Дверь обратно

Даже бесчувственного саквояжа проняло. Он отложил карты, забросил песнопения и вместе со мной молча наблюдал приближение этого чуда. Но по мере того, как расстояние сокращалось, волшебство постепенно таяло. Вблизи человеческий глаз уже не мог охватить всю картину целиком, да и горящие очи скрылись за низкими снеговыми тучами.

Подул холодный ветер, и пришел черед одежды, сшитой умелыми руками Светлоглазы. С каждым шагом ветер все больше и больше усиливался. Казалось, что он вырывается из ртов каменных богов с одной целью — не подпустить нас ближе. Коневрусы, посовещавшись, перестроили мамонтов в колонну по три, а сами встали за ней. Смысл этого стал понятен буквально через несколько сот метров. Ледяной ветер дул с такой силой, что более легкие парнокопытные на ногах бы точно не удержались. И только тяжелые мамонты, как танки, упорно перли вперед, являясь своеобразным заслоном для коневрусов. Дальше смотреть сил не было, и я кинулась закрывать тяжелые шторки.

Ветер вырывал их из моих пальцев и полоскал, как легкие кисейные занавески. С горем пополам я закрепила их при помощи ремешков на перекладинах. Стало хоть немного легче. Ухо смогло уловить жуткий вой. Вот уж не думала, что ветер может издавать такие звуки! Холод пробирал до костей. Птах уже давно сориентировался и перекинулся в часы. Саквояж казался обыкновенным неживым предметом. Похоже, что кожа у него просто задубела. Я обложилась тюфяками — стало значительно лучше — и притихла, молясь только об одном: чтобы крепления у моей клетки выдержали.

Выдержали! Не знаю, сколько прошло времени, но постепенно жуткий вой стал утихать. Послышались человеческие голоса, и я рискнула выглянуть наружу. Полог не гнулся, и я с трудом приоткрыла щелку. Твою ж мать! И мамонты, и коневрусы были больше похоже на обледенелые сугробы. Как они при этом умудрялись двигаться, непонятно. Но самое главное — это то, что мы достигли гор и сейчас стояли у самого подножия. Стало значительно теплее. Перестроившись опять в колонну по одному, караван ступил на узкую горную тропку. Непонятно, каким образом такое большое животное, как мамонт, могло на ней устоять! Все же мы, хоть и медленно, но продолжали двигаться вперед.

Привал в этот раз устроили до наступления темноты. Видимо, просто опасались, что такого удачного места может больше не подвернуться. Мы стояли на просто огромном горном уступе у самого входа в пещеру. С горем пополам я протиснулась наружу, так как меховой полог до сих пор плохо гнулся, и услужливый хобот спустил меня вниз. Коневрусы таскали в пещеру охапки дров, которые, видимо, были припасены как раз для такого случая. Мамонты получили пайку сена и сейчас меланхолично двигали челюстями, засовывая в рот за раз по огромной охапке. Да на одном таком укусе какой-нибудь колхоз «Красный лапоть» мог смело перезимовать со всем своим животноводческим комплексом! Благо хоть по дороге до гор животинки находились на подножном корме, а то ведь с таким аппетитом их фиг прокормишь! Насмотревшись вволю на пиршество вымершего рода млекопитающих из семейства слоновых, я зашла в пещеру. На удивление, никаких особых чудес в ней не было. Десяток высеченных из камня идолов да огромное, огороженное камнями кострище посередине. Судя по закопченному потолку, не нам одним посчастливилось добраться досюда живыми-здоровыми.

Коневрусы поднесли приношения богам, поблагодарили их за помощь в пути и испросили разрешения переночевать здесь. Как уж они поняли, дали боги согласие или нет, сказать не берусь. Но вскоре яркий жаркий огонь весело потрескивал, разбрасывая кругом звездочки искр. От коневрусов повалил пар. Я, сбегав за саквояжем, обеспечила всех горячей едой и питьем. Савва Юльевич, чувствуя себя центром внимания, спешил поделиться своими впечатлениями о прошедшем дне:

— Я ей, главное, кричу, заверни меня во что-нибудь, — ораторствовал он, сверкая глазом, — а она в дырку уставилась и замерла! Вот уж точно, баба дура не потому, что дура, а потому, что баба!

Копытный народец радостно поддерживал высказывания кожаной сволочи дружным оскалом.

— И ведь главное, сама юрк — и в тюфяки. А я, пардон, слова молвить больше не могу, бо морда задеревенела. Вот дал бы мне кто по кумполу в тот момент, и все — рассыпался бы на мелкие осколки.

— Сам дурак, — ляпнула я не к месту.

— Во-во, — погань закатила глаз, — я и говорю, все бабы дуры. Но в чем отличие умной дуры от глупой дуры? Умная дура понимает, что она дура, а глупая дура знает, что она умная.

Популярность Саввы Юльевича била все мыслимые рекорды. Случись сейчас президентские выборы, и победа нашему облезлому другу была бы гарантирована. А тот разливался соловьем, напрочь потеряв чувство самосохранения.

Я хоть не злопамятная, но склерозом не страдаю. Поэтому, когда мы на следующее утро тронулись в путь, демонстративно засунула дерматиновую дрянь под тюфяки и уселась раскладывать пасьянс. Уж каких только вещей я не наслушалась от хулителя женщин… Вначале оскорбительных, потом угрожающих и в конце концов слезных. Между делом выяснилось, что Савва Юльевич всю жизнь страдал клаустрофобией, что от недостатка кислорода у него уже начинается необратимый процесс в мозгах, что вот-вот прямо сейчас остановится сердце добряка-саквояжа. И только когда гундеж прекратился, я извлекла его на свет божий.

Он сидел напротив меня и изо всех сил изображал покорность судьбе-злодейке. Голос был льстив до приторности. Умильнее лица я в жизни не видала. Поглядывая на него, я на всякий случай решила в ближайшие дни держать ухо востро, а то мало ли что. Приличные создания не сидят с такими выражениями на лицах! Фиг его знает, может, великий Прохор Иванович имел обыкновение в саквояже слабительное таскать?

Два дня мы продолжали карабкаться в гору. На ночь приходилось останавливаться там, где тропинка становилась хоть чуть-чуть шире. Страшно было необыкновенно. Коневрусы, перед тем как уснуть, пропускали между собой толстый кожаный жгут, который дополнительно защемляли в горную породу. Делалось это, похоже, для того, чтобы если кто-нибудь из них оступится в темноте, то соплеменники могли бы его вытянуть. А мамонты не спали вовсе. Уж сколько эти животные могли обходиться без сна, бог весть! Когда тропинка становилась совсем узкой, мохнатые слоны цеплялись хоботами за хвост впередистоящего. Видимо, это тоже была своеобразная альпинистская связка.

И вообще, за время путешествия я сильно изменила мнение о мамонтах. Какие олени? Они мне, скорее, напоминали дельфинов. Животные точно обладали высоким интеллектом! К тому же никто их не дрессировал. Мамонт ведь — стадное пастбищное животное, навроде наших обыкновенных коров, а не домашняя собака, любимец семьи, которая за долгое время среди людей начинает различать многие человеческие слова. И все же мамонты соображали! Они понимали не команды, а именно речь — предложения и отдельные слова. Например, моему верховому животному достаточно было сказать: «Хочу вниз», «Спусти, пожалуйста» или просто «Хобот давай», и результат был один — меня опускали на землю.

Какое-то время я еще продолжала передвигаться на спине своего слонопотама, являя собой карикатурное подобие индийского махараджи,[14] едущего проверять свои владения. Но иногда моя кибитка наверху так угрожающе наклонялась над пропастью, что от падения нас удерживала только надежная упряжь. В конце концов, чтоб не искушать судьбу, я слезла вниз и пошла пешком вслед за караваном. Все равно скорость передвижения сейчас оставляла желать лучшего. И только на ночь, когда мы останавливались, я рисковала забираться наверх.

Вблизи горная стена выглядела обыкновенной каменюкой. Сколько я ни вглядывалась, нигде не заметила следов, указывающих, что здесь кто-то что-то высекал. Ничего похожего на величественную скульптуру не было и в помине. Однообразная гранитная порода, кое-где отшлифованная сильными ветрами и осадками. Также я не могла понять, где примерно находятся глаза, которые так меня поразили. Мы давно уже находились выше облаков, а это значит, что где-то на этом уровне они и должны быть. Но, увы! Здесь, честно говоря, вообще было не на что смотреть. Спина впереди идущего мамонта и однообразный гранит горы не в счет…