полюбоваться сверху на царские хоромы и маковки церквей.

В вышке сидела добрая дюжина царских невест. Обычно в светелках, где собирались молодые девицы, не умолкали болтовня и жизнерадостный смех. Но на вышке царила мертвая тишина. Никто не выбегал на гульбище, все сидели по лавкам и творили молитвы, безмолвно шевеля губами. Среди невест, судя по роскошным одеяниям, были три княжны. Они держались ближе друг к дружке, не желая смешиваться с простыми дворянками.

Невесты недоброжелательно покосились на новенькую, никто даже головы не наклонил в знак приветствия. Только одна из невест встала и подошла к Марье. Была она одета проще княжон, хотя и у нее в швах летника переливались искусно вплетенные золотые нити с искорками драгоценных каменьев. Статная и рослая, головой почти упиравшаяся в потолок вышки, она смотрелась величественно, как настоящая царица. Густые белила на щеках не могли скрыть жизнерадостного румянца. И нравом она была смелая, не в пример остальным соперницам, боявшимся пискнуть в царских хоромах.

– Я тебя знаю! – сказала она. – Ты Хлопова. Меня тоже Марьей зовут. Милюкова Марья. Твоя бабка Федора за тебя старается, да только ничегошеньки у вас не сладится. Салтыковы не любят твою бабку, а они ноне сила.

– Надеешься, тебя выберут? – спросила Марья.

– Я бы не прочь! Ха-ха! Только навряд ли! Вишь, какая я дылда вымахала! – засмеялась Милюкова и, нагнувшись к Марье, шепнула: – Государь росточком не вышел, зазорно ему будет ниже супруги.

– Тогда из княжон!

– Ни в жисть! – убежденно сказала Милюкова. – Напрасно они от спеси раздуваются. Из великих родов никогда не выбирают. Другие бояре не допустят, потому как царская родня гораздо возвысится против остальных.

– Тогда кого же?

– Смотр ведь больше для приличия. Бояре, поди, давно решили за государя. Хотя бы ему кто и полюбится, но ежели великая старица Марфа Ивановна и бояре не захотят, не бывать избраннице царицей. Кого сделают царицей? Наверное, выберут из дворянских дочерей, незнатных и небогатых, желательно не из Москвы. Вот, к примеру, ее.

Милюкова ткнула перстом в одну из невест. Она едва достигла брачного возраста. Притирания не шли к ее пухленькому детскому личику, волосы были собраны вверх и затянуты так туго, что, казалась, вот-вот лопнет кожа на выпуклом лбе. По той же причине она даже не могла моргнуть и сидела с широко раскрытыми глазами, в которых читались изумление и испуг.

– Братьев у тебя много? – бесцеремонно спросила юную невесту Милюкова.

– Четверо, – прозвучал в ответ еле слышный шепот.

– Годится! – одобрила Милюкова. – Братьев немного. На это тоже смотрят, ведь всех придется назначить в воеводы или пристроить в приказы. Слышь! Ежели тебя выберут царицей, возьмешь меня ближней боярышней?

– Возьму, – вряд ли понимая, о чем ее спрашивают, отвечала невеста-ребенок.

Милюкова понизила голос:

– Зри, как ей волосы убрали. Соперницы нарочно удружили. Сунули пару алтын дворцовой девке, а те умеют так косу закрутить, что чувств лишишься. Упадет перед государем, тут же объявят, что она порченая.

Действительно, юная невеста была в полуобморочном состоянии. Она прислонилась к затянутой червленым сукном стене, из последних сил удерживаясь, чтобы не сползти с лавки. Девочке было впору устраивать свадьбы тряпичным куклам, а ее саму обрядили как невесту.

– Когда же последнее испытание? – спросила Марья.

– Последнее будет на постелях, – пояснила Милюкова, хорошо знакомая со всеми подробностями дворцового быта. – В двенадцати чуланах поставят двенадцать постелей. Каждая невеста возляжет на свою и очи прикроет, будто спит. После всенощной придет государь тайно. Постельничий будет свечу держать, дабы государь рассмотрел невест. Тут, главное, надо знать, как лечь, как во сне разметаться. А еще, сказывают, царских невест будет испытывать ученый лекарь, которого выписали из немецких земель со всем снаряжением. Будет через хрустальную трубу осматривать самое сокровенное, чего никто из мужеского пола видеть не должен.

Говоря это, Милюкова заговорщически подмигнула Марье, приглашая ее посмеяться над соперницами. Невесты, не догадываясь, что над ними подшутили, разом перекрестились, а девчушка с испуганными глазами даже руки до лба донести не смогла, только пискнула, словно пичужка. В это время за дверью крикнули:

– Хлопова Марья!

– Э, плохо дело. Первую не выберут, – напутствовала ее Милюкова, а остальные невесты облегченно вздохнули.

Постельничий отвел Марью в Переднюю избу и оставил одну. Марья огляделась. Палата была трех саженей в длину и трех саженей в ширину – не просторней обыкновенной избы. В стене прорублены три красных окошка, в отчем доме в Коломне также было три окошка, а больше и не прорубишь на трех саженях, составляющих обыкновенную меру бревна. Но, конечно, смешно было сравнивать отчий дом с царскими хоромами. Одна литая серебряная подволока под потолком чего стоила! Подволоку устроил сторож от Золотого дела из Немецких Палат Михаил Андреев Сусальник, только не полностью закончил работу, ибо государевы хоромы продолжали наряжаться после польского разорения.

Почти до самой подволоки возвышалась сень, которую поддерживали четыре вызолоченных столбика на резных лапках. Сень была сшита из камки бурскою с золотыми кругами, а в кругах шелк бел, зелен и лазорев. Под сенью на невысоком возвышении из двух ступенек стояло кресло со спинкой, обитой червленым турецким атласом с разводами. Это было малое царское место, восседая на котором, великий государь принимал ближних людей.

Бояре долго ждали в Передних сенях, пока их допустят пред светлые очи государя. В сени выходил комнатный стольник, приглашал в избу. Приглашенный входил и кланялся большим обычаем – в землю и не единожды, а отвешивал до тридцати земных поклонов. Государь же, сидя на царском месте, никогда против боярского поклона шапки не снимал.

Сейчас царское место пустовало. Марья обошла его и увидела, что один из углов избы прикрыт завесой из драгоценной ткани с вышитыми по ней зелеными травами. Завеса шевельнулась, и из-за нее вышел Миша.

– Миша! Что ты здесь делаешь? – невольно воскликнула она и тут же прикусила язык.

Марья Хлопова знала, конечно, как не знать, сама была свидетельницей, как Мишу избрали на царский престол. И при всем том она просто не отождествляла приятеля детских лет с великим государем. Будто вошел Миша в Ипатьевский и сгинул навек. Бабушка тоже говорила только о государе Михаиле Федоровиче, словно не знала его ребенком. И вот сейчас Марья стояла ошеломленная очевидной, но совершенно не укладывавшейся в голову мыслью, что Миша и есть тот царственный жених, ради которого со всех концов государства свезли лучших невест.

Он подрос и пополнел, оброс реденькой бородкой, но в остальном мало изменился. Особенно взгляд его, мягкий и кроткий, напоминал прежнего Мишу. Пока Марью вели в переднюю избу, постельничий Михалков на ходу давал последние наставления о том, как подобает держать себя перед государем. Похоже, Мише подобных наставлений никто дать не осмелился, и теперь он стоял, застенчивый и смущенный, не зная, как начать разговор.

– Помнишь ли ты меня, Ми… – пришла на помощь Марья и осеклась, сообразив, что нельзя же называть великого государя Мишей.

– Помню, Машенька! – радостно заговорил Миша. – Бывает, бояре возьмут меня под руки и ведут в Успенскую церковь, а я закрою глаза и вспоминаю, как мы на площади ворону стащили. Поверишь ли, та ворона мне милее жареных лебедей, которыми сейчас потчуют. И в Расстригином доме спокойней жилось, чем в царских палатах. В ту пору никому, опричь матушки, до меня дела не было; ныне же всякий докучает, всякий норовит выпросить чин или деревеньку. Ближние люди наушничают друг на друга, все скользкие, хитрые, начнут говорить – как неводом оплетут. Голова идет кругом, не у кого совета спросить. Уповаю, жена поможет. Вдвоем легче. Будет у меня жена, заступница и советчица.