Сон

Ночь как день! Куда ни глянешь —

палаты, палаты...

А над тихою рекою

весь каменный берег.

Я гляжу, как полоумный,

и глазам не верю, —

не пойму, не разумею, —

откуда взялося

это диво?.. Вот где крови

много пролилося

без ножа! А за рекою

крепость с колокольней, —

шпиль как шило — как посмотришь,

жуть берет невольно.

И куранты теленькают...

Кругом озираюсь,

вот — конь летит, копытами

скалу разбивает.

Всадник — в свитке и не в свитке,

без седла, как влитый,

и без шапки, только листом

голова повита.

Конь ярится — вот-вот реку,

вот... вот... перескочит!

Всадник руку простирает,

будто мир весь хочет

Заграбастать. Кто ж такой он?

Подхожу, читаю,

что написано на камне:

«Первому — вторая»

поставила это диво.

О! Теперь я знаю:

этот — первый, распинал он

нашу Украину.

А вторая доконала

вдову-сиротину.

Кровопийцы! Людоеды!

Напились живою

нашей кровью! А что взяли

на тот свет с собою?

Так мне тяжко, трудно стало,

словно я читаю

историю Украины!

Стою, замираю...

В это время — тихо, тихо

кто-то запевает

невидимый надо мною:

«Из города из Глухова

полки выступали

с заступами на линию,

наказным послали

гетманом меня в столицу,

вместе с казаками.

О, Боже наш милосердный!

О, изверг поганый!

Царь проклятый, царь лукавый!

Здесь, в земле пустынной,

что ты сделал с казаками?

Засыпал трясины

благородными костями;

поставил столицу

ты на их кровавых трупах!

И в темной темнице

умер я голодной смертью,

тобою замучен,

в кандалах!.. О царь! Навеки

буду неразлучен

я с тобою! Кандалами

скован я с тобою

на века веков! Мне тяжко

витать над Невою!

Может быть, уж Украины

вовсе нет. Кто знает!..

Полетел бы, поглядел бы,

да Бог не пускает.

Может, всю ее спалили,

в море Днепр спустили,

насмеялись и разрыли

старые могилы —

нашу славу. Боже милый,

сжалься, Боже милый».

Все замолкло. Вот я вижу:

туча снегом кроет

небо серое. А в туче

зверь как будто воет.

То не туча — птица тучей

белой закружила

над тем медным исполином

и заголосила:

«Кровопийца! Мы навеки

скованы с тобою.

На суде последнем, Страшном

мы Бога закроем

от глазищ твоих несытых.

Ты нас с Украины

гнал, холодных и голодных,

в снега, на чужбину!

Погубил нас, а из кожи

нашей багряницу

сшил ты жилами погибших,

заложил столицу

В новой мантии! Любуйся ж

на свои палаты!

Веселись, палач свирепый,

проклятый! Проклятый!»

Рассыпались, разлетелись.

Солнышко вставало.

Я стоял и удивлялся

так, что жутко стало.

Вот уж голь закопошилась,

на труд поспешая,

уж построились солдаты,

муштру начиная.

Заспанные, проходили

девушки устало,

но — домой, а не из дому!..

Мать их посылала

на ночь целую работать,

на хлеб заработать.

Я стою, молчу, понурясь,

думаю, гадаю:

Ох, как трудно хлеб насущный

люди добывают.

Вот и братия рысцою

сыплет в дверь сената,

скрипеть перьями да шкуру

драть с отца и брата.

Землячки мои меж ними

шустро пробегают;

по-московски так и режут,