Страница 28 из 62
Перед отъездом Иван Петлин, улучив минуту, когда никого рядом не было, подошел к Марье и тихо шепнул:
– Не прикажет ли государыня кланяться кому в Москве? Али передать тайно?
Казак явно намекал, что возьмется исполнить тайное поручение. Марья подумала, что представляется удобная возможность передать весточку Мише. Только нужно ли? Государь о ней забыл, а напоминать о себе не позволяла гордость. Поколебавшись, она ответила:
– Ничего не надобно передавать. А ежели спросят, отвечай, что я счастлива в Тобольском остроге и ни о чем не прошу.
Глава 6
Хвостатая звезда
«В лето 7127 года бысть знамение велие: на небеси явися над самою Москвою звезда. Величиною она быше, как и протчие звезды, светлостию же она тех звезд светлее. Она же стояще над Москвою, хвост же у нее бяше велик. И стояше на Польскую и на Немецкие земли хвостом».
Хвостатая звезда нависла над Московским государством, зримая из самых дальних его пределов. Осенними вечерами все жители Тобольска выходили из своих изб и с трепетом смотрели на темное небо. Устрашились все без исключения: от осужденного на казнь морского плотника, посаженного в земляную яму и видевшего небо сквозь деревянную решетку, до воеводы князя Куракина, поднимавшегося на самую высокую башню острога. Ссыльные тоже выходили во двор острога и, задрав головы, глядели на хвостатую звезду. С каждым вечером хвост звезды становился все длиннее и длиннее, словно собирался опоясать темный небосвод. Иван Желябужский зловеще бормотал:
– Сбывается пророчество: «Близ есть при вратах!». От самой же звезды поиде хвост узок и от часу ж нача распространятися, яко на поприще.
Бабушка Федора, кашляя от холодного воздуха, рассказывала, что в царствование Ивана Васильевича Грозного над Москвой явилась такая же хвостатая звезда. Царь Иван Васильевич вышел на Красное крыльцо, долго смотрел на небо, изменился в лице и сказал ближним людям: «Вот знамение моей смерти!» Царь повелел привезти из Холмогор до шестидесяти волхвов, дабы точно узнать свою судьбу. Он отвел им особые палаты и каждый вечер посылал князя Богдана Бельского толковать с волхвами о небесном знамении. Предсказания были неутешительными. Волхвы определили, что самые сильные созвездия и могущественные планеты небес сошлись против царя и предрекают ему неминуемую кончину. Тревожимый мрачным пророчеством, царь опасно занемог. Все внутренности его начали гнить, а тело пухнуть. Лежа на одре в беспамятстве, Иван Грозный громко призывал убитого им сына и ласково разговаривал с ним.
– Волхвы возвестили, что государь умрет марта семнадцатого дня, – тихо рассказывала бабушка, кутаясь в телогрей на белках. – В тот день государю заметно полегчало. Он почувствовав себя бодрее, обрадовался, пошел в баню, а волхвам велел объявить, что они не могут предсказать даже собственную судьбу, потому что завтра их сожгут на костре. Но еще не миновал день, как государь Иван Васильевич умер на руках у Тимохи Хлопова, назначенного служить у царской постели.
– Ежели явлено небесное знамение, то даже царям неподвластно его переменить, – наставительно изрек Иван Желябужский.
Стоя во дворе Тобольского острога, Марья Хлопова мысленно переносилась в Москву. Миша, должно быть, тоже смотрел на хвостатую звезду, томимый тяжелыми предчувствиями. Так оно и было, но только в Тобольске не знали, что в Москве страхи, порожденные небесным знамением, уже приобрели вполне определенные очертания.
В Смутное время часто звучало имя королевича Владислава Жигимонтовича. Самого королевича никто из русских людей в глаза не видывал. Владислав был юным отроком пятнадцати лет от роду. Но прошли годы, королевич достиг совершеннолетия и вознамерился силой подтвердить свои права на царский престол, обещанный ему в Смуту. Сначала польские и литовские войска взяли Вязьму, откуда королевич рассылал грамоты, именуя себя государем всея Руси. Грамоты рассылались с «лисовчиками», которые из Вязьмы прошлись по русским деревням, повернули на север к Карскому морю, потом еще раз повернули к Торжку, сожгли город и кружным путем вернулись назад.
Однако лихими кавалерийскими набегами войны не выигрываются. В начале лета из Вязьмы выступило основное польско-литовское войско, усиленное наемниками со всех стран Европы. Считалось, что армией командует Владислав, но король и сейм приставили к двадцатилетнему королевичу опытных наставников – великого гетмана Литовского Яна Кароля Ходкевича и великого канцлера Льва Сапегу. Гетман Ходкевич был прославленным военачальником. Но среди десятков громких побед, одержанных им над шведами и турками, имелось одно-единственное поражение, столь досадное, что гетман багровел при воспоминании о нем. Он, обучавшийся военному искусству в Италии, уступил какому-то торговцу Козьме Минину. Шесть лет назад гетман вынужден был отступить от Москвы. Сейчас Ходкевич жаждал смыть свой позор, взяв столицу московитов.
К несчастью для литовского гетмана и канцлера, молодой королевич плохо слушал их советы. Вокруг Владислава вились фавориты, льстиво уверявшие, что трусливые московиты побегут без оглядки при его приближении. Ходкевич задумал подойти к Москве с плохо защищенного юга через Калугу, но королевич Владислав, подстрекаемый льстецами, и слышать не хотел о военных маневрах, отдалявших его от вожделенного царского престола. Он настаивал на прямом ударе с запада. В результате армия застряла под Можайском. Поляки не ожидали, что русские укрепят город да еще успеют срубить два острожка перед основной крепостью.
Воевода Федор Волынский сидел в Можайске, отбиваясь от поляков, а из острожков делали вылазки князь Дмитрий Черкасский и князь Борис Лыков. Войско королевича, покопав осыпи, стреляло по обеим острогам и по городу из наряда. Несколько раз ходили на приступ, но были отбиты. Так провозились три месяца. Наконец, королевич, утомившись бесплодной осадой, предложил идти прямо к Москве. Не хотелось гетману Ходкевичу оставлять врага в тылу, но лето катилось к концу и надо было что-то предпринимать. В сентябре польское войско разбило лагерь в Тушино на знакомом для многих поляков и немцев месте, где они служили Тушинскому вору.
Когда поляки неожиданно объявились под Москвой, в царских палатах собрали совет из бояр и воевод. Было решено стоять против литовского королевича накрепко. Спешно укреплялись стены Белого города, перед воротами рубились острожки и копались рвы. Все участки стены и прилегающие к ним улицы распределили между воеводами. Положение осложнялось тем, что к полякам шла подмога. С юга подходило двадцатитысячное войско запорожцев, или черкасов, как их называли русские. Запорожских казаков удалось уговорить участвовать вместе с поляками в походе на Москву. Черкасы более чем вдвое увеличивали силы королевича. А тут еще пугающее небесное знамение!
Государя Михаила Федоровича вывели на Красное крыльцо, с которого когда-то смотрел на хвостатую звезду смертельно больной Иван Грозный. Обычно при царском выходе на всех ступеньках крыльца толпились сотни стольников, спальников, стряпчих. Но в этот промозглый вечер царя сопровождали мать, тетка и немногие ближние люди.
– Словно стрела, пущенная из ляшских пределов, – мрачно сказал кравчий Михаил Салтыков, глядя на черное небо.
– Типун тебе на язык! – накинулась на племянника старица Марфа. – Нашел чем утешить великого государя!
Михаил Федорович подумал, что двоюродный брат прав. Хвостатая звезда напоминает стрелу, обращенную острием на Московское государство. И откуда она взялась? Все было тихо и благостно! Со шведами замирились. Король Жигимонт, с такими потерями взявший Смоленск, вроде бы расхотел воевать. Как вдруг литовский королевич вспомнил, что московский престол обещан ему. Грозится снять шапку Мономаха вместе с головой. Да разве ему, Михаилу Федоровичу, нужна царская шапка! Чего доброго в царской власти? С утра до ночи голова болит от забот. Приходится слушать скучные челобитные, которые невнятно зачитывают дьяки. Конечно, матушка и бояре подскажут, что отвечать, но не по душе ему царская служба. Жаль, что литовский королевич латинской веры. Если бы Владислав Жигимонтович согласился принять православный греческий закон, он с радостью отдал бы ему алмазный посох Ивана Грозного, от коего одни беды и несчастья. Тогда можно было бы навсегда уехать из Кремля, жить в своей костромской отчине Домнино. Можно было бы, наконец, жениться на Машеньке. Ведь дворянская дочь Хлопова стала бы ровней опальному. Они родили бы деток, растили бы их себе на радость, ездили два раза в год в Ипатьевский, жертвовали посильную лепту братии и вечно благодарили бы Господа за тишайшую жизнь.