Страница 3 из 6
………………………………..
«Неслыханные перемены» (напр., карта Европы после всемирной войны) и «невиданные мятежи» (Октябрьская революция) не заставили себя долго ждать. Поэты предугадывали события. Лирика, как лакмусовая бумажка, тотчас меняет свой цвет, когда еще простым глазом не увидишь в пробирке совершившуюся химическую реакцию. В воздухе носился сладостный и смертоносный запах, как будто запах горького миндаля[30], – так чудилось поэту. Эпитет «предсмертный» стал привычным и внутренне необходимым.
В какой среде жил в это время Блок? 1904 год был весь под знаком Мережковского – Гиппиус. Дом Мурузи на Литейном проспекте был своего рода психологическим магнитом, куда тянулись философствующие лирики и лирические философы.
«Дом Мурузи»[31] играл ту же роль, какую впоследствии играла «Башня» Вяч. Ив. Иванова[32].
Новейшее поколение того времени искало и находило в Мережковском связь с ушедшим поколением. Каждый из нас, встретив Мережковского в Летнем саду[33] на утренней ежедневной прогулке, думал, глядя на его маленькую фигурку, узенькие плечи и неровную походку, что этот человек связан какими-то незримыми нитями с Владимиром Соловьевым, значит, и с Достоевским – и далее с Гоголем и Пушкиным. Пусть Соловьев относился к Мережковскому недружелюбно, но у них, однако, была общая тема, казавшаяся нам пророческой и гениальной. Блок так это чувствовал. Правда, он то и дело «уходил» от Мережковских, но потом опять неизбежно к ним тянулся. Впрочем, тогда все «символисты» и «декаденты» изнемогали в любви-вражде. Все, как символисты, хотели соединяться, и все, как декаденты, бежали друг от друга, страшась будто бы соблазна, требуя друг от друга «во имя», этим знанием «Имени», однако, не обладая.
В доме Мережковских был особого рода дух – я бы сказал, сектантский, хотя они, конечно, всегда это отрицали и, вероятно, отрицают и теперь. Но такова судьба всех религиозных мечтателей, утративших связь с духовной метрополией. Иногда казалось, что Мережковский «рубит с плеча», но когда он, бывало, уличит какую-нибудь модную литературную «особу» в тупеньком мещанстве и крикнет, растягивая своеобразно гласные: «Ведь это по-шла-а-сть!», – невольно хотелось пожать ему руку. Как бы ни относиться к Мережковскому, но отрицать едва ли возможно ценность его книг о Достоевском и Толстом и особенно о Гоголе[34]. А в то время эти книги были приняты символистами, и в том числе Блоком, как события.
Мережковский с большим основанием мог бы сказать, как сказал про себя В.В. Розанов[35]: «Пусть я не талантлив: тема-то моя гениальна».
К историческому христианству предъявлены были огромные неоплаченные векселя. Мережковский закричал, завопил, пожалуй, даже визгливо и нескладно, но с совершенною искренностью, о правах «натуры и культуры», о том, что ведь должна же история иметь какой-то смысл, если она тянется после Голгофы две тысячи лет. Холодный, но честный пафос Мережковского и тонкая, остроумная диалектика З.Н. Гиппиус гипнотически действовали на некоторых, тогда еще молодых, а ныне уже вполне сложившихся людей. Иные из них покинули наш бренный мир.
Кружок Мережковских, где бывал и Блок постоянно, состоял из людей двух поколений – старшее было представлено В.В. Розановым, Н.М. Минским[36], П.С. Соловьевой и др., младшее – А.В. Карташевым[37], В.В. Успенским[38], Д.В. Философовым[39], А.А.Смирновым[40], В.А. Пестовским (Пястом)[41] и мн. др. Не все в равной мере находились под влиянием Зинаиды Николаевны Гиппиус и Дмитрия Сергеевича, но почти все были в них немного «влюблены».
Полулежа на мягком диване и покуривая изящно тоненькую душистую папироску, З.Н. Гиппиус чаровала своих юных друзей философическими и психологическими парадоксами, маня их воображение загадками и намеками. Несмотря на соблазнительность салонного стиля, в этих беседах была значительность и глубина, и нет ничего удивительного, что Блок был в сетях Мережковских – ускользал из этих сетей и вновь в них попадал. Как же Мережковские относились к Блоку? В последнем, декабрьском, нумере «Нового пути» за 1904 г. появилась статья о книге поэта, подписанная буквою «X»[42]. Она, кажется, выражает довольно точно отношение к Блоку обитателей дома Мурузи. «Автор стихов о Прекрасной Даме, – сказано было в статье, – еще слишком туманен, он – безверен: самая мистическая неопределенность его недостаточно определенна; но там, где в стихах его есть уклон к чистой эстетике и чистой мистике, – стихи не художественны, неудачны, от них веет смертью. Страшно, что те именно мертвее, в которых автор самостоятельнее. Вся первая часть, посвященная сплошь Прекрасной Даме, – гораздо лучше остальных частей. А в ней чувствуется несомненное, если не подражание Вл. Соловьеву не его влияние – то все же тень Вл. Соловьева. Стихи без дамы – часто слабый, легкий бред, точно прозрачный кошмар, даже не страшный и не очень неприятный, а просто едва существующий; та непонятность, которую и не хочется понимать…»
Несправедливо было бы понять этот отзыв, как простое брюзжание «отцов» на «детей». В нем была действительно честная требовательность, справедливое желание подчинять неопределенность какому-то высшему смыслу. И все же Мережковские «влюбились» в Блока и каждый раз страдали от его «измен».
В салоне Мережковских беседы велись на темы «церковь и культура», «язычество и христианство», «религия и общественность». Тема политики в точном смысле стала занимать Мережковских значительно позднее, когда у них завязались противоестественные отношения с социалистами-революционерами. Тогда Мережковские до этого еще не дошли.
Центром внимания в доме Мережковских нередко был В.В. Розанов, впоследствии ими изгнанный из Религиозно-философского общества[43] за политические убеждения и юдофобство. А в то время Мережковский, провозгласивший Розанова гением, увивался вокруг него, восхищаясь каждым его парадоксом. Я помню, в тот вечер, когда я в первый раз увидел у Мережковских Розанова, этот лукавый мистик поразил меня своею откровенностью. В ответ на вопрос Мережковского: «Кто же, по-вашему, был Христос?» – Розанов, тряся коленкой и пуская слюну, просюсюкал: «Что же, сами догадайтесь! От него ведь пошли все скорби и печали. Значит, дух тьмы…»
Юные поэты, окружавшие З.Н. Гиппиус, как пажи королеву, говорили тихо, многозначительно, все чаяли новых откровений и верили, что наступила эпоха «Третьего завета». Блок среди них был «свой» и «чужой», вечно ускользающий. Тут же бывал В.А. Тернавцев[44], тогда еще не писатель, однако влиявший весьма на мировоззрение Мережковских. Впрочем, впоследствии Мережковские от него отреклись, как отреклись от своего ближайшего друга Розанова.
Был в это время – я говорю про 1904 год – еще один дом, который посещал нередко А.А. Блок. Это – дом Федора Кузьмича Тетерникова (Федора Сологуба). Федор Кузьмич жил на Васильевском острове, в доме городского училища, где и служил в качестве инспектора. Собрания у Сологуба были иного характера. Преобладали не чаяния нового откровения, а поэзия по преимуществу. Все было с внешней стороны по-провинциальному чопорно, но поэты понимали, что за этим условным бытом и за маскою инспектора городского училища таится великий чародей утонченной поэзии.
30
О горьком запахе миндаля А. Блок писал в стихотворении «Здесь в сумерки в конце зимы» (1909) и в статье «О современном состоянии русского символизма» (1910). «Горький миндаль» – название рассказа Г. Чулкова (1935).
31
С 1895 по 1912 г. Мережковские жили в знаменитом «доме Мурузи» (Литейный проспект, 24). Завсегдатаями их салона были первоначально сотрудники журнала «Мир искусства», позднее к ним присоединились священники, философы, молодые поэты-символисты.
32
О знаменитых «средах» в «башне» дома Вяч. Иванова см. здесь.
33
Летний сад – парк в центральной части Санкт-Петербурга на острове, образованном реками Фонтанка, Мойка и Лебяжьим каналом, памятник садово-паркового искусства первой трети XVIII в. Заложен в 1704 г. по повелению и первоначальному плану Петра I при его летней резиденции.
34
Речь идет об исследованиях Д.С. Мережковского «Толстой и Достоевский». Т. 1–2. (СПб., 1901–1902), «Гоголь и черт» (1906).
35
Розанов Василий Васильевич (1856–1919) – писатель, публицист, религиозный мыслитель. Изречение Розанова «Пусть я не талантлив: тема-то моя гениальна» было известно (в нескольких вариантах), вероятно, в устной передаче; в его произведениях оно не обнаружено.
36
Минский Николай Максимович (наст. фам. Виленкин; 1855–1937) – поэт, автор работ по философии, религии, общественным вопросам. Самые известные из них – «При свете совести. Мысли и мечты о смысле жизни» (1890) и «Религия будущего (Философские разговоры)» (1905), в которых разрабатывалась теорию «меонизма».
37
Карташев Антон Владимирович (1875–1960) – религиозный мыслитель, историк церкви, доцент Петербургской Духовной академии, преподавал на Высших женских курсах. С 1909 г. – председатель Религиозно-философского общества в Петербурге, в правительстве А.Ф. Керенского занимал пост обер-прокурора Синода.
38
Успенский Владимир (по некоторым данным Василий) Васильевич – богослов, профессор Петербургской Духовной академии, член Религиозно-философского общества в Петербурге, сотрудник «Нового пути».
39
Философов Дмитрий Владимирович (1872–1940) – литературный и художественней критик, публицист, юрист по образованию. Двоюродный брат С. Дягилева. Член «Мира искусства». С 1920 г. в эмиграции.
40
Смирнов Александр Александрович (1883–1962) – поэт, историк зарубежных литератур, переводчик.
41
Пестовский Владимир Алексеевич (псевд. Пяст; 1886–1940) – поэт, переводчик, стиховед, мемуарист. О событиях литературной жизни начала XX в. рассказал в мемуарах «Встречи» (1930).
42
Статья принадлежала З.Н. Гиппиус.
43
В Религиозно-философское общество было преобразовано в 1907 г. Религиозно-философские собрания, открывшиеся в Петербурге в 1901 г. по инициативе Д.С. Мережковского, В.С. Миролюбива, А.Н. Бенуа, В.В. Розанова, В.А. Тернавцева. Председателем был ректор Духовной академии епископ Сергий. Главным принципом проведения собраний стали условия «совершенной терпимости», возможность высказать любые суждения, независимо от их религиозного и философского содержания. Цель – возрождение интеллигенции, претерпевающей нравственный кризис, на почве истинного христианства. Отчеты публиковались в журнале «Новый путь».
44
Тернавцев Валентин Александрович (1866–1940) – писатель-богослов, деятель Религиозно-философского общества в Петербурге, с 1907 г. чиновник особых поручений при обер-прокуроре Синода.