Царь Давид

Авенир ушел отдавать распоряжения.

– Давид пойдет с нами? – спросил Авенир.

– Конечно, – ответил Саул, – он идет вместе со мной.

Спустя некоторое время пять тысяч человек двинулись вперед: всадники, лучники, пехотинцы спускались с холма густой и гудящей волной, где каски и наконечники копий сверкали, как золотые блестки. Давид шел в окружении Саула, Ионафана и его братьев: Иевосфея, Мелхисуа и Аминадава, у Давида и Ионафана были братья с таким именем, которое означало: «отец-великодушный» (Аминадав).

Они прошли мимо обезглавленного трупа великана, вокруг которого уже кружились стервятники, и через некоторое время наиболее проворные достигли неприятельского лагеря. Он был почти пуст. Несколько филистимлян вернулись, чтобы унести свои последние вещи, но и те удрали при виде иудейских разведчиков; они были уже далеко с тюками, переброшенными за спину. Смерть их героя ошеломила их. Он был гигантской непобедимой машиной, и вот он убит.

– Посмотрите, как их много!

Действительно, на склоне холма были люди. После паники, вызванной смертью Голиафа, филистимляне следили, придут ли иудеи или им не нужно уходить из лагеря. Их никто не преследовал, они продолжали бежать до следующего лагеря, до Аскалона или Газа. Оставленная филистимлянами территория представляла огромную добычу.

– Возьмите все, что хотите, и сожгите остальное! – крикнул Саул. – Завтра мы перебросим сюда наш лагерь, – сказал он, обращаясь к Авениру. – Возьми две тысячи людей и преследуй их так далеко, как сможешь.

Солдаты, оставшиеся с Саулом, разбрелись по лагерю, осматривая оставленные палатки, подбирали кто одеяло, кто котелок. Не было ни животных, ни оружия, за исключением двух луков и полного колчана, забытых в спешке, да еще три четверти ягненка и три мешка зерна. Филистимляне отступали методично, унеся почти всю провизию, включая бурдюки с вином. Немного погодя иудеи развели костры, к которым подносили палки, обмотанные паклей, и поджигали палатки, подпитывая горящие угли кольями из частокола. По возвращении они могли полюбоваться дивным зрелищем пожара.

Давид был доведен до изнеможения, но не столько физически, сколько эмоционально.

– Я хочу спать, – сказал он.

– Отдохни в моей палатке, – ответил ему Саул.

Давид заснул моментально.

Он проснулся от прикосновения чьей-то руки на своем плече, открыл глаза и узнал Ионафана, смотревшего на него серьезным взглядом.

– Нужно идти на жертвоприношение, которое организует царь.

Давид осмотрелся вокруг: он спал в палатке один. Солнце стояло низко. В палатке чувствовался запах ладана; его жгли для того, чтобы сделать приятным его отдых. Он встал и пошел за Ионафаном. Его снова встретили приветствиями. Было странно видеть эти жестокие лица, на которые наложила свой отпечаток не одна смерть. А теперь все эти люди произносили изысканные благословения и похвалы почти с любовью: «вместилище добродетелей», «любимец Бога», «слава своего рода»…

Среди солдат наметилось движение к вершине холма. Ионафан прошел сквозь толпу. Рядом с ним – Давид. Они остановились перед импровизированным алтарем, установленном на четырех больших камнях. На нем соорудили костер, пока еще не зажженный. Священник стоял рядом с царем. Ягненок блеял. Один солдат держал голубя.

Раздались голоса священника и Саула:

– Прими, Господь, наш единственный Бог, эту жертву.

Саул перерезал шею ягненка, который судорожно дернулся. Кровь была собрана в медную чашу. Солдат принес священнику факел, который тот просунул под поленья. Пламя затрепетало на ветру и охватило дрова. Саул положил шкуру ягненка в этот огромный огненный цветок.

– Прими, Господь, наш единственный Бог, эту жертву от твоих детей, признательных за победу в этот день, за прошлые и будущие твои благодеяния во веки веков!

Священник повернулся и спросил:

– Где победитель?

Ионафан подтолкнул к нему Давида. Священник взял голубя и положил ему в руку вместе с ножом:

– Принеси в жертву этого голубя и повторяй за мной то, что я буду произносить.

Давид перерезал голубиную шейку.

– Дай крови стечь. Прими, Господи, наш единственный Бог, эту жертву от твоего признательного и послушного сына…

– Прими, Господи, наш единственный Бог…

– … за твою руку, направлявшую мою руку, и камень, которым были повержены твои враги…

Давид задумался над словом «послушный». Кого он слушал, если не самого себя?

– За твою руку, которая направила мою руку… – сказал он по знаку священника и бросил голубя на горящие угли.

Правда ли, что рука Господа направляла его руку? Все эти мысли были новыми для Давида.

Солнце краснело над горизонтом со стороны Бетеля, большого моря. Внизу лагерь филистимлян закончил свое существование.

Царь плеснул вина в огонь, потом опорожнил флакон с маслом, а другой с молоком. Наконец он вылил чашу крови на костер.

Жертвоприношение закончилось.

– Наш отец, должно быть, уже беспокоится, – сказал Давид Елиаву, находившемуся рядом. – Мне нужно вернуться.

– Ты не можешь уйти сейчас. Будет праздник, на котором, вероятно, царь сообщит о твоем награждении, – ответил Елиав. – Мы отправили отцу сообщение.

Священник встал напротив Давида. Немного больше тридцати лет, холодный взгляд. Он коснулся руки Давида.

– Бог тебя отметил, – сказал он и ушел.

Затем к Давиду подошел человек из окружения Саула.

– Царь приказал искупать тебя для праздника, который состоится сегодня вечером.

Бухточка, устроенная на берегу ручья, служила местом омовений. Можно было сесть на несколько больших камней, чтобы омыть ноги. Чашу использовали, чтобы выливать воду на голову. Там уже было много солдат, одни из них стояли в воде, другие вытирались полотенцами, которые тут же развешивали на веревке.

Давид наклонил голову и начал раздеваться, немного смущенный присутствием такого количества людей. Ему не потребовалось много времени для раздевания. Сандалии, жилет из шкуры, повязка, юбка из грубой шерсти, завязанная на бедрах пеньковой веревкой, – его спутник брал одно за другим и вешал на руку. Когда Давид вымыл волосы, тот сам высушил их; потом вынул флакон пахучего масла и, не обращая внимания на протесты Давида, вылил его на дикую шевелюру. Наконец он расчесал ее с помощью костяного гребня. Уже одевшиеся солдаты наблюдали за сценой, и Давид, обнаженный, чувствовал смущение, в то время как мужчина наряжал его.

– Я… я не привык. – сказал он.

– Ты наш герой, – сказал с нежностью один солдат. – Ты должен быть красив, как царь.

– Хотел бы я быть на твоем месте, – сказал другой. И, отстранив адъютанта, сам закончил причесывать молодого человека, осторожно и почти с нежностью прикасаясь к его волосам.

Давид повернулся, чтобы встать лицом к этим солдатам, и с восхищением и дрожью заметил ту любовь, с которой они все смотрели на него. «Ты – наш герой». Слова отзывались в его голове. Потом он поискал свои одежды и не нашел их. Его спутник протянул ему тунику.

– Это не моя, – прошептал Давид.

– Отныне она твоя. Сам царь дарит ее тебе.

Он потрогал одежду. Тончайший лен. Юноша скользнул в нее. Вместо льняной юбки ему дали кожаную, новую, крепкую и мягкую одновременно, потому что ее долго дубили. По бокам ее подвязали кожаными подвязками.

– А мой жилет? – спросил Давид.

Адъютант протянул ему бронзовую кольчугу.

– Я всего лишь пастух, – промолвил Давид. – И я пойду пасти овец в этом наряде?

– Я думаю, что ты будешь пасти других овец, – ответил адъютант, важно улыбаясь.

Солдат с силой сжал ему плечо. Давид обернулся; человек был одноглазым, но его единственный глаз сверкал, как два.

– Я бы хотел, чтобы мои сыновья были такими же, как ты, – сказал он ему. – Понимаешь? Для всех нас ты – наш сын и брат. Нам доставляет удовольствие видеть тебя таким нарядным и осыпанным подарками.

Давид, немного растерянный, положил свою руку на руку солдата, кивнул головой и завязал юбку. В это утро он похвастался убить великана, наводившего ужас на иудеев. И вдруг он осознал величину своей победы: это была такая сила, о которой он прежде не подозревал и которая объединяла людей и формировала из них народ. Но сейчас у Давида не было желания размышлять; тысяча глаз смотрели на него, подстерегая малейший из его жестов.