Сказки

Едва юноша произнес это пожелание, как тут же очутился на дороге, проходившей возле его фермы, у порога которой он и шлепнулся.

Пьер поднялся и ударом ноги открыл дверь. Она с грохотом отлетела, а находившаяся на кухне старая гусыня при виде хозяина так и села от удивления. И было от чего, дорогие дети! Пьер так спешил домой, что не успел до конца превратиться в человека, и потому голова его еще оставалась рыбьей!

После этого приключения Пьер с неделю сидел дома, блаженствуя перед камином или же на лужайке, отдыхая от превращений и путешествий.

Однако мысль снова попытать счастья время от времени возникала в его буйной голове. Парня так и подмывало узнать, будет ли новая попытка удачнее предыдущих. И шепотом, но не трогая гусиных яиц, он высказывал разные пожелания, из которых одно было фантастичнее другого. Как всякий лентяй, он мечтал о вещах самых несбыточных. Но надо заметить, дорогие дети, мысль о работе ни разу не появилась в его планах.

Спать спокойно Пьер уже не мог. Целыми днями он бродил по ферме в компании гусыни. Она так и увивалась за ним, неся всякую чепуху, как это принято у старых гусынь. Болтовня птицы, в конце концов, так доняла парня, что он решил разбить еще одно яйцо. Но что пожелать?.. Пьер этого не знал. В одном только он был уверен – в том, что ни за какие коврижки он не хотел бы снова стать тем, кем уже побывал: ни журавлем на тонких ногах; ни солдатом, которого могли убить в любую минуту; ни обладателем денег, обязанным их стеречь и жить в постоянном страхе; ни королем, не имеющим права есть, когда хочется, и чувствующим себя в своих облачениях более скованным, чем отшельник в цепях; ни изуродованным, кривым и хромым адмиралом, передвигающимся на костылях; ни обитателем штурмуемой волнами скалы, незаконно присвоившей себе имя острова; ни летающей рыбой, преследуемой акулами в воде и альбатросами в воздухе. Нет, нет и нет! Ему нужно было положение солидное, дающее возможность пить, есть и ничего не делать!

Найти такую работу, как вы догадываетесь, было трудно.

В тот момент, когда Пьер усиленно размышлял над решением этой задачи, возле него раздалось какое‑то ворчание, полное довольства и умиротворенности. Звук этот исходил из свиного хлева.

Пьер подошел и стал свидетелем сцены соблазнительнейшей удовлетворенности, равной которой не было ничего на белом свете.

Воплощением этого блаженства была жирная свинья. Глаза ее были полузакрыты, а хвост и уши шевелились ровно столько, сколько требовалось для отпугивания мух.

– Ах ты, боже мой! – воскликнул Пьер. – И как это я до сих пор об этом не подумал?! Честное слово – вот истинно счастливое существо!.. Или я ни в чем не разбираюсь… Оно имеет обильную пищу, совершенно не заботясь о том, как ее добывают. Спит оно вволю. Подвижность ушей и хвоста позволяет ему отгонять мух даже во сне! Где яйцо, госпожа гусыня? Давайте‑ка его сюда!

Мы уже знаем, что Пьеру было достаточно лишь протянуть руку, чтобы найти очередное волшебное яйцо. И он расколол его.

И моргнуть он не успел, как оказался лежащим на свежей соломенной подстилке с полным до краев корытом возле самого рыла.

Первое же, что ощутил Пьер, было чувство бесконечного блаженства! Он сладко потянулся под ласковым солнцем, с наслаждением схрумкал несколько яблок, упавших с соседской яблони, и предался тому прелестному состоянию дремы, что соблазнило его минуту назад.

Однако, едва Пьер погрузился в дивное состояние полусна, как вдруг какой‑то малосимпатичный тип бесцеремонно вошел в хлев и принялся совать ему под бока пальцы, чтобы проверить качество мяса и толщину сала.

Это было тем более неприятно, что Пьер, в бытность человеком, очень не любил щекотки. Поэтому он и попытался было сказать непрошеному гостю: «Эй, вы! Что вы делаете? Это не только неприлично, но и весьма неприятно! Если я стал свиньей, это не значит, что я стал бесчувственным! Оставьте меня в покое!»

Но совершенно равнодушный к переживаниям Пьера, человек продолжал ощупывать его в самых интимных местах. По всей вероятности, колбасник, – а это был именно он, дорогие дети! – был удовлетворен результатами обследования. Во всяком случае, мурлыча себе под нос что‑то веселенькое, он закатал рукава, как это делают мясники, принимаясь за работу, и вытянул из‑за пояса нож. Поскольку работа эта, как догадался Пьер‑поросенок, непосредственно касалась его персоны, он открыл один глаз и насторожился, чтобы не оказаться застигнутым врасплох. Но человек не обращал на возросшее беспокойство свиньи никакого внимания и, взяв свое оружие в зубы, схватил Пьера за ухо и за ногу, перевернул его и зажал между колен. Затем мясник стал ощупывать шею Пьера, ища нужную точку. Найдя, он нажал на нее большим пальцем и взял нож в руку.

Пьер сообразил, что, если промедлить и не открыть колбаснику, кем он является на самом деле, тот его заколет. Разинув пасть, он крикнул, стараясь произносить слова как можно членораздельнее:

– Эй! Животное! Я не поросенок!

Колбасник выронил нож. Колени его задрожали, он выпустил нашего героя. На четвереньках отползши к выходу, бедняга вскочил и, подгоняемый ужасом, бросился наутек.

Пьер поднял нож своими, уже снова человечьими, руками и кинулся вслед за обидчиком, решив познакомить его самого с остротой лезвия.

Тот обернулся и, завидев свиноголовое чудовище – а голова Пьера действительно запаздывала с превращением! – закричал дурным голосом и прыгнул в реку, где чуть было не захлебнулся. Выбирался он из нее так суматошно и смешно, что окончательно возвратившийся в человеческий облик Пьер покатывался со смеху и даже выронил нож, поскольку руками приходилось подпирать бока, как всегда поступают во время приступа хохота.

Продолжая смеяться, Пьер вошел в свой дом. Не привыкшая к такому состоянию хозяина, гусыня спросила, что развеселило его. И парень с удовольствием рассказал своей приятельнице историю с колбасником…

Вечером был устроен ужин, как говорят дипломаты, тет‑а‑тет, то есть на двоих.

За десертом, пребывая в отличном настроении, Пьер заявил сотрапезнице:

– Госпожа гусыня, мне до смерти надоели все эти птицы, рыбы и прочие животные, и в следующий раз я желал бы стать кем‑нибудь красивым… Прошу вас как друга: посоветуйте, ради Бога, как сделать, чтобы мои пожелания не заканчивались неприятностями?

– Не знаю, – честно призналась гусыня. – Кстати, мэтр Пьер, вы, должно быть, обратили внимание на то, что чем меньше остается яиц, тем медленнее протекает превращение?

– Да‑да!.. Я в самом деле заметил, что метаморфозы – будь то превращение в кого‑либо или же возвращение в человеческий облик – происходит все труднее… Ну да ладно… Что вы думаете, госпожа гусыня, о бабочках? Я полагаю, быть бабочкой легко и красиво. Невелик труд порхать от цветка к цветку. К тому же, у бабочек прелестные ложа: они спят, как правило, в кустах роз или среди лилий… Ну так что скажете, к примеру, о махаоне?.. Жить я буду в своем саду, который же вдобавок стану украшать своей персоной!

– Ей‑богу! – ответила птица, начинавшая побаиваться ответственности за даваемые советы. – Я считаю, мэтр Пьер, что вам следует действовать исключительно по собственному усмотрению. Что до меня… я совершенно не хочу больше вмешиваться в ваши дела…

Но, как мы говорили, дорогие дети, когда Пьеру что‑нибудь взбредало в голову, то выбить из нее это уже было невозможно… И вот наш герой взял предпоследнее яйцо и без долгих колебаний разбил, пожелав стать самой красивой бабочкой.

Пьер сидел на хромом табурете, а гусыня стояла перед ним.

– Ах! – воскликнула она. – У вас отрастают усики! А вот и лапки! И крылышки!.. Ах, какие красивые!..

Но лицо парня исказила страшная гримаса.

– Вам больно? – участливо спросила птица.

– Мне страшно плохо, – отвечал Пьер. – Ой, как больно в груди! О‑ля‑ля!.. Как ломит спину! О мои руки! О мои ноги! О моя…

Тут он замолчал. Гусыня так и не узнала, что еще собирался сказать о своих ощущениях ее хозяин. Голова его превратилась в головку бабочки, и говорить ему уже было трудно.