Жасминовый дым

Родилась она в Рязанской области. Отец, по происхождению крестьянин, перебрался в Москву, работал на механическом заводе, приобрёл, видимо, ценную по тем временам специальность; сумел всем детям дать образование. Надежду определил в известную частную гимназию Громысловой. В шестнадцатом, окончив семь классов, Надежда уехала к родственникам на Донбасс, где на станции Марганец учительствовала в начальной школе. На Дон, в станицу Урюпинскую попала, когда уже шла Гражданская, – приехала к отцу, командированному монтировать там водопроводную станцию. Ехала долго, в переполненных поездах, с множеством остановок – станции переходили из рук в руки. Урюпинская в день её приезда была «красной», спустя ночь оказалась «белой»; новой власти понадобились медсёстры. Но первый же бой на Хопре закончился для неё пленом. И – штабной работой у легендарного Миронова.

Каким он был тогда? Слух ходил, будто заговорён от пули. Смел, ловок, хитер. В бою своих бережёт. Пленных после боя по домам отпускает с пылкими воззваниями «к братьям-станичникам» прекратить братоубийственную бойню. В освобождённых станицах собирает многотысячные митинги. Говорит много, горячо, заразительно, к тому же простым, «станичным» языком, сам-то он местный. Под воззваниями подписывается – гражданин-казак станицы Усть-Медведицкой.

Как он, бывший подъесаул царской армии, награждённый шестью орденами и именным оружием, примкнул к большевикам?.. По собственному признанию – пришёл к их идеям «осторожным шагом». Вначале считал: большевизм и реакционные силы в России – союзники. Потом ему полюбился лозунг большевиков «за социализацию» фабрик и заводов; ему нравилось всё, что звучало в защиту простого народа, – он ведь и сам по происхождению из небогатой казацкой семьи. Военную карьеру сделал благодаря собственному упорству – и юнкерское училище в Новочеркасске закончил, и чины геройством своим выслужил.

Но вот октябрьский захват власти большевиками Филипп Миронов всё-таки «встретил не сочувственно». Диктатура чья бы то ни было ему претила. Ведь его политическая платформа, как он утверждал, это – демократическая республика с волеизъявлением народа через референдум. Однако, когда страна покатилась к Гражданской войне, генералы, возглавившие Белое движение, ему не глянулись – они были, по его мнению, теми же богачами и, как он полагал, боролись только за свои интересы. А с большевиками, считал Миронов, всегда «можно договориться», они же за трудовой народ.

Конечно, легко сейчас упрекнуть его в наивности; да неужели не видел, что большевики и демократия – понятия взаимоисключающие. Ведь это они немедленно задушили свободу слова, запретив газеты других партий. Они разогнали Учредительное собрание, в котором, как известно, у большевиков не было большинства. Они вместо выборных органов власти стали назначать на местах ревкомы, провоцировавшие своим произволом гражданскую войну. Что же осталось в образе большевиков привлекательного? Так называемая социализация?

Отобрать у богатых и отдать бедным – заманчивая идея! Нацелена она в люмпенское сознание, в самую взрывчатую его сердцевину – зависть. Неистовую и беспощадную. Ослепляющую зависть, питавшую механизм братоубийственных конфликтов. Миронов, простодушный и пылкий, не сразу понял, защитником какой именно идеи стал. Слава народного героя катилась за ним, по следам его 23-й дивизии, и белоказаки генерала Краснова, а затем и Деникина, группами, сотнями, полками сдавались к нему в плен.

Таким и полюбила его недавняя гимназистка Надежда Суетёнкова. …Ты для меня не только близкий человек, – писала она ему в одну из разлук, – ты нечто большее: руководящее духовное начало. И в другом письме :…Для тебя я порвала со всеми условностями. Но это я не ставлю тебе в упрёк… Я только начинаю жить деятельной жизнью, и ты в ней моя опора… И дальше: …Если тебе было тяжело, и ты даже плакал, когда до тебя дошли вести, что разорён твой дом и вырублен твой сад, который ты растил, то что же придётся пережить нам обоим, если уничтожить сад, взлелеянный в наших душах ?!

Непросто было ей порвать «с условностями», ведь её былинный идеал был женат. Старшей его дочери шёл восемнадцатый год – почти ровесница. Родители же Нади, узнав обо всём, осудили категорически. Мать, женщина верующая, так и сказала: грех! «Если бы не упрекающий взгляд жены из-за твоего плеча…» – вырвалось у Нади однажды. Миронов и сам разрывался между домом и Надей. Навещал своих в Усть-Медведице, пытался объясниться с женой.

Однажды фортуна войны изменила Миронову: Усть-Медведицу заняли белоказаки. Дом Миронова был разграблен, семья уцелела чудом – спаслась, сбежав на соседний хутор. Старшая дочь Валя, отчаянная – в отца, перебралась с подружкой через линию фронта, переодевшись монашенкой, собирающей подаяние. Нашла штаб отца, пробыла у него какое-то время, пока, присмотревшись к Наде, не поняла, что они любят друг друга. Возмутившись, вспылила. Бросилась в обратный путь и – сгинула. Потом, позже, кажется, через год всплыло трагическое продолжение этой истории: на поезд, шедший в Царицын, напали белоказаки; шли по вагонам в поисках комиссаров, и один из тех, шедших, оказался усть-медведицким, увидал девушку, присмотревшись, узнал: «Дочь Миронова!» Её вывели из вагона, в степь, и приняла она в сердце пулю, от которой заговорён был её отец.

Снова потом благоволила Миронову удача. Снова занимал он с налёту станицы противника, грузил порубленных насмерть белоказаков в подводы, отдавал вожжи легкораненым и, отпуская в красновские части, напутствовал: «Похороните по-человечески, по-казацки. И скажите своим – хватит кровь лить. Советская власть – народная власть, неужели милее вам помещики и генералы?!»

Умел он, этот красный командир, вспыльчивый и резкий, воевать словом. И в самом деле было в нём что-то былинное – сила, ловкость, страсть. Сентиментален был – мог заплакать вдруг, пожалев, и жесток до бешенства, когда гнев глаза застил. И нежным, тихим мог быть, как камышовый шёпот в ночных гирлах Дона.

А может, и правда судьбы людские отмечены звёздами, и ведут нас своими путями к назначенным встречам? Ну, не судьба ли была встретиться пишущей стихи Надежде Суетёнковой именно с тем, кого, ещё не видя, уже любила душа её?.. С кем терпеливо и нежно растила потом сад, цветущий сад, осеняющий их кочевую, сумбурную, жестокую в общем-то жизнь нездешним светом.

А как же Миронов берёг этот сад! …Вот тот духовный мир, к которому стремилась всю жизнь душа моя, – писал в дневнике . – Его не было в окружающих близких. Его не было в отце. Его не было в жене. Наоборот, при жизненных толчках, часто меня посещавших, их сердца загорались ко мне скрытою злобою. И что же – разве теперь, когда я нашёл то, что делает жизнь осмысленною, я должен в силу прогнившего, буржуазного, общественного мнения отречься от милой Нади?

И – далее : …От Нади, которая исходила со мной Донские степи по Медведице, Бузулуку, Хопру, а при взятии станции Филоново закрывала меня от свистящих пуль!..

И – наконец: …Убийственно тяжела разлука. Я верю, глубоко верю, что Надя отвечает мне тем же… Боже, сохрани Надю!

Он сам перепечатывал её письма (в конце одного – приписка: перепечатал на машинке «Монарх») и хранил их вместе с набросками своих воззваний. Поэтому однажды они все оказались в уголовном деле, по соседству с протоколами допросов и доносами провокаторов.…Его дивизия всё ближе и ближе подходила к Новочеркасску, Донской столице белоказаков. Но знал ли он, что происходит за его спиной – в освобождённых им станицах?

Разрубленный узел

Странное происходит с Мироновым. Вдруг отзывают его с Дона, направляют на Западный фронт – бездействующий. Зачем? И назначает его Председатель Реввоенсовета Лев Троцкий не кем-нибудь – командующим Брест-Литовской армией. Почётная ссылка?

Ещё не взят Новочеркасск, а Троцкий торопится доложить Москве о победе на Дону, о том, как укрепляется в станицах советская власть. Как? Арестами тех, кто, поверив воззваниям Миронова, сложил оружие. Конфискацией их земли. Расселением на этой земле крестьян, привезённых из Центральной России. Запретом казацких ярмарок. Запретом самих слов «станица» и «казак». И даже – запретом лампасов на шароварах. Всё казацкое решено было вытравить из обихода, а тех, кто не согласится, депортировать в центральные губернии. Рассеять как пыль!