Аристократия духа

Мисс Сомервилл нахмурилась. Обычно она довольно безмятежно относилась к сказанному мисс Вейзи, не очень-то вслушиваясь в её слова и почти не замечая её самое. Но переданное Рейчел рассердило её.

— Джоан глупа, — раздраженно бросила она, но тут же и смягчилась. — У него в глазах — страдание, но там есть и душа. Знаешь, я все чаще замечаю, что у некоторых неординарных людей на лице — словно знак, печать избранности. Словно Бог отмечает души, сугубо дорогие для Него. Это, наверное, ложная мысль, ведь Господь любит всех, но все равно — есть ведь избранничество Иова, пророков, душ, истинно предпочтённых…

— Ты считаешь, что он — кто-то из них? — мисс Рейчел не скрывала улыбки.

— Я считаю его необычным, Рейчел. Но сегодня он расстроил меня. Помнишь, утром на пикнике твой брат сказал, что мистер Кейтон написал в какой-то работе нечто странное. Я спросила сегодня у Альберта, что именно там было написано. Кузен сказал, что аристократия, по мнению мистера Кейтона, есть проявление высоты мышления, а плебейство — его низости. Они делят на две неравные части душу каждого. В себе самом, считает мистер Кейтон, можно за день семикратно вычленить черты аристократа и столько же раз увидеть черты плебея…

— Ох уж эти умничающие мужчины! О чём это он? Ты понимаешь?

— Да…Это значит, что мистера Кейтона поминутно то вразумляет ангел Господень, то искушает Мефистофель… Сегодня он был во власти последнего…

— Бог мой, Эбигейл, прекрати ты это! Ведь слушать страшно!

Мисс Сомервилл вняла словам кузины и замолчала. Но это вовсе не означало, что она перестала размышлять. Однако теперь её мысли были чуть более приятными.

…С первой минуты встречи этот странный молодой человек, вобравший в себя черты отрешённого от суеты монаха, колдуна Мерлина и мрачного Мефистофеля, понравился ей. Она вдруг почувствовала, что он способен понять её. Он заговорил — и его чарующий глубокий голос околдовал её. Суждения его были глубоки, умны и серьёзны, и мистер Ренн тоже сказал, что мистер Кейтон — весьма умён. Она видела, что он чувствителен и восприимчив, и заметила, что бестактность мисс Вейзи задела его много сильнее, чем он показал. Он так побледнел тогда…

Позже, на пикнике, он держался со спокойным достоинством, не унижался ни до пошлых комплиментов, ни до праздного волокитства. Был искренен и прям, не старался понравиться или подчинить свои суждения общим правилам, ничуть не лицемерил… Он был непохож на людей света, неизменно скучных, воспитанных, лощеных и серых…

Но этим вечером он испугал её. Она увидела его случайно, на лестнице, по которой поднялась в столовую, с трудом отделавшись от мистера Камэрона, в поисках тёти, леди Блэквуд. Лицо мистера Кейтона было искажено и подлинно страшно. Она поняла, что он либо смертельно уязвлён чем-то, либо в ярости. Но что могло произойти? В танцевальной зале его не было — она несколько раз оглядывала танцующих. Он не танцевал. Что же могло произойти?

Эбигейл терялась в догадках. В столовой, обрадованная вопросом леди Кейтон, она постаралась сказать ему несколько приятных слов, но позже заметила, что это совсем не успокоило его. Он страдал. Что с ним? У неё заныло сердце. При этом мисс Сомервилл поняла, что подобный интерес и беспокойство о чувствах и огорчениях едва знакомого ей человека не может быть случайным. Она влюбилась в него? Трезво всё обдумав, сделала вывод, что весьма заинтересована этим мужчиной. Он понравился ей. Поняла она и другое — то, что с ней происходит — неразумно.

Но разве любовь имеет что-либо общее с умом?

Глава 9. «Ты же сам заметил, что я склонен к одиночеству…»

Энселму хотелось уединиться в своей спальне и спокойно обдумать двойственные события дня. Но едва он проводил мисс Сомервилл к Реннам, леди Блэквуд — к её карете, и сел в экипаж вместе с тёткой, у него снова стеснилось дыхание. До их дома было всего пять минут езды, но он испугался этих минут наедине с леди Эмили. Боялся её комментариев и суждений — резких и недвусмысленных. Он не хотел и слышать о мисс Вейзи.

Комментарий, тем не менее, последовал. Хоть и несколько странный.

— Бога ради, дорогой племянничек, не будь идиотом.

Глаза леди Кейтон и её племянника на мгновение встретились — и Энселм опустил глаза. Ему показалось, что он понял, о чём она, но едва оказался у себя, подумал, что чего-то не уразумел.

Если после первого афронта он злился, то сейчас чувствовал просто гнетущую тоску. В гостиной снова развернул рисунок мисс Сомервилл. Это был, безусловно, он: правильно схвачен абрис лица, безошибочно уловлена линия носа, устремленные куда-то глаза задумчивы. О чём он думал тогда? Он не помнил. Положив рисунок на каминную полку, Энселм прошёл в спальню. Полог кровати манил забвением, но он понимал, что его снова ждёт бессонная ночь.

На душе было пакостно. Он сам знал, что никогда не будет любим. Эта мысль угнездилась в нём с отрочества, с первых признаков пробуждавшейся мужественности, с первых же сравнений с ровесниками. За годы взросления он смирился с уродством, решил выбрать академические стези, ибо любил одиночество и погружение в полуночную мудрость тяжелых библиотечных фолиантов. Там, под готическими сводами оксфордских порталов, он полагал найти душевный покой, но внезапная смерть от воспаления легких старшего брата Льюиса вынудила его изменить свои намерения. Он стал старшим и единственным сыном, обязанным продолжить род и управлять огромным поместьем отца. Второе было просто: Кейтон имел деловую хватку, быстро разобрался в азах управления, и вскоре говорил с управляющим на равных.

Но категорически отказался оставить университет и жениться. Он ещё молод, неизменно заявлял он отцу.

Отец, человек властный и умный, не возражал тому, кто остался ему единственной опорой, но Энселм видел, что милорд Эмброз недоволен его решением. С высоты шестидесяти лет отцу казалось, что все молодые люди привлекательны, — уже тем, что молоды, и спорить с ним было бесполезно. Зимой между ними состоялся тяжёлый разговор. Отец настаивал на его женитьбе. Льюис тоже откладывал брак — и вот… Эта мысль убивала отца и он, часто в ночных кошмарах видя внезапную гибель последнего оставшегося ему сына, не мог понять причин его отказа от женитьбы. Энселм же, понимая, что не сможет сказать отцу то, что сказал тётке, молчал или отделывался второстепенными причинами, настаивал на желании закончить учебу, и лишь потом — избрать себе невесту.

Он видел, что расстроил отца, и удивился, когда узнал, что милорд увеличил его содержание и личные расходы в Мертоне едва ли не вдвое. Это был жест мягкости и великодушия, завуалированная просьба прислушаться к нему и постараться понять. Энселм мог устоять против любых угроз, они лишь окаменили бы сердце, но не против доброты, доброта всегда обезоруживала его. Но на сей раз Кейтон был скорее огорчён, чем умилён отцовским вниманием: оно требовало жертв, которых Энселм принести не мог. Колледж с его сословными предрассудками не унижал его достоинства, там он был равен остальным, а кое в чём и превосходил многих, но свет… Свет оценивал мужчину не только по его положению и состоянию, но и по первому впечатлению, которое он производил на женщин, ибо именно они создавали репутацию мужчины в обществе. И тут он проигрывал, а был болезненно самолюбив и проигрывать не любил.

И все-таки он внял просьбе отца и приехал на каникулы в Бат к тётке, — главным образом, чтобы убедиться в своей правоте. Он не собирался искать невесту, полагал втихомолку ублажить голод плоти, ставший в последнее время нестерпимым, посмотреть на высшее общество, убедиться, что смотреть там не на что, после чего — вернуться в Мертон. Но всё это, полагал он, даст ему возможность сказать отцу, что он старался исполнить его просьбу — но не получилось.

Но в итоге не получилось что-то совсем другое…

Мерзость дешевого ублажения похоти, и раньше-то угнетавшая, теперь и вовсе омерзела. Запах противной эссенции шлюшки Молли мерещился ему бессонными часами ночи, вплывал Бог весть откуда ядовитыми миазмами отравительницы Локусты. Общество же показалось занимательным: здесь были достойные и здравомыслящие люди, беседа с которыми, он чувствовал это, была бы ему интересна. Здесь куда как было на кого посмотреть, голова сразу пошла кругом, плоть взволновалась, затрепетала душа. По сравнению с этими женщинами грязные шлюхи, коими он вынужден был пробавляться, показались и вовсе отвратительными. Он алкал и жаждал красоты этих недоступных ему девиц, одурманивающей и щемящей, и, ощутив свою зависимость от неё, был тем сильнее унижен пренебрежением красивейшей. Он не закрывал глаза на то, что мисс Вейзи, видимо, дурно воспитана и не очень-то умна, но не скрыл от самого себя, что начал вожделеть её, едва увидел. Тем больнее было произошедшее у Реннов, и тем сильнее саднило душу от случившегося у Комптона.