Аристократия духа

— Девочка слишком умна, Джейн…

— Увы. Порой избыток ума хуже, чем его недостаток.

Кейтон с удивлением слушал этот разговор. Он ничего не знал об этом. Стало быть, мисс Эбигейл пользуется не меньшим, а, судя по всему, и куда более значительным вниманием мужчин, нежели мисс Вейзи… Сам он замечал, что её часто приглашают и роняют по её адресу льстивые комплименты, но…

Между тем старые подруги продолжали обсуждение светских происшествий. Молодой мистер Элвин сделал предложение мисс Мейбл Фарделл. Его приняли. В прошлом году мистер Элвин здорово сглупил: на вопрос друга, мистера Тингли, сколько он берёт за своей невестой, мисс Краммонд, ответил: «пятьдесят тысяч» и посетовал, что впридачу к ним вынужден взять и девицу. На его беду, невеста оказалась неподалеку и всё слышала. Обладая нравом твёрдым и характером решительным, девица тут же потребовала расторгнуть помолвку, — и вышла за мистера Тингли. Мистер же Элвин остался на мели, был вынужден сдать в аренду имение, оказавшись на грани разорения. Милорд Комптон задавался вопросом, не специально ли мистер Тингли и завёл эту беседу, зная, что мисс Краммонд его слышит?… Но это уже вопрос академический.

Теперь мистер Элвин не имеет ни друзей, ни привычки болтать. За сезон сказал только десять слов…

— Что же, значит, поумнел, — проронила леди Кейтон.

Этого можно пожелать и мистеру Сейбину, продолжила леди Блэквуд. Сколько не уговаривал его милорд Дарлингтон опомниться и не жениться на леди Бейн, ибо слухи о её мотовстве и крайне предосудительном поведении по отношению к покойному супругу, увы, подтвердились, — мистер Сейбин ничего не хотел слышать. По счастью, уладив дела с нотариусом и поверенным на два дня раньше, чем намеревался, влюблённый глупец поспешил к невесте — и застал у неё любовника, мистера Хамфри, in flagranti. И что же? Сегодня он начал ухаживать за миссис Сноупи, чья репутация ничуть не лучше… А ведь глупец учился в Вестминстере и окончил Кембридж… Чему их там учат?

— The darkest place is under the candlestick, самое тёмное место — под свечкой, — снова прокомментировала леди Кейтон.

Впрочем, не следует корить его, ибо нашлись те, кто превзошли его нелепостью поведения. Мистер Гиллеспи, ярый тори и член Карлтон-клуба, запретил своему сыну жениться на мисс Джулии Рейнард, с которой тот был помолвлен два года, а всё потому, что поссорился с её отцом, мистером Рейнардом, убежденным лейбористом, членом клуба Брукс. Они не сошлись во взглядах на политику. Мистер Рейнард, в свою очередь, выдал, чуть не насильно, дочь замуж за мистера Даньелла, вига по убеждениям. Сын мистера Гиллеспи в итоге бросил колледж и основательно осел в блудных притонах Бристоля, притом ещё и запил. А Джулия, наставив мистеру Даньеллу, который ей, к слову сказать, в отцы годился, рога, оказалась на редкость консервативной в своих склонностях, и сегодня слухи о её похождениях только разрастаются…

— Возраст часто приходит с мудростью, но порой… может разминуться с ней в дороге, и тогда — приходит один, — брюзгливо изрекла леди Кейтон. — Но если глупость юных можно оправдать отсутствием ума и опыта, то чем оправдать глупость двух старых идиотов? Некоторые ещё говорят о вселенской глупости… Глупо так сужать её границы.

На прощание леди Джейн угостила племянника подруги редким вином, привезённым с континента, цвета луковой шелухи, которое напоминало выдержанную испанскую малагу, но обладало особым привкусом высушенного на солнце сахаристого винограда. Энселм с наслаждением пригубил его, потом осушил бокал и так поэтично расхвалил букет, что леди Блэквуд, смеясь, приказала завернуть для него непочатую бутылку.

По дороге домой он с любопытством поинтересовался у тётки, что, мисс Вейзи… много получала в этом сезоне предложений? Леди Кейтон о таком не слышала. Кейтон понял это так, что предложений не было, ибо давно сообразил, что у его тётки подобные фразы просто означали отрицание факта, а отнюдь не являлись свидетельством неосведомлённости, как можно было подумать. Не любя сплетен, не собирая их и не перенося, леди Кейтон, тем не менее, неизменно была в курсе всего.

Леди Кейтон направилась домой, а он решил немного погулять в Парадных садах. Чувствовал себя легко, и вовсе почему-то возликовал, заметив над травой двух порхающих первых весенних бабочек. Их танец, манерный и вычурный, нервный и утончённый, зигзагообразный и трепетный, своими тончайшими хитросплетениями напоминал игру лунных бликов на воде, очаровал и заворожил, вдохновил и расслабил его. Это было подлинно die selige Sehensucht, блаженное томление, лучшее в нём…

Он подумал, что этот полёт можно передать и голосом.

— О чём вы задумались, мистер Кейтон? — Возле скамейки стояла мисс Сомервилл и улыбалась. По её лицу пробегали солнечные блики, мелькавшие среди уже распустившихся листьев. — Любуетесь бабочками?

— Помните die selige Sehensucht у Гёте? — она кивнула, и он с улыбкой продолжил, — редкое для немецкого мелодическое сочетание. Я смотрел на этих бабочек, мисс Эбигейл, и думал, что их порхание — трепет того же блаженного томления… Это можно даже спеть… Да, контра-тенор или меццо-сопрано смогут передать мелодику немецкого die selige Sehensucht именно как колебание от взмахов крыльев мотылька свечного пламени в шандале, как дрожание на черной глади лагуны трепетного лунного луча. — Он вздохнул, — В этой мелодии мерещится ажурно-тонкое кружево звезд, трепет весён и хрупкость грёз, свет возжённой лампады и чистый дух ладана…

Он резко встал, поняв, что сидит, когда леди стоит.

— Простите, ради Бога, мисс Сомервилл, я увлёкся и забыл о приличиях. Всему виной — леди Блэквуд, мы с тёткой сегодня посетили её, она напоила меня изумительным вином и голова несколько пошла кругом…

Мисс Сомервилл не выразила порицания его невежливости, но рассмеялась, присев на скамью.

— Надо было заложить за ухо веточку лавра. Так вы были у тёти… Как всегда, хвасталась книгами? Там-то вас и вдохновило. Но мне хотелось бы понять, насколько ваше вдохновение подлинно, ведь поэты — лжецы.

— Это верно. Помню в прошлом году в июне, в Мертоне, ночью, перед окном своей спальни, выходящем на мироздание, окруженный звездными мириадами Млечного пути и шлейфом сумеречного тумана, трелями цикад и докучливым мельтешением сиреневых бражников, шепотом древесных крон, и визгом летучих мышей, и шорохом увитых хмелем сухих тычин, — сочинял стихи, и упорно пытался описать в храме богини Киприйских нег изгибы на фризах листьев акантовых… А я их не видел даже во сне…

Мисс Сомервилл улыбнулась.

— Вы фантазер, выдумщик?

— Не знаю, — рассмеялся Кейтон, — Наверное, нет. Я полагаю, что искренность — прекрасна, если, конечно, вам не дарован талант убедительно лгать…

— Искренность и честность для вас — одно и то же?

Кейтон расхохотался.

— Честность — это когда хочешь сказать одно, а говоришь правду, мисс Сомервилл, а искренность — это когда от души лжёшь, как хочешь.

— Вы любите играть словами…

— Что делать? Переставьте слова — и они обретают другой смысл, иначе расставленные мысли производят другое впечатление. Мысль меняется в зависимости от слов, которые ее выражают. А слова способны… исказить любую мысль. Мы жаждем истины, а находим неуверенность. Мы ищем счастья, а находим лишь горести. Мы не можем не желать истины и счастья, но не способны ни к пониманию истины, ни к счастью. Особенно трудно это понимание дается заумным схоластам, вроде меня. Величайшие истины — самые простые, а я так боюсь простоты.

— И честности…?

Кейтон пожал плечами.

— Бэкон говорил, что принцип честности — не лгать другим. Меня это удивило. Каждому приходится время от времени быть не самим собой, но вечно лгущий достоин жалости, он никогда не может быть собой. Я всегда считал, чтобы не разочаровываться ни в ком, не следует требовать честности ни от кого, кроме себя самого. Но… как ни велик соблазн быть честным с самим собой — я ему тоже не поддаюсь.

Мисс Сомервилл слушала внимательно, слишком внимательно — и это несколько насторожило Кейтона. Он постарался закончить разговор.