Страница 54 из 58
– Где ж тут святость, Прасковьюшка, когда ты не только ему самому, а его детям погибели желаешь? Нешто это по-христиански?
– Дети царя-Ирода греховны! Яблоко от яблони недалеко падает… – яростно прошептала Евдокия.
– А ежели он так о твоем сыне подумает? Ты на его детей смерть кличешь, а государь на твоего сына погибель призовет… – предположил Глебов.
– Не посмеет он Алешеньку обидеть… Алешенька – и его сын…
– Слыхал я, Прасковья, что царевича при дворе твоим щенком кличут. И редко – сыном царевым. Словно подозревает государь что…
– Подозревает? – губы Евдокии исказила полуухмылка. – Пущай подозревает! А может, и не его Алешенька сын, а твой?
– Мой? – охнул Глебов, вырвавшись из жарких, обнимающих рук Евдокии. – Быть того не могет… Когда мы с тобой снова повстречались, ты уж Алексеем брюхата была…
– По числам выходит, что царев мой Алешенька, а по духу – твой! – призналась Евдокия, прижимаясь к горячей, родной спине возлюбленного.
– Как так, по духу? – не поверил Глебов.
– Все время я, Степушка, тебя представляла, когда с царем была. О тебе думала, даже когда с ним на супружеском ложе лежала… Представляла, что это не он, а ты со мной. Стало быть, по духу ты – отец Алешеньки, а по крови – царь-Ирод!
От этих признаний Глебову стало жутко. Он зажал Евдокии рот.
– Молчи, Прасковья, молчи! – зашептал он. – Не ровен час, кто услышит. И у стен уши есть.
– Здесь все за нас! – попыталась успокоить Глебова Евдокия. – Мы с тобой Русь взбунтуем, Алешеньку на царский престол возведем и сами в чести будем. А царю-Ироду с полюбовницей его чухонкой да с девками-выблядками – смерть!
– А если не им, если нам? – Глебов до конца понял, как тверда воля Евдокии. Тверже, чем его собственная. И почти такая же стальная, как у Петра. Понял, и стало не по себе. Но он уже слишком далеко зашел, придется идти до конца.
– Не нам, им! Верь мне, так и будет! – не таясь, почти громко, воскликнула Евдокия. – Сын мой за меня отомстит!
Над Суздалем плыла ночь – черная, глухая, полная тайн, заговоров, лютой ненависти и обиды. Оскорбленная Евдокия страстно желала смерти и мук не только Петру, но и его новой жене и дочерям. И, чувствуя эту ненависть, не спала новая жена царя, Марта-Екатерина. Поднималась с супружеского ложа и долго стояла у дворцового окна, вглядываясь в белесую питербурхскую ночь и повторяя слова молитв – и католических, и лютеранских, и православных. Екатерина вспоминала давнее мариенбургское видение – женщину в черном, монахиню или царицу, смотревшую на нее, как, должно быть, смотрела отвергнутая Астинь на новую жену Артаксеркса, Эсфирь. От этой ненависти Екатерине становилось холодно и жутко. И она часто шептала себе ночами: «Или я, или она… Или ее сын, или мои дети… Кому-то из нас не жить…» И пока Екатерина даже не представляла себе, как недалеки ее слова от близкого и кровавого будущего.
Глава 5. Русская Роксолана
Верный слуга Рустем не оставил свою госпожу. Он поехал вслед за ней в далекий и туманный северный город, словно сотканный из серебристо-белой пелены. Даже ночи здесь часто бывали не черными, как смоль, а белесыми, словно утренние облака. От реки и земли тянуло холодом, и недавно возведенные дома и храмы тонули в сказочном, неправдоподобном мареве. Все в этом городе удивляло Рустема – и то, что он стоял не около воды, как столица Оттоманской Порты великий Истанбул, а буквально на воде, на небольших островках, соединенных мостами. Дели Петро называл этот странный город Парадизом, райской обителью, а жители, как и рабочие, согнанные на верфь, каждый день боялись наводнения. Даже смелый Рустем боялся, но понимал: главное – спасение госпожи. Для того он и рядом с ней, чтобы не позволить стальным, жестоким водам реки, которую гяуры называли Невой, поглотить царицу. Он здесь, чтобы защищать ее не только от природы, но и от врагов, а злодеев, злоумышлявших на государыню, и в Петровом Парадизе, и особенно в главной столице русских – Москве, было немало. Во дворце не то что в лагере русской армии на Пруте, здесь не так безоговорочно уважали Екатерину. Здесь не называли ее спасительницей армии, а лишь порой злобно или едко посмеивались над чухонской «портомоей», ставшей русской царицей. Рустем очень удивлялся этим сплетням и однажды даже спросил у Екатерины, правда ли то, что она в походах стирала белье солдатам.
Екатерина рассмеялась, но как-то устало: должно быть, она уже не раз слышала эти пустые враки и даже отчасти смирилась с ними. Рустему госпожа объяснила, что в юности была воспитанницей священника-вероучителя, иначе говоря – имама, из далекого города Мариенбурга, и что попала вместе с этим священником и его семьей в русский плен, когда город взяли войска Дели Петро. Что в плену она сначала жила в дому у старого военачальника Шереметева, экономкой, то есть домоправительницей, потом попала к светлейшему князю Меншикову, который, увы, обошелся с ней недостойно, но она ему это простила. А потом стала царской лекаркой – то есть смиряла гневные припадки Дели Петро, и за это царь полюбил ее и взял в жены.
Рустем слушал-слушал, а потом сказал госпоже, что она – вторая Роксолана.
– Кто такая Роксолана? – спросила Екатерина, и так заинтересовалась, что даже чашечку с кофием отставила. Вся так и подалась навстречу Рустему, ожидая продолжения рассказа. Юный татарин неторопливо отстегнул саблю и сел у ее ног, на мягкий многоцветный ковер. Персидские ковры, бесспорно, лучше, но и гяуры умеют украшать свои дворцы. Особенно князь Меншиков, почтенный эфенди. У него во дворце такая роскошь, что царская резиденция выглядит по сравнению с ним маленьким, скромным домишком. Видно, Меншиков богаче самого Дели Петро. Потому-то русский царь то и дело ездит к нему то ужинать, то обедать, а то и праздники во дворце своего визиря устраивает. Странное дело! Ни в благословенном Крымском ханстве, ни в Оттоманской Порте такого не бывает. Как может визирь стать богаче самого султана? А Дели Петро – странный царь. Роскошь ему будто совсем и не нужна. Сам вытачивает лампы из слоновой кости, словно простой ремесленник. Сам зубы дерет, словно обычный лекарь. И даже топором на корабельной верфи орудует… Чудеса да и только!
– Так кто же такая Роксолана? – снова спросила Екатерина.
Рустем уселся поудобнее, скрестив ноги, и стал рассказывать. Красиво, цветисто, как певец-шаир при ханском дворе. В дворцовые окна вплывал вечер, искажая очертания вещей, все вокруг становилось зыбким, таинственным, и пряно, тягуче лилась речь Рустема.
– Роксолана была великой царицей, госпожа, и жила она почти два века назад. Так я читал в старинных книгах…
– Читал в старинных книгах? – изумилась Екатерина. – Вот уж не знала, что ты умеешь читать! Ты, сын простого кочевника…
– Я никогда не говорил, что я сын пастуха, моя госпожа, – с достоинством ответил юноша. – Мой отец – тысячник у нашего владыки хана, мои старшие братья – сотники! Да, я простой нукер, но только потому, что это был мой первый поход. И учился я не только владеть луком и саблей, но и читать на языке Пророка, а еще – на языке московитов… Так я рассказывал тебе о Хасеки Хюррем Султан, известной в вашем краю как Роксолана. Она правила Оттоманской Портой наравне с самим султаном Сулейманом, да благословит Аллах его память! В Блистательной Порте ни до, ни после нее не бывало такого, чтобы женщина правила наравне с мужчиной, но Роксолана так влюбила в себя султана Сулеймана, что он позволял ей все. Она выезжала из дворца Топкапы на праздники и охоту, а гяурские живописцы даже писали с нее портреты…
– Портреты? – переспросила Екатерина. – Разве турецким женщинам дозволено открывать лица перед посторонними мужчинами?
– Никому это не было дозволено, кроме Роксоланы, – объяснил Рустем. – Она очаровала великого султана не только своей красотой, но и умом, и стала его соправительницей. А родом она была из гяурских стран, как ты. Из Украйны, которую мы, татары, часто грабим, ибо жители ее часто беззащитны. У них есть смелые мужи, казаки, но эти отважные воины не всегда успевают дать нам отпор. И тогда мы сжигаем села и уводим в плен жителей, а потом продаем их турецким купцам… И детей, и женщин, и тех мужчин, которые не осмелятся скрестить с нами оружие и отдадутся в плен. Таково право сильного. Вот и Роксолана сначала была рабыней, пленницей, почти как ты…