В. Я. Брюсов

Насколько Бальмонт со своими «испанскими жестами» казался буйным и страстным, настолько Брюсов был духовно загримирован под строгого и невозмутимого джентльмена. Сюртук Брюсова, застегнутый на все пуговицы, и его по-наполеоновски скрещенные руки стали уже традиционными в воспоминаниях современников. Отрывистая и чуть-чуть картавая речь с неожиданной и подчас детскою улыбкою из-под усов была уверенна и точна. Положение «главы школы» обязывало, и Брюсов чувствовал себя предназначенным для литературных битв. Ему была нужна маска мэтра.

II

Соратники Брюсова по «Весам» любили его называть магом[30] и окружали его личность таинственностью. Брюсову будто бы были ведомы какие-то великие тайны творчества и жизни. И сам он любил казаться загадочным. В молодости Брюсов занимался спиритизмом[31]; его влекли к себе образы Агриппы Неттесгеймского[32], Парацельса[33], Сведенборга[34]; у него на столе можно было найти книжки Шюре[35], Кардека[36], Дю-Преля[37]… При этом Брюсов думал, что можно удачно сочетать оккультные знания и научный метод. Трезвый и деловитый в повседневной жизни, Брюсов, кажется, хотел навести порядок и на потусторонний мир. Мне, признаюсь, его занятия оккультизмом никогда не представлялись серьезными и значительными. А между тем иные его современники воистину были причастны какому-то своеобразному и странному опыту, чувствовали бытие не так, как большинство. И это «касание миров иных» приводило иногда к настоящей душевной драме. Не будучи оправдано высшим смыслом, такое темное и слепое влечение в сферу «подсознательного» оканчивалось совершенной катастрофой. Такова была судьба, например, Александра Блока. Не то Брюсов: дальше литературного и салонного оккультного экспериментализма у него дело не шло. В этом было даже что-то ребяческое.

Лицо Брюсова в гробу было совершенно спокойно. Он как будто отдыхал от забот и дел. Никакого следа темных страстей не было в этом простом и тихом лице. Та детская улыбка, которая при жизни появлялась иногда на губах у этого сурового «мага», очевидно, выражала сокровенное его души. Демонизм Брюсова был не более как литературная маска.

Нет, значительность Брюсова вовсе не в его демонизме, вероятно, мнимом, а в его формальных заслугах. Он дал нам пример трудолюбия, точности, добросовестности, Он своим литературным опытом напомнил нам о труднейших задачах нашего ремесла. Бывают писатели, которым дела нет до школы, которые так поглощены жизненной судьбой в сознании ее связи с мировыми целями, что им вовсе не до «истории литературы». Не таков Брюсов. Он больше всего был озабочен тем, чтобы построить литературную фалангу так, как ему казалось это исторически нужным. Отсюда его ревнивое и подозрительное отношение ко всем, кто одновременно с ним выступал на свой страх и риск, не подчиняясь дисциплине.

Брюсов в начале своей литературной деятельности поставил себе задачей создать в России «школу нового искусства» – по образцу французских модернистов. Не случайно первая его книжка «Романсы без слов» – переводы из Верлена. Она появилась еще в 1894 году. Правда, Верлен ему не был созвучен, и впоследствии Брюсов переводил его неудачно, зато в Верхарне[38] он обрел конгениального себе поэта. Здесь вершина брюсовских достижений.

В течение 1904–1907 гг. у меня с Брюсовым не прекращалась переписка. Из этих писем видно, как живо Брюсов интересовался тем, что делается в Петербурге. Понять умонастроение тогдашнего Брюсова – это значит найти ключ к пониманию литературных отношений того времени, разгадать смысл борьбы между Москвою и Петербургом. Тут столкнулись две психологии, прямо противоположные.

Московские «декаденты» во главе с Брюсовым озабочены были прежде всего вопросами поэтики, художественного ремесла, литературной техники. Сам Брюсов, хотя в 1894 году и начал свою деятельность в сборниках под названием «Русские символисты»[39], вовсе не дорожил символизмом как мироотношением. При возникновении «Весов», по крайней мере, он мне писал с совершенной определенностью, что он не считает себя и своих друзей-поэтов символистами. Правда, с появлением в «Весах» Андрея Белого[40] символизм становится как будто официальною программой москвичей. Но, по-видимому, Брюсов оставался при своем старом взгляде на поэзию. В противном случае едва ли «Весы» могли бы отказаться от символизма с такою легкостью, с какою они это сделали в последний год своего существования. Во всяком случае, сам Брюсов, если когда-нибудь и причислял себя к символистам, то лишь в том смысле, в каком понимали символизм французы, например Мореас[41]. Это был скорее маллармизм[42], а не символизм. И напрасно многие удивлялись, что Брюсов «отрекся» от символизма на официальном праздновании своего юбилея: это было не отречение, а, так сказать, выяснение недоразумения.

Брюсов, естественно, боялся символизма, ибо он чувствовал, что символизм обязывает, а он хотел остаться не связанным каким бы то ни было миросозерцанием. Еще в книге «Tertia Vigilia» он заявил, «что в мире много истин есть, как много дум и слов».

Брюсов был декадентом, не таким последовательным и бесстрашным в своих последних выводах, как Федор Сологуб[44], но он все-таки был подлинным декадентом в том смысле, что одиночества своего не мог да и не хотел преодолеть. Он был готов иногда как-то принять «общественность», но лишь условно, не по существу, а лишь как «средство», как неприятный, но порою необходимый компромисс. При возникновении «Нового пути» он предсказывал этому журналу неудачу, потому что религиозные темы казались ему совершенно не нужными и в наше время бессодержательными. При встречах он всегда говорил о руководителях «Нового пути» иронически, хотя и не отказывался от сотрудничества в этом журнале.

В Петербурге тогда было совсем иное настроение. Политика была на третьем плане, на втором – эстетика, а на первом – вопросы «религиозного сознания». Было два центра – дом Мурузи на Литейном[45], где жили Мережковские, и позднее – знаменитая «башня»[46] на Таврической, где процветали «среды» Вячеслава Иванова[47]. Оба эти салона были чужды Брюсову. Он предпочитал Москву, где он, признанный мэтр, окруженный толпою почтительных учеников, не сталкивался с требовательными, острыми и подчас страшными темами, которые волновали петербургских философствующих поэтов. В Москве было уютнее и спокойнее. В Московском литературном кружке[48], где устраивались собрания так называемой «Свободной эстетики»[49], участники бесед не касались «проклятых вопросов». Тут была «тишь да гладь», а если происходили недоразумения, то на почве безвредного соперничества того же Брюсова с Бальмонтом, причем споры всегда оканчивались более или менее благополучно.

30

О магическом воздействии В. Брюсова на современников А. Белый писал уже в сборнике «Золото в лазури». В 1904 г. он создает стихотворение «Маг», начинающееся строчками: «Упорный маг, постигший числа // И звезд магический узор».

31

Спиритизм – магическое течение, согласно которому души умерших людей способны являться живым и даже влиять на события реального мира.

32

Агриппа Неттесгеймский Корнелий Генрих (1486–1535) – немецкий оккультист, алхимик, теолог, маг, врач, философ, писатель. Подробнее см.: Орсье Ж. Агриппа Неттесгеймский. М., 1913.

33

Парацельс (1493–1541) – немецкий врач, алхимик, естествоиспытатель.

34

Сведенборг Эмануэль (1688–1772) – шведский философ-мистик.

35

Шюре Эдуард (1841–1929) – французский писатель, историк религии.

36

Кардек Аллан (Ипполит-Леон-Денизар; 1804–1869) – французский врач, спиритуалист. В России была переведена его работа «Философия спиритуализма» (1908).

37

Дю-Прель Карл (1839–1899) – французский врач, оккультист, некоторые его труды («Философия мистики» и «Спиритизм») были переведена на русский язык в 1895 и 1904 гг.

38

Верхарн Эмиль (1855–1916) – бельгийский поэт и драматург. Интерес к его произведениям сказался в переводческой деятельности Чулкова (им переведена пьеса Верхарна «Зори». СПб., 1906), а также в его оригинальном творчестве. В частности, явно подражательный характер носили опубликованные в «Вопросах жизни» (1905. № 9) стихотворения Чулкова «Башни», «Город».

39

«Русские символисты» – известны три выпуска этих сборников (один в 1894 и два в 1895 гг.).

40

Белый Андрей (наст. имя и фам. Бугаев Борис Николаевич; 1880–1934) – поэт, прозаик, теоретик символизма.

41

Мореас Жан (наст. имя Яннис Пападиамандопулос; 1856–1910) – французский поэт греческого происхождения. Ему принадлежит сам термин «символизм», теоретически обоснованный в «Манифесте символизма» (1886).

42

Маллармизм – понимание символизма в духе французского поэта Стефана Малларме (1842–1898), развивавшего мысль о «постоянном параллелизме между миром идей и миром чувственных явлений», но одновременно создававшего светлую, утонченно-трепетную поэзию.

43

В.Я. Брюсов. «Царю Северного полюса» (1898–1900).

44

Сологуб Федор (наст фам. и имя Тетерников Федор Кузьмич (1863–1927) – поэт, прозаик, драматург, переводчик. Чулков утверждал, что, «отмежевываясь от общественности, Сологуб, помимо своей воли, ей служил» (Памяти Ф. Сологуба. На вечере в «Обществе друзей книги» // Вечерняя Москва. 1928. 16 января. № 13). В августе 1920 г. Чулков посвятил Сологубу стихотворение (опубл. в сб. «Стихотворения Георгия Чулкова»: // Ты иронической улыбкой // От злых наветов огражден, // И на дороге скользко-зыбкой // Не утомлен и окрылен. // Ты искушаешь – искушаем – // Гадаешь – не разгадан сам. // Пренебрегаешь светлым раем, // Кадишь таинственным богам. // Но ты предвидел все печали, // И муку пламенных ночей, // Когда ключи тебе вручали // От заколдованных дверей.

45

С 1895 по 1912 г. Мережковские жили в знаменитом «доме Мурузи» (Литейный проспект, 24). Завсегдатаями их салона были первоначально сотрудники журнала «Мир искусства», позднее к ним присоединились священники, философы, молодые поэты-символисты.

46

Чулков, как и А. Блок, М. Кузмин, С. Городецкий, Н. Гумилев, А. Ахматова и другие, был постоянным участником собраний у Вяч. Иванова. В поэме «Весенний лед» есть глава «Башня». В набросках к повести «Пустое небо» упоминается «Кружок 13», члены которого напоминают посетителей «Башни» – Горич (Блок), Маргарита, «известная своим прелестным дилетантизмом во всех областях искусства» (художница Маргарита Сабашникова, жена М. Волошина). Они собираются, чтобы, «уединившись, отдыхать от уличной крикливости и защищаться от скуки жизни каламбурами, насмешливой дружбой, тонким вином и любовным притворством» (РГАЛИ. Ф. 548. Оп. 1. Ед. хр. 26. Л. 29–30).

47

Подробнее о «башне» и «средах» Вяч. Иванова см. здесь.

48

Деятельность Московского литературно-художественного кружка (1898–1920), проводившего свои вечера по вторникам на Б. Дмитровке, 15, играла значительную роль в культурной жизни дореволюционной Москвы. В 1902 г. Брюсов входил в состав дирекции, в 1908 г. был избран председателем дирекции этого кружка. Свои воспоминания о кружке оставили многие современники, в том числе В. Ходасевич, В. Шершеневич и др.

49

Правильнее «Общество свободной эстетики», или «Единение» (1906–1917); объединяло представителей различных кругов московской интеллигенции – музыкантов, актеров, художников, поклонников «нового искусства». Участники собирались по средам в доме Вострякова (Б. Дмитровка, 15). На одном из первых заседаний часть членов основала «Общество Леонардо да Винчи», других, впервые собравшихся в среду 8 ноября 1906 г., интересовали преимущественно литературные проблемы. С докладами и чтением своих произведений часто выступали А. Белый, В. Брюсов, Эллис.