Страница 15 из 17
– Не понимаю, – сказал царевич, – отчего могучий Нодаль предпочел спасаться бегством от деревенских увальней…
– О, благородный Ур Фта! – с негодованием воскликнул Нодаль. – Ты давеча едва не кинулся на меня с цохлараном, решив, что в опасности тот, кого ты считал беззащитным мальчишкой. Но не полагаешь же ты и в самом деле, что я способен обижать или, чего доброго, убивать насмерть беззащитных существ, да еще и троих кряду!
– Сколько я помню, – сказал Кин Лакк, – вид у них был весьма свирепый, да и дубины увесистые. Как же ты называешь их беззащитными существами?
На это Нодаль только расхохотался и скромно добавил:
– Не сочти за бахвальство, наставник, но, надеюсь, ты когда-нибудь увидишь меня в нешуточной схватке с дюжиной-другой агаров и вспомнишь наш сегодняшний разговор.
– А что ты скажешь о крианском воинстве? – спросил Кин Лакк, испытующе глядя Нодалю прямо в глаза. И эти глаза загорелись таким страшным пламенем, что Нодаль мог бы ничего и не говорить, но он сказал:
– Ненавижу. Криане – двартоубийцы. Они погубили лучезарного Олтрана и разрушили Обитель Небесного Взора.
– Тогда и я надеюсь, что скоро увижу тебя в схватке и возьму свои сомнения назад, – сказал на это Кин Лакк.
– Надеюсь и я, – молвил царевич. – Потому что с этого дня принимаю тебя на службу, храбрый Нодаль. Согласен ли ты?
– Согласен, но при одном условии.
– Каково же условие?
– Время от времени я буду отлучаться и, быть может, надолго. Но в беде не оставлю. Приду по первому зову, и лучшего слуги вы не найдете во всем Галагаре.
– Я уважаю твою любовь к свободе и принимаю условие, – сказал на это царевич. – Ведь я нуждаюсь в таком агаре, который был бы мне верным соратником. Клейменые рабы, подобные рабам Ра Она, лишенным собственной воли, мне без надобности.
– Если позволит царевич, – сказал Кин Лакк, – я хотел бы удовлетворить свое любопытство, испросив у любезного Нодаля ответа еще на один вопрос: каким непостижимым образом удалось ему разглядеть в деревенском мальчишке зловредного оборотня?
Нодаль выпустил колечко дыма и отвечал:
– Есть несколько хитростей, которым обучил меня светлой памяти Олтран. Ну, например, какое бы обличье ни принимал оборотень, подобный этому хэцу, у него вот здесь, – и он, склонившись к форлу, ткнул себя указательным пальцем в середину левой брови, – имеется чуть заметный излом и маленькая такая красная искорка, будто гнилушка светит… Но это разглядеть, конечно, трудно. Тут умеючи надо. А этого хэца я сразу узнал потому, что уж встречался с ним дважды. Он ведь и меня пытался отравить. Так его-то отличить было проще простого. По белому ободку вокруг правого зрачка. В первый-то раз я его сразу раскусил, но прекрасная Сэгань нечаянно заплатила за это жизнью. Нас было трое за столом и пришел ей в голову каприз: чтобы я поил ее мирдродом из своей чарки, а она меня одновременно – из своей. Хэц тогда улизнул и, видать, не подозревал, что я успел его ободок приметить. Недаром Олтран мне говорил: «Гляди оборотню в глаза. В глазу – его особенная примета». И во второй раз это меня спасло. Явился мне хэц в Тиолевом квартале Зимзира. Обернулся такой бизиэрой, каких я прежде не видывал. А уж я повидал их на своем веку, верьте на слово. Сидит на лавке у дома – крупная, статная, почти чернокожая, а руки белыми волосками покрыты, и грива – снег, аж глазам больно! Смотрит на меня, поигрывая цалкаловым веером – как сквозь облако дурмана. Зубки голубые показала и говорит:
– Восемь лицов – и я твоя на всю ночь.
Вывернул я карманы, наскреб всего шестьдесят хардамов. Она пересчитала, а четырех-то не хватает. – Ладно, – говорит, первый без клидля и в расчете. Пойдем.
Меня прямо в дрожь бросило. И пошел я за ней, как гавард в поводу. Но как только она мне кружку за столом поднесла, ободок-то в глазу и засветился. «Э, нет, – думаю, – никакая ты не бизиэра!»
– И чем же кончилось тогда? – спросил царевич.
– Да ничем. Успел в комнату заскочить, проклятый, за дверь, и дверь на засов. Хорошая была дверь, атановая с железной оплеткой и толщиной в два моих кулака. Надо было мне сразу плечом навалиться, а я с разбега вздумал. Ну разбежался, дверь упала, а его уж и след простыл, только занавеска в окне раскрытом плещется да ковер на полу волосами этими снежными усыпан. Кто бы мог подумать, что опять наши тропинки пересекутся?
– Вся эта история лишний раз подтверждает, что наша встреча – счастливое предзнаменование. И ваши судьбы, твоя, царственный Ур Фта, и твоя, храбрый Нодаль, связаны благородными двартами в крепкий узел, – сказал Кин Лакк. – Недаром зловредный раб проклятого Ра Она пытался повредить вам обоим. Одно непонятно – отчего Ра Он в те долгие зимы, что я проводил в своей пещере, не пытался достать и меня, меня, которому ныне довелось служить царевичу глазами. Быть может, Фа Эль охранял меня своей невесомою силой?
– Или Су Ан своим могущественным заклятьем, – сказал Ур Фта. – Но как бы то ни было, не нам судить о делах и решениях двартов. Путь агара лежит под его собственной стопой. Меч агара повинуется его собственной руке. Тайна – условие всех условий. Я не стану разгадывать ее, сидя в безопасном месте. В сражениях проложу себе путь к свету и уничтожу Ра Она.
– Эй, царевич! – вскрикнул Нодаль. – Ра Он и в самом деле не зря подсылал ко мне отравителя! Встретив меня, ты можешь считать, что уже избавился от своей слепоты.
– Не могу допустить мысли, дорогой Нодаль, чтоб ты вздумал шутить по поводу моего рокового увечья. А потому спрашиваю тебя, почему ты сказал то, что сказал, и с трепетом жду ответа.
– В самом деле, любезный витязь, отвечай поскорее, и если путь царевича к прозрению окажется короче, чем я предполагал, что ж, думаю, он, и обретя зрение, не прогонит меня с моею свирелью, и мы еще повоюем как следует.
– Слушайте же, друзья, слушайте и – смотрите, – торжественно вымолвил Нодаль и, развязав ворот, извлек висевший у него на груди голубой самородный кристалл, засверкавший в лучах масляной лампы пурпурными искрами. Нодаль перекинул через голову цепочку и бережно положил камень на стол кверху большой прямоугольной гранью.
– Великий Фа Эль! – воскликнул Кин Лакк, чьи глаза, прикованные к камню, лихорадочно сверкали. – Да ведь это настоящая саора, чистейшей воды, и в ней должно быть, дюжины полторы халиатов весу! Откуда она у тебя, любезный Нодаль?
– В этом, увы, я не смогу удовлетворить твое любопытство, наставник. Откуда – мне неведомо, ибо когда меня нашли в корзине с опилками, эта игрушка уже болталась у меня на шее. Так что смело можно сказать: этот камень принадлежит мне с рожденья. Но взгляни, наставник, на его главную грань.
Кин Лакк склонился над столом и вскрикнул:
– Да! Я вижу царапины, тонкие словно пыльца. Они складываются в знак. И я узнаю его. Это один из знаков листвы.
– Я и не сомневался, наставник, – сказал Нодаль, – в том, что листва тебе ведома. А теперь погляди, что будет, когда я положу камень на ладонь и он напитается ее теплом.
Кин Лакк, не отрываясь, вглядывался в сверкающую грань и говорил как завороженный:
– Да, да! Я вижу! Один знак листвы сменяется другим, другой третьим. Они складываются в слова, слова образуют какое-то изречение. Вернее, вторую его половину. Мне нужно прочесть начало, чтобы уловить смысл.
– Не утруждай себя, наставник, – с улыбкою вымолвил Нодаль. – Запечатленное в камне изречение является буква за буквой от начала до конца и вновь от начала – как являлась бы нашим глазам надпись на кольце, вращающемся перед ними. Я читал эти слова тысячи раз и знаю их как свои шесть пальцев.
Только теперь царевич узнал, а Кин Лакк еще и заметил, что у Нодаля на руках по шести пальцев, и оба сочли это добрым знаком.
– Слушай же, царевич, те строки, что являет моя чудесная саора под действием тепла агарской руки, – сказал Нодаль и произнес нараспев, растягивая и смакуя каждое слово: