Колен Лантье

* * *

Жакерия происходила одновременно с восстанием в Париже, начавшимся ещё в 1350 году. Во главе восставших стоял купеческий старшина Этьен Марсель. Это был очень богатый купец‑суконщик, имевший обширные торговые связи с другими французскими и фламандскими городами, сорокалетний человек с большим жизненным опытом, хороший оратор. В среде парижских купцов и ремесленников он был первым и самым влиятельным лицом. Париж не был коммуной, то есть городом, где вся власть принадлежала городскому совету. В столице всегда пребывал король и находились подвластные ему суды (парламент, Шатле), финансовые учреждения (Счётная палата); преступников судил и наказывал королевский суд. Но в ведении купеческого старшины и возглавляемого им городского совета находились все дела, касавшиеся торговли – значит, купцов, цехов и ремёсел – значит, ремесленников, забота о снабжении Парижа продовольствием, об охране его стен и башен, о поддержании в городе порядка и т. п. Следовательно, обязанности купеческого старшины были очень обширны и власть его велика.

Но не только крестьяне питали ненависть к дворянству. Уже издавна она свила себе гнездо и в городах. Немало ратного труда положили горожане и немало денег истратили, чтобы освободиться от угнетения и притеснения своих сеньоров. Многим городам северо‑восточной Франции удалось изгнать их из пределов своих стен и образовать коммуны. Уже к началу XIV века, то есть за полвека до Жакерии, города были настолько богаты и влиятельны, что именно от них короли получали самые значительные средства для ведения войн и для дел внутренней политики. С помощью Генеральных штатов, где заседали представители трёх сословий – духовенства, дворянства и «добрых городов», Филипп IV Красивый успешно осуществил борьбу с римским папой и вёл завоевательные войны. Во время Столетней войны Генеральные штаты, в особенности же наиболее многолюдное и денежное сословие горожан, стали очень авторитетным органом – ведь они давали большую часть субсидий на содержание армии и считали поэтому себя вправе следить за расходованием этих средств. Поражения французского оружия задевали их вдвойне. Они негодовали на рыцарство, не выполнившее своего воинского долга, и на высших королевских сановников, расходовавших народные деньги без должной тщательности и бережливости.

В 1356 году после битвы при Пуатье, когда правителем Франции стал старший сын пленённого короля Иоанна, дофин[1] – яростно вопили сотни глоток, нарушая покой ясного июньского утра. Первые всадники, действуя мечами, уже смяли разбегавшихся горожан, когда основная масса отряда ещё находилась за городскими стенами.

Граф де Фуа, неважный вояка, приподнявшись на стременах и кривя в злобной усмешке рот, подстрекал своих людей в этом неравном бою.

– Бей и грабь без пощады! – рычал он, разжигая звериную злобу своей банды.

Глава двадцать вторая

Колен и Толстяк Вернель, назначенные в разведку, шли на сотню шагов впереди своих товарищей. Едва заметная тропинка была проложена среди папоротников и низкорослого кустарника. Почва заметно поднималась.

– Когда мы дойдём до гребня холма, Колен, ты не пожалеешь, что проделал этот путь. Мо, как драгоценный камень, сверкает среди равнины, а воды Марны омывают его. Это превосходный город, и туда стекаются богатства разных стран. Из Фландрии идёт полотно, из Шампани – шерсть, а из Бургундии – вино, вкуснее которого никто не пивал.

Весёлый стрелок даже причмокнул от удовольствия и приготовился продолжать рассказ, как вдруг на тропинку у вершины холма вышла старая женщина, таща за собой ребёнка.

Увидев Жаков, она пронзительно вскрикнула и хотела броситься назад.

– Что с вами, матушка? Мы ведь не волки и не съедим вас, а вы не молоденькая пастушка, чтобы так прыгать.

Старуха прижала к себе ребёнка, её худые плечи содрогались от беззвучных рыданий.

– Полно, бабушка, мы не людоеды и не англичане. Мы идём в Мо, чтобы помочь его жителям.

Женщина шагнула вперёд и упёрлась руками в грудь Вернеля, как бы пытаясь задержать его.

– Ступай скорей назад, сынок! Жителям Мо больше не нужна ничья помощь.

Крупные слёзы катились по её жёлтому, как пергамент, лицу. Ребёнок заплакал.

– Пришли войска, и… господи, помоги мне! Никогда я не видела такой резни. Сеньоры убивали взрослых и детей. Улицы устланы мёртвыми и умирающими. Наёмники повесили Пьера ле Лувье, вождя Жаков, а потом изрубили его мечами. Они были разъярены, как черти, и, не пощадив при грабеже ни одного дома, ни одной лачуги, подожгли потом всё, кроме церкви и домов священников. Кто‑то сказал мне, что там убито более пяти тысяч человек. Кровь текла по рыночной площади, как виноградный сок в давильне.

Она больше не в силах была говорить и, упав на траву, вцепилась пальцами в стебли папоротника.

Колен бережно поднял её и отдал ей ребёнка.

Подоспел Одри и его спутники.

– Отчего стонет эта старуха и скребёт ногтями землю?

Вернель молча протянул вперёд руку.

Дымовая завеса окутывала Мо, который алел под этой чёрной мантией. Более двадцати очагов пламени пожирали верхний и нижний город. Иногда извивающийся клубок огня внезапно раскручивался, и тогда длинные красные языки вздымались над шпилем колокольни. Колен и его товарищи с болью в сердце, стоя на вершине холма, наблюдали агонию этого города, который несколько дней был столицей Жакерии. Ветер повернул в их сторону и принёс удушливый запах гари.

Одри с удручённым видом медленно обернулся.

– Мы опоздали. Нужно спешить в Клермон. Гийому Калю скоро понадобится наша помощь.

* * *

Англичанин широко разинул рот, судорожно глотнул воздух и уронил лук. Блестящий шлем звякнул о камень и откатился на несколько шагов. Волосы убитого были медного цвета, и Колен вспомнил Перрена Леру, прозванного Рыжим, злого духа Готье Маллере. Что с ним стало с той поры? Мальчик положил на тетиву новую стрелу.

События последних дней превратили восторженного подростка в мятежного юношу. Зверства сеньоров пробудили в его сердце такую жгучую ненависть, что он с трудом сдерживал себя. Вдруг в нескольких дюймах от его плеча в ствол дуба воткнулась стрела. Колен пригнулся, чтобы высмотреть англичанина, который избрал его мишенью, но Одри опередил его, ранив англичанина стрелой в бедро. Тот побежал, пронзительно крича. Вторая стрела уложила его на месте. Засада окончилась успешно. Жаки, прячась в густых зарослях и за толстыми стволами, перебили небольшую партию английских лучников, направлявшихся в Санли. Каждая стрела попала в цель. Большие мухи уже жужжали над опустевшей дорогой.

Нужно было уходить. Разведчики сообщили о приближении крупного неприятельского отряда. Он шёл под знамёнами герцога Нормандского. Авангард составляли пятьдесят английских лучников. Вернель от досады заскрипел зубами.

– Вот они все и помирились – Нормандия и Фландрия, Пикардия и Англия, дофин и Карл Наваррский – и готовы теперь, как коршуны и ястребы, налететь на несчастный народ.

На обратном пути встречные люди делились с ними ужасными вестями, передаваемыми прохожими из уст в уста. В Юрепуа сто пятьдесят крестьян были преданы смерти. В Пикардии все жители Жерберуа были перерезаны, за исключением трёхсот, которых фламандские сеньоры заживо сожгли в монастыре.

Одри, Колен и их товарищи отказывались верить подобным слухам. Они спешили к Клермону, куда Гийом Каль созывал Жаков. И всё же в их сердца постепенно закрадывалось сомнение. Стрелки Одри нападали на англичан, но их самих дважды атаковывали отряды наёмников близ селений, которые, по расчётам путников, должны были находиться в руках восставших. При каждой стычке они теряли несколько человек.

Земля Бовези кишела наёмниками, как майскими жуками весной.

Иногда Колен ловил во взгляде того или иного из своих спутников тусклый огонёк тревоги. Только Одри и Вернель сохраняли упорную, несокрушимую веру.

– Ах, если бы Этьен Марсель двинул своё войско! Как бесстрашно встретили бы они любые наёмные отряды Карла Наваррского.